В вере ли вы? (К вопросу о переоценке духовных ценностей у интеллигентных христиан). Глава 10. Заключение
Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь. (Рим.11:36)
Мы окончили разбор наиболее распространенных предрассудков и представили исторические образцы веры и благочестия, явленные в условиях мирской жизни. Остается сказать нам заключительное слово.
Мы видели, что Православная Церковь всецело стоит на почве аскетического загробного идеала. Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего, говорит апостол (Евр.13:14). Наше же жительство – на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его (Флп.3:20‒21). Только с точки зрения аскетического идеала и во свете его можно понять историю Христианской Церкви. Вся история православного христианства есть попытка к осуществлению и разные виды действительного осуществления именно этого идеала. И только лица, достигшие этого идеала, явлены пред нами от Господа в блаженном сонме святых. Иного идеала и быть не может, пока существует в сем мире смерть и разрушение не только для всех дел человеческих, для всей самой высокой культуры, но и для самого творца их – человека. Потому дух человеческий никогда надолго не может успокоиться внешними успехами земными и даже нравственной деятельностью, направленной на земное и внешнее. Достохвальные добрые дела внешние, каковы: накормить голодного, одеть нагого, облегчить больного и тому подобные, – ценны, но не сами по себе, потому что накормленное, одетое и облегченное тело ближнего человека все-таки станет в свое время достоянием разрушения и праха. Только в Господе и для Господа имеет цену земная жизнь. По слову апостола, никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, – всегда Господни (Рим.14:7‒8).
Религиозно-нравственная жизнь в духе христианского загробного идеала существенной особенностью своею имеет мистическое начало. Когда полного осуществления своих благ человек не видит на земле, когда он чает получить их вне и выше земли, тогда дух его по необходимости устремляется от земной юдоли к горнему миру. Самая молитва христианская есть мистический акт. Таинства же церковные суть глубочайшее проявление христианской мистики. Христос Спаситель в Своей первосвященнической молитве к Богу Отцу говорил: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они (верующие) да будут в Нас едино (Ин.17:21). Осуществление этих слов действительным образом начинается здесь, на земле, ибо богообщение составляет сущность всего процесса спасения. Святой апостол Павел говорит христианам: вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе, на котором и вы устрояетесь в жилище Божие Духом (Еф.2:19‒22).
Многие привыкли соединять со словом «мистицизм» понятие исключительно о нездоровых явлениях в духовной жизни и потому их смущает ссылка на мистицизм. Опасение не лишено основания. Высокий вождь в духовной жизни преосвященный Феофан дает о сем такое разъяснение: «Мистицизм и квиетизм как болезненные проявления религиозности явились и принципиально возможны только в отпадших от Святой Церкви христианских общинах. Они (западные мистики) искали доброго дела – живого общения с Богом, но не тем путем искали, а главное, надеялись своими усилиями и как бы по праву завладеть тем, чего надлежало ожидать от милости Божией. В напряжениях этой самонадеянной самодеятельности разгоралось воображение и порождало мечтательные ожидания, которые, как жарко желаемые, скоро показались и сочтены исполнившимися и цель трудов достигнутой. Писания их завлекают, ибо говорят о дорогих сердцу предметах, но они только манят, а ничего не дают. Это отличительная черта всех их. Истинная во Христе жизнь также есть жизнь сокровенная, таинственная, мистическая. Апостол Павел называет ее животом, сокровенным со Христом в Боге (Кол. 3:3); апостол Петр – потаенным сердца человеком (1Пет.3:4); Сам Спаситель – Царствием Божиим внутри нас (Лк.17:21). Но в явлении своем она очень проста. Неведомо, как приходит Дух и возбуждает к покаянию. Совершив этот внутренний переворот, Он потом вооружает верующее сердце на многотрудную борьбу со страстями, руководит в ней и помогает. Эта борьба есть у всякого, более или менее долгая и болезненная; она приводит к чистоте сердечной, ради которой верующий труженик удостаивается и яснейшего постижения истин Божиих, и сладостнейшего ощущения, – того и другого в таких чертах, какие точно определены в Евангелии и писаниях апостольских. Это последнее является уже в конце долгих трудов и многих испытаний как венец наградный. Мистики же западные за эту верхнюю точку совершенства прямо и преимущественно хватаются, ее живописуют, как она рисуется в мечтах их воображения, всегда в ложных красках. Напротив, в писаниях святоотеческих менее всего говорится об этих высших состояниях, а все о трудах покаяния и борьбы со страстями» (Письма о духовной жизни. Письмо 1). Вот где исходная точка и основная почва нашего мистицизма.
Утверждают некоторые, что торжество идеала загробного препятствует успехам земной жизни, за которой будто бы загробный византийский идеал не хочет признавать никакого значения. Это рассуждение крайне неправильно. Христианин постоянно молится: Да будет воля Твоя (Господня), яко на небеси, и на земли. Так выходит и на деле. Успехи внешней жизни, здоровая культура вместе с торжеством религиозно-нравственных начал обычно сопутствуют нашим подвижническим обителям, которые строят жизнь свою по идеалу загробному. Колонизация нашего севера и юга при помощи иноческих обителей, каковы, например, Соловки, Печенга, Валаам, Новый Афон и многие монастыри русские, красноречиво подтверждает это. Но несомненно, что при действительном и полном торжестве христиански-церковного загробного идеала склад земной нашей жизни и культурные особенности явились бы непременно в ином виде, чем каковы они в общественной жизни теперь. Тогда в ходу больше была бы индустрия духа вместо нынешней индустрии в области материальной культуры, привлекающей теперь к себе все внимание и все силы людей века сего. Несомненно и то, что такие особенности действительно христианской культуры не отвечают идеалу и не могут быть по сердцу тем, кому слишком дороги интересы земли. Но как бы кто ни переоценивал драгоценности богооткровенные, они всегда сохранят за собой цену истины.
В предложенных очерках мы перебрали те предрассудки и разные ходячие суждения о вере и нравственности, которые чаще встречать нам приходилось. И видим, что эти суждения далеко не являются невинными или безразличными. О них можно бы сказать то же, что английский философ Бекон сказал о научных предрассудках своего времени: это – вредные идолы, которые препятствуют развитию истинного религиозно-нравственного настроения. Кто не со Мною, тот против Меня, сказал Господь Христос (Лк.11:23). Эти предрассудки, являясь в существе своем неправильными, оказываются тем более вредными, чем более они носят в себе залог охлаждения веры, чем более открывают они собой путь всякому маловерию, иноверию и безверию.
Потому подобает бороться с ними, уничтожая их светом церковного разумения истины.
Может быть, по поводу высказанного в предложенных очерках церковного учения кто-нибудь повторит восклицание, вырвавшееся из уст следовавших за Христом учеников Его: жестоко слово сие (Ин.6:60). Тому мы напомним сказанные в сем же случае слова Спасителя: есть из вас некоторые неверующие (Ин.6:64). И еще: верою разумеваем (Евр.11:3); аще не уверуете, не имате разумети (Ис.7:9). И ныне, как во времена Христа, есть рационалистически настроенные люди даже там, где их наименьше ожидать можно было бы (ср. Деян.23:8). Односторонний рационализм конечным своим результатом непременно имеет неверие: образцом систематики такого рационалистического неверия является ныне сочинение французского мыслителя М. Гюйо «Безверие будущего». Между тем религиозные истины воспринимаются не одним умом, а сердцем и всем нашим духовным существом, в переживании внутреннего опыта, то есть воспринимаются посредством веры искренней. Потому всем нам нужно почаще и даже со слезами повторять в себе слова родителя бесноватого отрока: верую, Господи, помоги моему неверию (Мк.9:24). С верой подобает соединить надежду. Вера же и надежда сочетаются с любовью, которая есть исполнение закона (Рим.13:10). Место для любви в нашей душе открывает прежде всего, и главным образом, отрицательное отношение к собственной личности, или смирение. Так, по необходимости вера при надежде должна быть смиренной. И в первую евангелистскую ступень для достижения блаженства Самим Господом поставлено сознание собственной нищеты духовной, или смирение: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф.5:3), сказал Господь Христос. А если будет у нас вера смиренная с надеждой и любовью, тогда легко душа воспримет все церковно-евангельское учение. Это будет та вера, которую во смирении пока хранит еще наш «богоносный», по выражению Достоевского, народ. Прекрасно выражена эта смиренная простота веры в следующих стихах поэта А. Круглова:
Я розни более не чувствую с народом,
Наивно-гордые мечты я пережил.
И понимаю я все глубже с каждым годом,
Какою мишурой я долго дорожил.
В напрасных поисках за призраком свободы
Я чуть не проглядел высокой красоты
Смиренья кроткого, сносящего невзгоды,
Счастливого в скорбях, в лохмотьях нищеты.
Вхожу я в древний храм.
Душа чужда гордыне.
Одним желанием с народом я горю,
С ним вместе плачу я, молюсь его святыне,
И все, что любит он, и я боготворю.
Иные, признавая силу высказанных в нашей книге положений, находят их неприменимыми ныне при обычном течении мирской жизни, находят их возможными только для лиц исключительного положения. Что сказать на это? Нам думается, что существенна здесь не исключительность положения человека, а тот огонь религиозного одушевления, о котором говорит Спаситель: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк.12:49). Если будет одушевление, то найдутся способы для осуществления и тех положений, которые представляются особенно трудными или неприменимыми.
Вспоминается нам в высшей степени мудрое на сей счет жизненно-практическое соображение, высказанное в таинственном повествовании апостольского мужа, святого Ермы. Излагается у святого Ермы беседа с его духовным руководителем Пастырем. По поводу высказанных Пастырем перед Ермою христианских обязанностей сам Ерма как бы от имени всего человечества так говорит: «Не знаю, господин, могут ли эти заповеди быть соблюдены человеком, потому что они очень трудны». На это Пастырь ответил ему: «Эти заповеди ты легко соблюдешь и не будут они трудны, если будешь убежден, что их можно соблюсти. Но если ты положишь в сердце своем, что они не могут быть соблюдены человеком, то не соблюдешь их» (Пастырь. Кн. 2. Зап. 12).
Уместно нам вспомнить здесь соображение о том же Вышенского затворника, преосвященного Феофана, высказанные им по поводу переписки известного графа М.М. Сперанского с одним немецким пастором относительно духовной жизни. Преосвященный Феофан говорит так: «Видите, граф Сперанский проходит духовную жизнь. Государственный человек, почти непрестанно занятый то административными учреждениями, то улучшением порядков государственной жизни, находил возможным умно и сердечно пребывать в Боге, всеправящем, вездесущем, всевидящем. Это приводит мне на память обычную отговорку, которой светские люди прикрывают свое нехотение потрудиться как следует над делом Божиим, делом своего спасения: «Где уж нам!» Сперанский обличает их фактически, и не он один, но и другие многие. Помнится, ту же отговорку обличал и старец Василий Поляномерульский. Смотри, говорит, какую высокую жизнь проходили люди, занятые по долгу внешними делами. Таковыми были: святые Иоанн Златоуст, Игнатий и Каллист, святейшие патриархи Цареграда; таков был домоправитель-вельможа, о котором упоминает Симеон, Новый Богослов; таковы были патриархи Тарасий и Фотий, знакомые с сим делом до патриаршества при трудах государственного секретарства; таковы были и другие патриархи, у которых на руках лежало управление церковными делами, большей частью внешними, довольно хлопотливыми. Старец Василий, выставляя этих деятелей духовных среди внешних обязательных дел, имел в виду расположить ревнителей благочестия к тому же роду жизни, в свое время. Не удастся ли и нам с вами, – заключает свою речь преосвященный Феофан, – подвигнуть кого-либо на подобные опыты духовной жизни?» (Письма о духовной жизни. Письмо 1).
К сим словам и пожеланиям великих и благодатных мужей дерзаем и мы присоединить наше немощное слово и благожелание. Господь и наше спасение близки к нам. Сам Христос Спаситель так говорит: Се, стою у двери сердца каждого человека и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3:20). Почему бы каждому из нас, возлюбленные о Христе слушатели и читатели, не прислушаться к этому стуку и не отворить дверей нашего сердца для Господа и почему бы каждому из нас не вечерять с Господом?! О, буди, буди! Закончим нашу речь благожеланием святого апостола Иуды, брата Господня: А вы, возлюбленные, назидая себя на святейшей вере вашей, молясь Духом Святым, сохраняйте себя в любви Божией, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни (Иуд. 1:20‒21).
Послесловие
Своим появлением на свет вторым изданием наши богословские чтения обязаны духовенству Полтавской епархии, которое на епархиальном съезде 10 июня 1908 года выразило свое желание иметь их при каждой из церквей епархии. Принимая это пожелание в смысле признания выраженных в наших чтениях положений, мы радуемся духовной радостью. Молитвенно напутствуем нашу скромную книгу, да поможет она посильно делу духовной жизни по разуму и опытам наших богоносных руководителей.
