В вере ли вы? (К вопросу о переоценке духовных ценностей у интеллигентных христиан). Глава 8. Аскетизм со всей его суровостью отжил свое время, следует облегчать людям жизнь, а не отягощать их строгими заповедями.
Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. (Мф.16:24)
Представленное в заглавии в качестве седьмого предрассудка соображение обычно применяется к церковным уставам о постах и подвигах говения, применяется ко всяким видам подвижничества. «Это, – говорят, – так давно было... Это, – говорят, – необходимо было раньше, когда вера была единственной сдерживающей животные инстинкты культурной силой, – а ныне, когда ее заменила наука, это излишне». Так говорят, так и живут. Таким лицам особенно по сердцу пришлись недавние толки печати о желательности заменить древне-монастырский молитвенный уклад жизни исключительно благотворительной деятельностью иноков. Так мыслят они, несомненно, вследствие исключительно внешнего, правового понимания христианства. Под аскетизмом они разумеют не внутреннее самовоспитание и обязательную работу над собой христианского духа, что и есть христианский аскетизм (с греческого – упражнения, обработка, уход), при каковой работе всяческое ограничение тела есть только средство вспомогательное, хотя и решительно необходимое, но разумеют исключительно внешние упражнения подвижников как делание самодовлеющее. Саму заботу подвижника о своем спасении иные готовы считать проявлением духовного эгоизма, называя его «эгоизмом самоспасения».
Так ли это на самом деле?
В течение веков человечество собственным горьким опытом дошло до убеждения, что одними земными интересами наша душа удовлетвориться не может, что оставаться без высшего духовного удовлетворения для нее не жизнь, а смерть. Для верующего христианина ясно, что человеческая жизнь имеет ценность и значение только при наличности у него Божественной благодати, при условии спасения, когда добро в человеке и вокруг человека восторжествует над злом, когда Бог любви покорит Себе всяческая (Флп.3:21; Евр.2:8). Верующий христианин духовным существом чувствует, что в благодатном процессе спасения есть его жизнь духовная, а утрата спасения есть духовная смерть. Если же спасение человека есть действительная его духовная жизнь, а утрата спасения есть духовная смерть, то очевидно, что свободное стремление человека к спасению своей души является в такой же степени эгоистичным или себялюбивым, как и его стремление дышать воздухом, как и порыв к движению его живых мускулов. В действительности молитва и все дело созидания спасения в человеке есть такое же непременное и необходимое проявление жизни его духа, как дыхание и движение есть неотменное проявление жизни тела. Это есть прямое проявление в нем жизни по духовной его природе. Вот что собой составляет стремление ищущей в Боге спасения человеческой души. Можно ли признавать после сего созидание человеком своего спасения делом его эгоизма или себялюбия?
Далее. Забота человека о собственном спасении не только не отрицает, но непременно предполагает благо ближних. Возьмем такой пример. Вот общество людей хронически больных: все больны, но одни недугуют больше, а другие меньше. Друг за другом они ухаживают плохо. Некоторые из них берутся врачевать своих близких и дальних без нарочитых медицинских познаний, но этим часто, вследствие своего невежества и бессилия, больше повреждают им, чем помогают. И вот при таких обстоятельствах некоторые из среды этих людей в качестве добровольцев удаляются от близкого им общества больных людей, переходят в особую и нарочито приспособленную обстановку и там при великих трудностях принимаются за специальное изучение врачебного искусства и с тем вместе и нераздельно достигают полного восстановления собственного здоровья. При этом в меру собственного вхождения в силу такие добровольцы оказывают помощь немощным и больным своим ближним и дальним людям. Неужели худо делают эти добровольцы? Не в таком ли отношении находятся к своим ближним те подвижники, которые, телом удаляясь от мира, своим молитвенным духом пребывают с ближними в мире, которые, достигнув благодатного состояния в себе, являются для всех к ним обращающихся источником наставления, утешения и всякого духовно-телесного врачевания? Не так ли поступил преподобный Серафим и другие прославленные Господом подвижники? Неужели преподобный Серафим для нас менее дорог и полезен из-за того только, что он оставил людскую среду и удалился в свою пустыньку? Не сделался ли он многополезным, достохвальным и дорогим именно поэтому?
Подвижники великие суть важнейшие и благороднейшие члены тела Церкви Христовой, своей крепостью содействующие оживлению и укреплению слабеющих членов. «При сознании живого союза с Богом, – говорит преосвященный Феофан Затворник, – сознание живого союза со всеми угождающими Богу людьми входит в состав духа богоугодно настроенного человека как неотъемлемая черта. Сидящий в тесном уголку состоит в живом сердечном союзе со всеми знаемыми богоугодниками и в мысли их держит более, нежели иной, бывая с кем-либо лицом к лицу. В этом общении и крепость жизни. Кто сознает себя одиноким перед лицом Бога, тот не хвалится, что достодолжно является перед Богом: не хочет Бог и не благоволит к таким одиночкам. А пустынники? Пустынники весь мир носят в сердце: они не одиночки в духе» (Толкование на псалом 118).
По остроумному сравнению аввы Дорофея, если Господа Бога мы будем мыслить как центр бытия, а наш грешный мир как окружность, то люди будут теми радиусами, которые тем ближе становятся друг ко другу, чем более приближаются к центру, и которые тем далее становятся друг от друга, чем более удаляются от центра. Вот церковное понимание нашего попечения о собственном спасении. Конечно, не было бы существующих крайне неправильных понятий об этом предмете в обществе, если бы представители этого общества познавали Церковь и ее учреждения из святоотеческой письменности и верных ей церковных писателей, а не из книг писателей, по духу совершенно чуждых Церкви.
Думают, что только грубый и нравственно неразвитый человек нуждается во внешних воспитательных средствах для своего нравственного совершенствования и возвышения духа. При этом ссылаются на переданные в Евангелии слова народной молвы, в которых Спаситель называется человеком, который любит есть и пить вино (Мф.11:19); приводят в пример претворение Им воды в вино на браке в Кане Галилейской (Ин.2:1‒11) и пр. Слушают народную молву, берут голые факты, а не слушают разъяснений Самого Спасителя. А между тем этот человек, который любит есть и пить вино, перед выступлением на открытое служение Свое роду человеческому сорок дней в пустыне постился и ничего не вкушал (Лк.4:2). Когда ученики Его не смогли исцелить бесноватого отрока и спросили Его о причине, то Он прямо сказал: сей же род (то есть род бесов и всякого зла) изгоняется только молитвою и постом (Мф.17:21).
Обязательные условия духовно-нравственного совершенствования выражены, далее, Спасителем в следующих изречениях: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою (то есть внешнюю жизнь со всеми земными интересами) сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее (Мф.16:24‒25). Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф.19:21). Не в Египте и Византии впервые вырос христианский аскетизм, он идет к нам от Самого Христа.
Говорят еще, что «нужно облегчать людские страдания, как и Христос это делал». Мы ответим на это, что нам одинаково от Господа допускаются и посылаются как облегчительные утешения, так и очистительные страдания. Собственным грехом человечество повредило свою духовную и телесную природу и тем вызвало для себя страдания духовные и телесные как неизбежное последствие греха. По долгу любви нужно облегчать страдания людей, но облегчать нужно для того, чтобы сделать людей годными для христианских подвигов. Подвиг же не есть страдание, а есть напряжение усилий для торжества богоподобного в человеке духа, с готовностью на всякую жертву. Вообще христианские подвиги суть не страдательное (пассивное), а деятельное (активное) проявление нашего духа. Подвижник ищет мира, а не покоя. Когда признают совершенствование в равномерном и гармоническом развитии духовных и телесных сил человека, то забывают, что гармония в нем нарушена, что гармонии нет. Есть в человечестве всеобщее повреждение природы вследствие падения прародителей. Предоставленный самому себе человек развивается не в строе гармонии, а в складе дисгармонии. Дисгармония – это свойственные человеку страсти как преобладание в нем плотского начала над духовным, как преобладание низшего над высшим. «Вследствие преслушания первого человека мы приняли в себя, – говорит святой Макарий Великий, – странное для естества нашего – вредные страсти и привычкой, долговременным усвоением обратили их для себя как бы в природу, почему необычайным даром Духа надлежит изгонять из нас сие странное и восстановлять нас в первоначальную чистоту». Страсти обычно опираются на наши естественные потребности, и в этом сила соблазна. Уступка своим страстям есть постоянная продажа человеком своего первородства за чечевичную похлебку. Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений, – говорится о человеке в погребальной песне. В нынешнем состоянии человека неотменно являют себя в нем и высшие задатки от образа Божия, и низшие задатки в виде страстей, то есть в нем всегда налицо и образ Божий, и страсти, отсюда в нем постоянная двойственность (Рим.7:14‒25). Настоящая и действительная «гуманность», или человечность, есть, таким образом, непременное смешение лучшего с худшим в человеке. Отсюда известное изречение: homo sum, или «человек бо есмь», – изречение, обычно употребляемое для извинения обнаруженных недостатков. – Нужно исправлять повреждение, исправляя худое в человеке.
Возрождающая Божественная благодать вместе с личным подвигом человека восстанавливает утраченную гармонию именно в смысле подчинения тела духу, но не в смысле равноправности тела с духом. Наша брань, как говорит апостол, не против крови и плоти (Еф.6:12). Тело не есть зло, зло – страсти, но тело есть удобнейшее средство и среда для проявления страстей. В этом и нравственное значение нашей наготы. По слову Спасителя, дух бодр, плоть же немощна (Мф.26:41). Плоть желает противного Духу, а Дух – противного плоти: они друг другу противятся... Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями (Гал.5:17, 24). Плоти без страстей, как то было в раю и как то последует в будущей блаженной жизни, распинать не нужно, – только потому и нужно распинать нашу плоть, что она со страстями и похотями. Творцы нынешнего так называемого «освободительного» движения выставляют своим девизом следующее положение: «В борьбе обретешь ты право свое». Это изречение в значительной степени можно бы применить к обязательной для христианина борьбе с собственными страстями. Борьба и победа человека не над другими людьми, но над самим собой и над собственными страстями воистину воссоздает ему права в нравственной области.
Люди мира сего, перебирая разные недостатки нравственные, любят объяснять их исключительно свойствами темперамента и особенностями телесного организма, оставляя без внимания присущую человеку нравственную свободу воли, оставляя без внимания возможность и необходимость для человека борьбы с этими недостатками. В особенности они склонны объяснять так свои собственные пороки и страсти. Так объясняют они свою раздражительность, половую распущенность и другие недостатки. С одобрения врачей своих они применяют к себе известную древнюю поговорку: in corpore sano mens sana, то есть только «в здоровом теле здоровая душа». Этим способом они ищут себе оправдания пред судом своей совести и пред другими людьми.
Но это оказывается очень вредный путь самооправдания, это – злой предрассудок нашего времени. Такое понятие, выходит, пред собственным сознанием освобождает этих людей от нравственной ответственности за совершенное ими в прошедшем; оно освобождает их от нравственной обязанности и в настоящем – свободным наклоном и усилием своей собственной воли, путем внутренней борьбы отстраняться от пороков. Признавая, что до полного излечения телесного организма невозможно нравственное исправление, они спокойно продолжают погрязать в своих страстях. Вот одна из основных причин порочности в наше время.
Мы не отрицаем зависимости душевных состояний от состояний телесных, но мы признаем в то же время, что телесные состояния сами гораздо больше зависят от душевных, ибо душа важнее и сильнее тела. Поэтому языческую поговорку «in corpore sano mens sana» по-христиански должно изменить так: «нравственно здоровая душа бодрит и немощное тело». Доказательства такой силы души и влияния ее на тело явили в себе тысячи христианских подвижников. У них тело измождено и ослаблено было подвигами до последней степени, а между тем дух являл полноту силы, и потому они обычно способны были доживать до второго псаломского предела, то есть до восьмидесяти лет и свыше этого. Для примера из величайших восточных подвижников укажем на преподобного Павла Фивейского, который жил 113 лет, на преподобного Антония Великого, жившего 105 лет, на преподобного Макария Египетского, жившего девяносто лет. Из русских столь же великих подвижников укажем на преподобного Антония Киево-Печерского, жившего девяносто лет, на преподобного Кирилла Белоезерского, жившего девяносто лет, на святителя Митрофана Воронежского, жившего восемьдесят лет. Известный современник наш оптинский старец Амвросий почти двадцать лет лежал в постели вследствие своей телесной немощи, и в то же самое время многие тысячи народа собирались к его одру и черпали от него духовную силу, приходившие находили у него для себя духовную и телесную поддержку, всяческое облегчение и утешение. И отец Амвросий также прожил семьдесят девять лет.
Многие из христиан нынешнего времени в себе якобы находят возможным и стараются в своей жизни примерить взаимоисключаемые стремления плоти и духа – но это также тщетно. Вот как высказывается о сем святой Иоанн Кассиан: «Когда воля наша водится самолюбием и земной мудростью, то загадывает держать некую, достойную всякого осуждения, середину между стремлениями плоти и стремлениями духа, располагаясь так воздерживаться от плотских страстей, чтобы при этом нисколько не терпеть прискорбностей, неизбежных при исполнении требований духа, без казнения плоти желая достигнуть телесной чистоты, без труда бдений стяжать чистоту сердечную, с упокоением плоти обиловать духовными добродетелями, без ожесточенных злословий получить благодать терпения, являть смирение Христово без ущерба в чести мирской, следовать простоте благочестия с высокомерием века сего, служить Христу с людской славой и благоволением, говорить решительную правду, не встречая никакого даже малого оскорбления, вообще достигнуть благ будущих, не теряя настоящих.
Такая воля не ведет к истинному совершенству, но, поставляя в состояние противной теплоты, делает такими, каковы те, о коих с укором говорит Господь в Апокалипсисе: знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, то извергну тебя из уст Моих (Откр.3:15‒16). Но Божия благодать, пришедши, возбуждает энергию духа и восставляет в нем высшие стремления, отрешающие от всего земного. Подвергаясь влиянию их, воля не может уже оставаться такой равнодушной и теплохладной, но восприемлет ревность о лучшем и ему приносит в жертву все низшее». Так говорит святой отец, который в себе сочетал восточное глубокомыслие и западный практицизм.
Плоть и дух не могут быть равноправными. Низшее не только должно уступить высшему, но должно всецело подчиниться ему.
Потому крайне суетны и совершенно нецерковны восхваляемые профессором-богословом те инокини одного из северо-западных монастырей, именно Леснинского, которые, по их собственным словам, церковно-монастырского Типикона «терпеть не могут», которые так понимают подвижничество, что «система поклонов и пустого желудка производит умопомрачение» и что строгости подвижнические суть «служение грязи и тлению», которые понимают «жизнь как Божий капитал, который должен приносить пользу» на земле. Как ни объяснять, как ни смягчать эти изречения, но они не достойны ума и уст православно-христианских инокинь. Хотя и инокини такого склада и утверждают, что «они знают только одну жертву – на благо людей, знают только одно служение – служение Богу в ближних», однако они служат себе в людях, а не Богу и являются типичными представительницами духа мира сего (см. «Живыя души» М. Тареева в «Богословском вестнике» за 1906 г.). Истинно слово Премудрого: есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их – путь к смерти (Притч. 16:25).
Удивительная замечается двойственность у людей века сего. Когда Церковь в Таинствах и обрядах предлагает верующим освящение не только духа и души, но и вещественного нашего состава тела, а также всей внешней нашей жизни, то они требуют чисто духовного понимания веры, всецело стоя на стороне духа. Они возмущаются обрядами, материализацией или овеществлением религии, и тем ни во что они ставят материальную нашу часть пред духовной частью. Когда же Церковь, указуя на загробный идеал для осуществления высших запросов духа и совести, предлагает к исполнению аскетические требования со всяким утеснением «супружницы нашей, плоти», какие усердные речи раздаются тогда в пользу тела, в пользу земли и всей материальной культуры, как они готовы поступиться высшими требованиями духа ради удовлетворения земных потребностей, именуемых реальными... Вопиют они против поста, против продолжительных церковных служб, против церковного понимания брака. Кажется, в обоих случаях отстаивается один и тот же земной страстный человек с его греховными потребностями. Закон духовен, а я плотян, продан греху (Рим.7:14), как говорит апостол.
Есть еще у людей века сего неправильное и неблагоприятное для духовной жизни понятие – это понятие их о духе зла. В сознании многих образованных людей нашего времени почему-то не укладывается мысль о мировом представителе зла – диаволе как определенной личности. Они готовы считать диавола отвлеченным понятием, суммой зла, олицетворением зла, но не личностью. Над «верой в черта», по их выражению, они смеются. И в то время, когда одни так отрицают бытие диавола, другие из людей нынешнего образованного общества проявляют усиленный интерес к демонскому миру. Появилось несколько периодических изданий специально спиритических и демонологических. В 1906 году при редакции художественного журнала «Золотое руно» объявлен был даже конкурс с премией за лучшее художественное произведение, которое совершеннее изобразит диавола. Художники принялись за дело. И дело стало являть плоды по роду своему. Художник М. Врубель, усиливаясь изобразить глаз диавола, впал в полное душевное расстройство. Не напрасно мужи духовного разума всегда настойчиво охраняют общество от легкомысленного отношения к области диавольской. Когда в половине XIX века на одной из гостиниц г. Москвы появилась вывеска «Le bon diable», то есть «Добрый диавол», то бывший тогда на московском свещнике приснопамятный святитель Филарет решительно потребовал снятия вывески. И вывеска была удалена. Не то теперь.
Для правильного решения вопроса о диаволе возьмем исходной точкой священные евангельские повествования. Кто верит в святое Евангелие так, как оно есть, а не по своему смышлению, тот как истолкует все те многочисленные места его, где говорится о диаволе и о бесах? Вот, для примера, искушение Господа в пустыне. Диавол приступает к Иисусу, беседует с Ним, дерзает переносить Его на крыло храма и на гору высокую, затем оставляет Его, и вместо диавола приступают к Иисусу ангелы и служат Ему (Мф.4:1‒11). Все это передается в Евангелиях как совершившийся факт. Разве здесь говорится не о личности? А как понимать бесов в истории исцеления гадаринского бесноватого? Здесь целый легион бесов беседует со Христом, бесы просятся в стадо свиное, затем бесноватый человек исцеляется, а стадо погибает в озере (Лк.8:27‒36). Отчего же мирно пасшееся дотоле стадо свиное сразу бросилось в море? Разве и тут не личные силы действуют? Не то же ли мы видим далее в апостольской истории во время пребывания апостола Павла в Филиппах, где он изгнал прорицательного духа из служанки (Деян.16:16‒18), и в Ефесе, где злой дух избил сыновей иудейского первосвященника Скевы (Деян.19:13‒16)? Не то же ли мы видим во многочисленных житиях святых подвижников, где повествуется о многоразличных кознях диавольских? Везде во святом Евангелии, в апостольских писаниях и в житиях святых говорится о диаволе, о бесах как определенных личностях, которые способны вселяться в человека и сливать свою личность с его личностью и причинять ему всевозможный вред. Так всегда разумели бесов святые апостолы и святые отцы Церкви.
Не принимая евангельского понятия о диаволе как личном представителе бесконечного зла, нынешние интеллигенты выдвигают мысль о бесконечной благости Божией, которая будто бы не допускает вечности зла и проистекающих из этого зла мучений. Но они забывают при этом о бесконечной же правде Божией, которая между добром и злом устанавливает взаимное соотношение, соответствующее их природе. Забывают они о природе духовных вещей. Где нравственная личность, там свобода. Где свобода, там всегда в возможности находится наклон воли и в добрую, и в худую сторону, особенно при начальных стадиях нравственной жизни. При нравственной свободе для способной к бесконечному существованию личности одинаково затем возможно бесконечное развитие, преуспеяние и крепость как в направлении добра, так и в направлении зла. При оригенистских спорах в VI веке о том, спасется ли диавол, в действительности, таким образом, решаем был вопрос о природе зла. И Церковь, на основании Божественного откровения, на Пятом Вселенском Соборе решила вопрос именно в смысле возможности бесконечного развития в сторону зла. Тем более на земле Господь Христос не обещал нам полноты успехов в развитии добра и торжества добра над злом, как того чают так называемые эволюционисты. Напротив, Он предсказал о последних днях мира, что тогда по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф.24:12). Потому-то необходимым явится чрезвычайное Божественное вмешательство при последних судьбах мира, чтобы положить предел бесчинию зла на земле, о чем Спаситель в Своих речах о кончине мира прямо объявил (Мф. Гл. 24 и 25).
Есть ангелы добрые и есть ангелы злые, как есть добрые и злые люди. Бытия и действия бесов и в нынешнее время, и среди нынешних людей не может устранить ни царь, ни электричество и никакая высокая цивилизация. Бесноватые и ныне бывают, хотя ныне и не любят называть их этим именем. Беснование, по объяснению его в святоотеческой литературе, обнаруживается в необъяснимом, непреклонном чутье и отвращении этих несчастных людей к святыне. Бесноватых теперь можно видеть там, куда приводят их для исцеления, например у гробницы преподобного Серафима, много приводили таких к отцу Иоанну Кронштадтскому. Несомненно, для злых сил удобнее действовать по-своему там, где их не замечают и даже не признают самого бытия их. Там легко сходят за природные простительные слабости нравственная нечистота и действительный грех, каковы особенно некоторые плотские грехи и духовные страсти. И бесы много вредят нам, ибо у них источник зла, – это особенно ясно видно из житий святых. Потому-то апостол так говорит: наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной (Еф.6:12).
Углубление в подвижнические писания, ныне трудами преосвященного епископа Феофана прекрасно собранные на русском языке в пяти книгах «Добротолюбия», с наглядностью может каждого убедить в том, что не только выработанный веками церковный строй жизни, но и все подвижнические упражнения основываются на обязательных законах и условиях внутренней жизни человеческого духа, а не на случайных понятиях времени и места. Дух человеческий остается ныне тот же, что был и в расцвете древнехристианского и старорусского подвижничества. Может ли сказать кто-нибудь, что человек теперь сделался лучше, чище, ближе к Богу? Не вернее ли было бы сказать наоборот, что теперь более, чем в прежние времена, усилилось в человечестве себялюбие и преступные страсти, отвлекающие человека от Бога. А потому можно ли признать для нашего времени ненужными или менее нужными выработанные вековой жизнью во Христе средства для возбуждения, усиления и выражения благочестия?
Вспоминается нам следующий исторический факт. В половине XVIII столетия Дижонская академия предложила на соискание премии для сочинения такой вопрос: «Содействовали ли успехи наук и искусств улучшению нравов?» Известный мыслитель, социальный реформатор и властитель дум своего века Жан-Жак Руссо написал требуемое сочинение, получил премию, но поставленный вопрос он решил отрицательно. В наше время ослабления усердия ко Христу Богу притуплена способность пользования аскетическими средствами, потому мы менее видим у себя возбуждающих к благому деланию плодов. Душа же христианская всегда ищет подвигов, потому что жаждет плода, который дается подвигом. По слову апостола: хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим.5:3‒5). Прекрасно показал эту потребность подвига в русском народе глубокий знаток человеческой души, исполненный высокого христианского настроения, писатель Ф.М. Достоевский. Достаточно прочитать для этого его роман «Братья Карамазовы» и особенно в нем характеристику русского инока в лице старца Зосимы.
Никогда христианство не признавало целью земной жизни одни радости и утехи, как никогда не почитало целью жизни страдания, но всегда человеческая жизнь понималась им как средство нелегкого перевоспитания каждого человека для блаженной жизни на Небе. И здесь чем более человек подъемлет труда, тем более получает плодов. Притом значение, достоинство и благие плоды подвигов можно уразуметь не умом, а личным опытом и только в меру опыта. Преосвященный Феофан в своем вступлении к сделанному им переводу «Добротолюбия» так о сем высказывается: «Не имеющие способов путешествовать могут и не двигаясь с места составить себе довольно приблизительные понятия и представления о чужих странах посредством чтения путевых заметок других путешественников, потому что формы жизни всех тварей больше или меньше походят одни на другие, в каких бы странах они ни проявлялись. Не то бывает в отношении к опытам духовной жизни. Понимать их могут только шествующие путем сей жизни. Для не вступавших на него это совершенно неведомая наука – но и вступившие на него не все вдруг понимать могут. Их понятия и представления уясняются по мере шествия и углубления в страну духа. По мере умножения собственных опытов духовной жизни становятся ясными и понятными указания опытов, отмеченных святыми отцами в писаниях».
Для благого делания непременно нужно руководство. Таковое живое руководство можно найти у современных нам подвижников и книжное – в святоотеческой письменности, особенно в вышеупомянутом «Добротолюбии». Но многие совсем не читают аскетических писаний, именно по некоему к ним предубеждению. «Мы живем в миру, – говорят, – не для нас это писано». Эти люди считают даже, что пути нравственного совершенствования у иноков и у живущих в миру христиан до противоположности различны. Очевидно, не вникают они в то, что сказанное Христом: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин.14:6) – всем одинаково определяет Он основной путь к небесной цели. У иноков и у живущих в миру христиан различны условия внешней жизни и внешних подвигов, но труд внутренней переработки самого себя и молитвенный труд приближения к Богу по существу своему есть и должен быть всегда один и тот же. В аскетической письменности заключается поэтому общая для всех христиан духовно-нравственная психология. И аскетическая психология есть глубочайшая и самая жизненная, при ее руководственном свете только и можно разобраться в нравственных состояниях нашей собственной души. «Познай самого себя», – основательно говорил в древности мудрец. Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте (2Кор.13:5), – наставляет нас святой апостол. «Я доселе не перестаю познавать самого себя и чрез это познавание познаю свою немощь, заставляющую меня смиряться», – сообщает нам из своего опыта маститый добрый пастырь нашего времени отец Иоанн. Не напрасно богомольный народ наш так жаждет исповеди и духовного окормления именно у опытных монастырских старцев. И каждому пастырю, чтобы в полноте пресвитерствовать, нужно стать по духу старцем хотя бы настолько, насколько позволяет это его семейственный и хозяйственный быт. Это – pro doma sua 133.
Знаменательно следующее обстоятельство. За многовековое время существования Церкви Христовой Вселенской и, в частности, Русской мы знаем в лике святых представителей и представительниц всевозможных жизненных положений и состояний. Однако в последние столетия в пределах нашей отечественной Церкви Господь по Своему благоизволению прославляет только иерархов и лиц иноческого чина. Вспомним прославленных в XVIII столетии святителя Димитрия, митрополита Ростовского, преподобного Феодосия, игумена Тотемского; в XIX столетии святителя Иннокентия, епископа Иркутского, святителя Митрофана, епископа Воронежского, святителя Тихона, епископа Воронежского и Задонского, святителя Феодосия, архиепископа Черниговского. Это – не напрасно, в сем видится особое Божие указание. Не указует ли нам Божественный Промысл сим способом на то, где ныне нужно искать идеалов в отношении дела спасения?
А между тем теперь многие вооружаются против иночества и монастырей. Причины этой неприязни лежат глубоко. По силе особенностей настроения нашего времени, кажется, никогда столько, сколь ныне, не обесценивались в среде образованного общества христиан те заповеди, которые изложены на первой скрижали Моисеевой, а также первая из двух Христовых заповедей (Мф.22:36‒40), исполнителями каковых по преимуществу являются именно иночествующие. Это с одной стороны. С другой стороны, в жизни самих иноков, людей и простых, и ученых, имеются, конечно, свои неблагоприятные данные. Поэтому поучительно вспомнить нам весьма знаменательное пророчество об иночестве последних дней основателя подвижнического пустынножития в IV веке, преподобного Антония Великого. В памятниках письменности того времени пророчество это излагается так. «Некоторые ученики святого Антония, видя бесчисленное множество иноков в пустыне (египетской), украшенных великими добродетелями и с таким жаром ревнующих о преуспеянии в святом житии отшельническом, спросили авву Антония: отче! долго ли пребудет этот жар ревности и эта любовь к уединению, нищете, смирению, воздержанию и всем прочим добродетелям, к которым ныне так усердно прилежит все это множество монахов? Человек Божий с воздыханием и слезами ответил так: придет время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни и потекут вместо них в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и тесных келий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей; вместо нищеты возрастет любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостью; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым добрых дел, соответствующих знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах не меньше самих мирян, от которых монахи ничем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником, и, несмотря на то что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (то есть монахами). Притом они будут величаться, говоря: я Павлов, я Аполлосов (1Кор.1:12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как иудеи отцом своим Авраамом. Но будут в то время и такие, которые гораздо окажутся лучше и совершеннее нас, ибо блаженнее тот, кто мог преступить – и не преступил, зло сотворить – и не сотворил (Сир. 31:11), нежели тот, кто влеком был к добру массой стремящихся к тому ревнителей, почему Ной, Авраам и Лот, которые вели ревностную жизнь среди злых людей, справедливо так много прославляются в Писании». Таково древнее пророчество. Нельзя не признать, что характерные черты его целиком применимы к нашему времени как в худшем, так и в лучшем отношении. В нем дается для нас внушительное указание. И нужно признать, что достоинства наших праведных и великих мужей весьма покрывают собой недостатки немощных наших братий.
Божьим благословением, при чрезвычайном обилии знамений и чудес, недавно (19 июля 1903 года) прославлен также в среде иноков новый величайший угодник Божий, который является почти современным нам. Это – благодатный батюшка наш, преподобный Серафим Саровский, скончавшийся 2 января 1833 года. Сей блаженный и великий старец Серафим известен самым строгим своим подвижничеством. За исключением юродства, им пережиты все виды подвигов: общежительное иночество, пустынничество, столпничество, молчальничество, затвор, старчество. Во время ежедневных путешествий своих из монастыря в ближнюю пустыньку старец каждый раз имел у себя на спине котомку, набитую камнями и песком, причем поверх песку лежало святое Евангелие. Когда у него спрашивали, зачем он удручает себя этой тяжестью, то старец обычно отвечал: «Томлю томящего мя». Во время пребывания своего в дальней пустыньке благодатный старец, когда встречал в лесу случайных прохожих или лиц, нарочито являвшихся к нему, падал ниц лицом и до тех пор не поднимал очей, пока встретившийся человек не проходил мимо. Вспоминается нам посему следующее слово: «Вся мудрость жизни – в сосредоточении мысли и силы, все зло – в ее рассеянии. Рассеяние в разные стороны развлекает мысль, расслабляет волю и мешает сосредоточиться на деле. Развлекаясь во все стороны разнообразными движениями любознательности и любопытства, человек не может скопить в себе, сосредоточить такой запас жизненной силы, какой необходим для решительного перехода от знания к деланию» («Московский сборник» К. П. Победоносцева). Так говорил недавно скончавшийся великий муж разума, и слово разума совпадало у него с делом благочестия. Преподобный Серафим только под конец своего полувекового строгого подвижничества, и то по особому Божию велению, принял на себя старчество как дело открытого духовного окормления всех к нему являвшихся. В сем дается наставление и тем из многих учителей нашего времени, которые порываются учить других, и особенно народ, не научив себя, которые стремятся непременно действовать на пользу других, иногда вопреки их желанию, не приуготовив к тому себя самого.
Между наставлениями преподобного Серафима есть такое: «Радость моя! Молю тебя, стяжи мирный дух, и тогда тысячи душ спасутся около тебя». Цель христианского подвижничества есть потребное для всех христиан бесстрастие и отсюда «мир, всяк ум преимущий», тот мир, о котором Сам Спаситель сказал: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам (Ин.14:27). «Молитва (чинопоследование), пост, бдение и всякие другие дела христианские, – разъясняет преподобный Серафим в беседе с Н. Мотовиловым, – сколько ни хороши они сами по себе, однако не в делании их состоит цель христианской жизни, хотя они и служат необходимыми средствами для достижения ее. Истинная же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего. Пост же, и бдение, и молитва, и милостыня, и всякое Христа ради делаемое доброе дело суть средства для стяжания Святого Духа Божьего. Заметьте, батюшка, что лишь только ради Христа делаемое доброе дело приносит нам плоды Святого Духа. Все же не ради Христа делаемое, хотя доброе, но мзды в жизни будущего века нам не представляет, да и в здешней жизни благодати Божией тоже не дает. Вот почему Господь Иисус Христос сказал: Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Лк.11:23)» (С. Нилус. Дух Божий на отце Серафиме Саровском. Гл. III). В лице и жизни преподобного Серафима нам дано очень ясное решение и того вопроса о сущности подвижничества, для выяснения и решения которого так мало проявлено было бесстрастия на страницах некоторых наших духовных журналов в течение недавних годов. Так в живых примерах Сам Господь указывает нам пути спасения.
Разумно да будет нам и то, что Божественная истина многогранна. Немощное сознание человеческое не все грани ее сразу обнимает. Потому лучи Божественного света, преломляясь в человеческом сознании, обычно являют нам не всю сразу совокупность свойственных им цветов, но чаще всего один из цветов. Вот небезынтересные в отношении духовной жизни исторические приметы. Когда в ХѴ‒ХѴІ веках возникли на Руси споры относительно монастырских вотчин, то в среде монашествовавших в то время лиц мнения решительно раздвоились. Строгие белозерские старцы, с Нилом Сорским во главе, высказались против владения, находя пользование вотчинами неуместным и неполезным для иноческой жизни. Напротив, так называемые иосифляне, с Иосифом Волоколамским во главе, отстаивали монастырские права владеть земельным имуществом, указывая на применение имущества в делах духовно-просветительных и благотворительных. И что же, которое из этих мнений утвердила последующая церковная жизнь? Церковные Соборы XVI века одобрили мнение иосифлян, и в то же время строгие подвижники шли по пути заволжских старцев. А Господь Бог Своими чудесными знамениями прославил и явил в сонме святых представителей обоих мнений – преподобного Нила Сорского († 1508) и преподобного Иосифа Волоколамского († 1515).
Вспоминается нам и другой подобный, но более близкий к нам по времени пример. В половине XIX столетия, когда во второй раз решительно предпринято было дело перевода Библии на современный русский язык, знаменитейшие из иерархов того времени также разошлись во мнениях. Мудрый Филарет († 1867), митрополит Московский, стоял за необходимость перевода, а милостивый Филарет († 1857), митрополит Киевский, явился прямым противником перевода. Каждый из них имел в пользу своего мнения достаточные основания – в последовавшее за тем время перевод, как известно, исполнен был. Согласно чаяниям московского святителя, он содействовал успехам просвещения. Однако сбылись опасения и киевского святителя, так как на почве пользования новым русским переводом Библии развились и окрепли новые виды рационалистического сектантства, каковы штундизм и пашковщина. Между тем оба эти святителя справедливо почитались и почитаются как мужи высокого духа и великие предстоятели пред Богом.
Откровение слов Твоих просвещает, вразумляет простых (Пс.118:130). Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших (Ис.55:9).
