В вере ли вы? (К вопросу о переоценке духовных ценностей у интеллигентных христиан). 1907 г.
Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа. (Ин.17:3)
По печальному какому-то недоразумению выставленная в заглавии мысль о значении догматов довольно глубоко проникла в сознание современных нам интеллигентных христиан. Она же красноречиво проведена в модном сочинении «Евангелие как основа жизни» и в других произведениях ныне разоблаченного Григория Петрова 120, бывшего священника и проповедника. Но мы спросим: можно ли отрешить и твердо установить евангельское нравоучение без догматических христианских истин?
Прежде ответа на этот вопрос определим, что такое догматы. По разумению Церкви и богословской науки, догматы суть истины, обозначающие особую религиозную евангельскую действительность, – догматы суть истины, отмечающие собой основные факты христианского Божественного откровения. Таковы: высочайшее совершенство и триединство Божества, грехопадение людей, богочеловечество Христа, богооткровенное достоинство Священного Писания, святость Церкви, благодатная сила Таинств, воскресение мертвых, будущая жизнь людей и другие истины. Догматы обозначают собой самую жизненную для верующей души действительность. Если догматы называют иногда истинами теоретическими, то только при сопоставлении с истинами нравственно-практическими. Будучи точно выраженными в словах, догматы объединяют собой исповедников христианской веры внутренним и внешним образом. Как основные истины, догматы определяют все частные стороны религиозно-нравственной жизни.
Теперь, если для нас безразличны догматы, то есть безразлично то, был ли Иисус Христос Бог или только высоконравственный человек, книги Священного Писания написаны ли по вдохновению от Духа Святого или суть высокоценные литературные памятники, необходимо ли признавать падение и первородный грех или только естественное несовершенство человеческой природы, подается ли нам Божественная благодать в молитвах и при священнодействиях или происходит только простой нравственный подъем духа и многие другие истины, – то какую же обязательную силу после этого для нас должно иметь евангельское нравоучение? Почему оно выше учения Сократа и Шакьямуни? Если скажут, что достоинства евангельского нравоучения говорят сами за себя, то ведь это дело личного понятия и личного нравственного вкуса. При таком безразличном отношении к основным истинам догматическим совершенно на достаточном основании один может отдать предпочтение историческому Четвероевангелию, другой – выборкам и переделкам из Четвероевангелия, сделанным Львом Толстым, а третий – произведениям несчастного немецкого философа Фридриха Ницше, закончившего свое философствование самообожением в доме умалишенных. В сих случаях в основании всего мировоззрения полагается личное понимание, личный вкус, то есть собственное грешное «я».
Говорят в сем случае еще так: «При определении мировоззрения в основу кладется не эгоистическое наше «я», а нравственное чувство, или совесть». Это возможно. Однако рассуждающим так следует напомнить то обстоятельство, что личная человеческая совесть имеет разную степень чуткости, и поэтому она допускает до противоположности разные нравственные определения и взаимоисключающую нравственную деятельность. Доказательством этому служит вся история нравственно-философских и нравственно-религиозных систем: достаточно вспомнить стоиков и эпикурейцев, пуритан и иезуитов, спиритуалистов и материалистов. Лежащие в основе каждой из приведенных параллельно систем положения прямо противоречат одно другому, каждая из сторон взаимно исключает друг друга. А между тем представители каждой из этих сторон действовали по движению собственного нравственного чувства. Где ж тут устойчивость? Где истина? Правда, есть несколько естественных нравственных понятий, соответствующих второй скрижали Моисеева закона, которые объединяют собой все нравственные системы. Но можно ли этими слишком общими понятиями твердо определить нравственное достоинство всех частных жизненных случаев? Возьмем живые примеры.
На основе этих нравственных понятий христианский православный проповедник, насаждая религиозные истины, производит умиротворение в душах своих слушателей; он творит это с радостным убеждением, как великое дело Божье. В то же самое время проповедник отрицания путем устного слова или посредством литературы в душах своих слушателей и читателей разрушает церковное мировоззрение и тем производит у них тягостное смущение – однако он убежден, что этим он будит мысль и разоряет суеверия. Который из них прав? Каждый из них понимает свои собственные действия как дело высоконравственное и весьма полезное. Так, достоинство нравственных понятий и действий всегда зависит и определяется достоинством тех догматических воззрений, которые обычно им предшествуют.
Указывают на то, что нравственные основы суть одни у всех людей. На это скажем, что если внешние проявления нравственности бывают одинаковы у людей разных мировоззрений, то, зато во внутреннем строе, в духе и направлении непременно скажется у них разница. И эта разница касается самого существа дела. Неизбежно отличается нравственный склад сколько-нибудь строгого христианина от нравственного склада последовательного магометанина, иудея, древнего язычника, а также от склада современного лаиста (язычника) и безверного человека. Возьмем в пример подачу милостыни в типичном ее выражении. Одну и ту же милостыню христианин творит всякому человеку, творит со смиренным чувством, как братскую помощь Христа ради; магометанин и еврей знают только своих и весьма сдержанны к неверному, причем магометанин непременно делает разницу между верным и гяуром, неверным; гуманный же лаист с самодовольством, а иногда и с отвращением помогает каждому человеку, потому что находит это полезным и разумным. Есть, таким образом, в нравственном настроении каждого из них существенная разница.
Еще пример. Всем известно, что отступник от Церкви граф Лев Толстой не исповедует Господа Бога как Существо Личное, признает Его в смысле пантеистическом, как разлитую во вселенной мировую силу. Однако при таком понятии о Боге он настаивает на нравственной необходимости молитвы – но какова же его молитва? Вот как сам Толстой определяет ее: «Молитва есть проверка по высшим требованиям души своих прошедших и настоящих поступков. Так что молитву уединенную, восстанавливающую божественность души, я не только не отрицаю, но и считаю необходимым условием жизни духовной, то есть истинной. Отрицаю я молитву просительную и молитву общественную с пением, образами и свечами» (О разуме, вере и молитве. Изд. 1906). По толстовскому определению, молитва есть, следовательно, простое размышление человека с самим собою. Так из пантеистического мировоззрения вытекает соответственное ему богомоление, которое в действительности не есть молитва так же, как и пантеизм не есть религия.
Не может не быть, далее, разницы между православным, католиком и протестантом в лице точных и полных выразителей каждого из этих исповеданий. Это наиболее заметно на житийной их литературе. Сравним, например, знаменитого творца реформации Мартина Лютера (ум. 1546) и основателя иезуитского ордена Игнатия Лойолу (ум. 1556) с пламенным защитником православия святым Федором Студитом († 826); или сравним насадителя унии, униатского мученика Иосафата Кунцевича (ум. 1623), с современным ему православным борцом преподобным Иовом Железо-Почаевским (†1651). Сравним знаменитого на Западе учителя любви, основателя ордена нищенствующих Франциска Ассизского (ум. 1226) с нашим преподобным Феодосием Киево-Печерским (†1074) или с любвеобильным батюшкой преподобным Серафимом Саровским (†1833); или сравним знаменитую западную подвижницу любви ландграфиню Елизавету Венгерскую (ум. 1231) с нашей подвижницей добра и любви к ближним, боярыней святой Иулианией Осорьиной Лазаревской (†1604). При чтении житий названных святых нельзя не заметить, что при всем остальном различии искусственная возбудимость нравственно-религиозного настроения и всякие виды аффектации у католических подвижников ставят их почти в такое же отношение к евангельской простоте святых Восточной Церкви, в каком отношении стоит искусственное к натуральному. Нравственный характер деятелей обеих сторон заметен и в прямой зависимости находится от исповедуемых ими догматических учений. Таким образом, догматическое учение непременно является основанием, а нравственное учение практическим выводом из этого основания, как и в обыкновенной жизни умение опирается на знание. Поэтому в христианстве дела неотделимы от веры. Это как бы две стороны одной и той же плоскости: вогнутая и выгнутая. Без веры невозможно угодить Богу (Евр. 11:6), вера же без дел мертва есть (Иак. 2:26).
Обесценивая догматы, многие из образованных людей нашего времени с любовью останавливают свое внимание на нравственном учении Евангелия: в нравственном учении они склонны видеть всю сущность христианства и норму нашей жизни. А между тем христианство в своем существе совсем не нравственная система – не этим оно драгоценно и незаменимо для человечества. Самые высокие нравственные истины известны были иудейскому и языческому миру. Христианство по Евангелию есть прежде всего исторический беспримерный факт, и поэтому оно неизменимо. Слово стало плотию (Ин.1:14) – вот в чем сущность христианства.
Вере и догматическим истинам Сам Господь Иисус усвоил первостепенное значение. Когда иудейский законник, искушая Господа, спросил Его: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? – то Спаситель дал такой ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф.22:36‒40; Мк.12:28‒31). Заметим, что здесь выражены две самостоятельные заповеди и что взаимное отношение каждой из двух заповедей Господом ясно обозначено. В Своей первосвященнической молитве к Богу Отцу после Тайной Вечери Спаситель произнес такие слова: сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин.17:3). Сам Иисус Христос положил начало догматствованию Церкви, когда спросил учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? (Мф.16:13). Этим вопросом Он благословил всю работу догматической мысли Христианской Церкви. Таким образом, нравственное учение и внешняя нравственная деятельность сами по себе, вне догматических основ христианского упования с евангельской точки зрения не составляют собой не только сути христианства, но и ни одного из его признаков. Без догмата христианское делание немыслимо. Как в Ветхом Завете дела любви к ближним отмечены на второй скрижали, так и в Новом Завете им место следует только после любви к Богу. Больше того. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, сказал Сам Господь Христос (Мф.10:37).
Что касается того понимания евангельского нравоучения, по которому это нравоучение признается нормой жизни, подлежащей полному и неукоснительному исполнению, как подлежат исполнению все гражданские законы и обязательные житейские правила, то такое понимание не имеет для себя основания в самом Евангелии. Невозможно быть святым сразу. Господь Христос в Своей проповеди указал нам не норму как правило жизни, а указал конечную цель жизни, а также способы и средства для постепенного приближения к этой цели. Цель бытия нашего выражена в следующих словах первосвященнической молитвы Спасителя: да будут все (люди) едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они (все люди) да будут в Нас едино (Ин.17:21). Средства же приближения к этой цели показаны кратко в следующих словах Нагорной проповеди: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф.5:48). В возможно полном единении с Богом, или в богообщении, заключается высшая для человека цель и высшая норма бытия. Прости приимше Божественных, Святых, пречистых, бессмертных, небесных и животворящих страшных Христовых Таин 121, иначе говоря, достойное Причастие Святых Таин составляет собой действительное, самым делом являемое наше богообщение. Жизнь по Евангелию есть, таким образом, совершенствование человека для приближения к Богу. Жизнь по Евангелию есть весьма сложный духовный процесс, имеющий свою непременную постепенность, а не простое исполнение норм и правил жизни или сразу святость. Жизнь святых апостолов, постепенно восходивших с низших нравственных ступеней на высшие, с нелегкими при сем искушениями и падениями, являет собой для нас прямой пример жизни по Евангелию. И весь уклад церковной жизни построен на этом начале, то есть так, чтобы доставить верующим христианам возможность восходить от силы в силу, дабы возможно ближе быть им ко Христу Богу.
Так, сущность христианства составляет собой воплощение Сына Божия и произведенное сим дело искупления для единения человека с Богом; главное для спасения есть дело веры, или богообщение. И вся нравственная деятельность человека получает, таким образом, свою цену только тогда и настолько, насколько она связана с верой и освящается Господом, то есть насколько она Господа ради творится и насколько Господом приемлется. В христианстве добродетель не имеет ценности безотносительной, вне отношения ее к Господу Богу. Своим апостолам Сам Христос дал такое о сем разъяснительное наставление: кто принимает вас, принимает Меня, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня; кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф.10:40‒42). В другом случае Спаситель сказал: кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает (Мф.18:5). И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мк. 9:41).
Почитающие нравственность существом христианства любят ссылаться на речи Спасителя о Страшном Суде, где в устах Господа-Судьи перечислены только внешние нравственные дела как праведников, так и грешников. Но они забывают, что в той же речи имеется такая оговорка о праведниках и грешниках: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне... так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне (Мф.25:40, 45). Самые добродетели, то есть дела на пользу других людей, могут потерять нравственную цену, даже могут стать эгоистическими и грешными, если творятся не для Бога. Кто благотворит исключительно по чувству личной жалости к несчастному, тот еще служит Богу, но Богу неведомому, подобно тому, как неведомому Богу служили древние афиняне (Деян. 17:23), подобно тому, как другие, не имеющие закона язычники, по природе законное делали и делают (Рим.2:14‒15). Кто же творит дела добрые ради себя и во имя свое только потому, например, что он находит это со своей стороны полезным или разумным, тот не для Христа работает и не к Богу стремится. Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного (Мф.6:1). «Обращай внимание, – говорит святой Григорий Синаит, – на намерение воли, присматривая, куда оно клонится: по Богу ли, для самого добра и ради пользы душевной», или нет. Поэтому святой Иоанн Кассиан добродетель прямо определяет как приближение к Богу, а злодеяние – как удаление от Бога.
Вспомним еще из апостольской истории характерный пример Корнилия сотника. О Корнилии говорится в книге Деяний апостольских, что он был муж благочестивый и боящийся Бога со всем домом своим, творивший много милостыни народу и всегда молившийся Богу. Он в видении ясно видел около девятого часа дня Ангела Божия, который вошел к нему и сказал ему: Корнилий! Он же, взглянув на него и испугавшись, сказал: что, Господи? Ангел отвечал ему: молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом. Итак, пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром. Он гостит у некоего Симона кожевника, которого дом находится при море; он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой (Деян. 10:2‒6). Таким образом, даже для таких добрых дел жалостливого к ближним Корнилия, за которые он удостоился явления ангела Божия, необходимо было освящение посредством евангельских спасительных слов. Естественные добродетели приближают человека к Богу, но в единение с Богом приводит человека при истинной вере только достойная молитва.
Так всегда евангельское понимание нравственности ставит ее в тесную зависимость от догматов. Этим не обесценивается нравственное учение, но только ему отводится надлежащее место. Разумеется, всегда сохраняет свою силу священное слово: Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него (Господа Иисуса) такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего (1Ин. 4:20‒21).
Вследствие всего этого саму принадлежность человека к христианству определяет признание именно догматических истин, на основе которых только и возможна и затем действительно совершается истинно христианская нравственная деятельность. Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф.28:19). Напротив, непризнание или отрицание догматов означает собою и отрицание всего христианства. Потому с таким самоотвержением, до пролития своей крови православные праведники отстаивали догматические истины в борьбе с ересями. Потому-то также Христианская Церковь снисходительно относится к немощам нарушителей нравственных требований и не терпит открытых еретиков. Точное выражение догматического учения на Вселенских Соборах не было, как думают иные, логической потребностью философского ума грека или византийца. Это – потребность внутреннего устроения человека, которое основано на незыблемых законах духовного естества.
Говорят еще так: мы не входим в догматические и всякие другие особенности вероисповедания, нам не нужны узкие ограничительные рамки, выражаемые названиями «православный», «католик» или иначе как. Мы – просто христиане. Однако мы спросим: есть ли на самом деле просто христиане? В действительности «просто христиан», без вероисповедания, так же нет, как нет и «просто людей», без национальности. У каждого верующего христианина непременно есть определенный широкий или узкий круг религиозных воззрений, который сближает его с определенным вероисповеданием. Если же человек не придерживается определенного вероисповедания, то, очевидно, он формирует в себе это исповедание по своему исключительно личному мышлению. Не нужно много доказывать, что исповедание единичной совести христианина, по сравнению с совокупной совестью всех членов Христианской Церкви, всегда окажется и узким, и себялюбивым. Но этого мало. Господь Христос вручил истину не единичной совести каждого человека, а всей совокупности основанной Им Христианской Церкви. Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф.16:18) – сказал Он Сам. Церковь Бога живаго, столп и утверждение истины (1Тим.3:15), – проповедуют апостолы. Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец 122, – говорят святые отцы.
Ни без догматов, ни без Церкви, хранительницы догматов, невозможно спасение.
