К богатым и бедным
На престоле Израильского царства восседал царь Давид. Это было самое блестящее время его царствования. Обширная страна от берегов Средиземного моря до берегов Евфрата вся преклонялась пред его царским могуществом и величием. Когда, окруженный присущею восточным царям пышностью, восседал он однажды на своем троне и окидывал своим взором стоявшие справа и слева толпы льстецов и телохранителей, а также и послов подвластных ему народов, долу повергавшихся пред ним со своими дарами, то невольно пробегала самодовольная улыбка по лицу его. Можно ли было ожидать, чтобы между его льстецами и подданными нашелся такой человек, который осмелился бы обличить тяжкий грех его, о котором знал и шептался весь Иерусалим, грех его прелюбодеяния с Вирсавией и тайного убийства мужа ее Урии? Кто дерзнул бы стать пред его троном и прямо в лицо сказать: «Ты, гордый царь, ты недостоин называться помазанником Иеговы и сидеть на царском престоле!» Однако нашелся такой человек, который осмелился это сделать. Вот отворилась дверь в тронную залу, и среди блестящего сонма царедворцев появился человек в грубой власяной одежде. Это был пророк Нафан. Он рассказал царю историю одного бедного человека, у коего была единственная овечка, которая питалась одною с ним пищею, пила из одного с ним сосуда и спала на одном с ним ложе, и вот богач, обладавший целыми тысячами овец, простер свою длань на эту единственную овечку бедняка и отнял ее у него. Выслушав эту историю, Давид воспылал благородным гневом и сказал: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это. Гнев Давида был настолько силен, что исказилось и изменилось даже лицо его и приняло пурпурный цвет. Нафан, устремив на Давида пристальный взор свой, сказал: ты – тот человек (2Цар.12:5, 7).
Пророки Израильского народа были бичующею совестью для него. Там, где засыпала совесть, где не действовали книги Закона, где никого недоставало смелости жаловаться, там выступали они словами правды. Их судебным приговором было слово Иеговы, их сводом законов – обличающая пред лицом Бога совесть, а цепями, которыми они сковывали, – власть истины. Они придут, скажут свое слово – и исчезнут. Они не домогаются внешней власти и господства, они не устанавливают законов – они только свидетельствуют: «Это несправедливо, говорит Господь!»
Кто из нас стоит на их месте? Кто между нами должен возвышать свой голос, когда несправедливость вопиет к небу, когда богатый отнимает у бедного единственную овечку, когда он лишает его последней радости жизни и делает ее еще печальнее и тяжелее, чтобы прибавлять удовольствие к удовольствию, деньги к деньгам, роскошь в роскоши?
Если есть на это ответ, то его можно выразить так: «На их (пророков) месте между нами должна стоять Христианская Церковь с ее служителями. Чем пророки были для Израиля, тем должна быть она для христианских народов – она должна быть совестью для них. Это ее неотъемлемое право и обязанность, чтобы с церковной кафедры говорить об общественных нуждах и потребностях времени и освещать их светом слова Божия».
Но при этой только пророческой обязанности она должна и оставаться, отнюдь не переходя в должность правителя и судьи. Она не призвана вмешиваться в решение спорных вопросов времени, устанавливать законы и порядки в государстве, касаться социальных учреждений, ставить целью для своей деятельности всякие жалобы и нужды – словом, удовлетворять житейским потребностям обществ. Когда однажды один человек явился к Иисусу и сказал: Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Тогда отвечал Господь: Друг, кто поставил Меня судить или делить вас? (Лк.12:13–14). Христос не признавал Своею задачею вмешиваться в житейские дела. Он не был послан для того, чтобы издавать новые законы и устанавливать хозяйственные порядки. В этом случае дело Его быстро погибло бы. Внешние законы и общественные порядки стареют часто быстрее, чем законодатели. Христос не рассуждал и ничего не определял относительно того, какой должен быть образ правления в государстве. Он не решал вопроса и о том, что лучше – бюрократия или народовластие, всеобщее равенство социализма или деление человеческого общества на высшие и низшие сословия, на помещиков и крестьян, на работодателей и работников, на богатых и неимущих. Он имел дело только с душою человека. И когда Христианская Церковь, пренебрегая этим примером, пыталась захватить в свои руки и светскую власть, управлять и издавать мирские законы, тогда она вместо хлеба часто давала душам только камни. Когда в конце средних веков папская церковь сделалась всемирною силою, пред которою преклонялись цари и народы, тогда иссякли источники веры, тогда христианство сделалось бездушным и бесплодным обрядовым служением, тогда многие верные сердца отпали от Церкви, которая не давала единого на потребу. Истинная Христианская Церковь не должна ставить для себя целью господствовать над правительствами и домогаться там преимущественного влияния.
Правда, она должна иметь силу и власть, но власть пророка, а не царя, власть духовную, а не государственную. И этой силою и властью она уже давно владела и благотворно ее проявляла. Христианство в течение столетий произвело необыкновенный общественный, нравственный переворот. Оно уничтожило рабство; оно возвело приниженную прежде женщину в одинаковое нравственное достоинство с мужчиною; оно положило в мире начало общественной благотворительности в отношении меньших братий, бедных, больных и престарелых, которые прежде не пользовались никаким призрением. И все это оно сделало без всякого принуждения, без насилия и без всяких писаных законов. Под его влиянием всё это возникло и совершилось как бы само собою. Каким же образом совершилось? – Евангелие, которое проповедовала Церковь, жгло и бичевало совесть людей до тех пор, пока он и не были уже в состоянии выносить того, что было против их совести и вопияло к небу.
Так рисует сама история Христианской Церкви ее задачу в отношении общественных (социальных) вопросов и нужд нашего времени. Она неустрашимо должна, где это нужно, возвышать свой голос против всякой несправедливости. Она должна воодушевлять сердца человеческие любовью к Богу и ближним. Она должна бичевать и очищать совесть современников словом Божиим и указанием на образ Христа. Она должна исполнять служение Нафана, но не должна строить козни Авессалома. Среди разгоревшихся страстей, при революционных восстаниях и мятежах она должна стоять как священная, неприкосновенная твердыня правды и мира. Она должна проповедовать: «Вы все – братья, а Бог вам – отец». Она должна убеждать: «Любите ближних своих, как самих себя». Она громко должна проповедовать, что суд без милости постигнет тех, которые не творят милости. Она не должна говорить, что рабочему, например, необходимо назначить для работы только восемь, а не десять часов в сутки, – об этом пусть рассуждают правители и законодатели, – но она должна сказать: «Это несправедливо, если кто-нибудь свои миллионы собирает из грошей, отнимая их у бедных рабочих». Не ее дело говорить, что необходимо установить правила и законы, воспрещающие иметь работника, но она должна сказать: «Несправедливо, если ты смотришь на работника как на живую машину, которую заставляешь работать, пока она нужна тебе для твоих выгод, а потом равнодушно выбрасываешь ее на улицу». Христианская Церковь не знает партийности, она не принимает ни сторону богатых против бедных, ни сторону бедных против богатых. Она не говорит: все богачи – дурные люди, а все бедные – хорошие, но она, обращаясь к скупым и жестокосердным богачам, говорит: «Посмотри на того богатого человека, который лишил бедняка единственной овечки, посмотри на эту бесчеловечную жестокость: этот человек – ты!»
А бедным, недовольным, постоянно ропщущим, исполненным зависти людям, – ужели она не имеет ничего сказать в назидание и им? Ужели не имеет она принести никакого благовестия и этим ожесточенным и озлобленным существам? О, конечно имеет, и история Давида и Нафана может нам сказать какое.
В страстном порыве гнева и раздражении царя история эта указывает нам на одну глубоко человеческую черту. Это, конечно, возмутительное было дело, о котором аллегорически рассказа пророк царю. Но что было оно в сравнении с тем беззаконием, которое совершено было Давидом? Тот богач, о котором иносказательно говорит Нафан, не отбивал у бедняка жену, как сделал это Давид; он безвинно потерпевшего не посылал так коварно на смерть, как сделал этот царь с мужем Вирсавии. И однако это вызвало в Давиде вспышку самого священного, нелицемерного негодования, такую вспышку, от которой побагровело даже лицо его: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это, – воскликнул Давид, выслушав Нафана.
Мы не должны слишком много удивляться сему. Не только из наблюдений над другими, но и из наблюдений над самими собою мы хорошо знаем, что наши чувства гораздо благороднее и возвышеннее, чем наши дела. Благородные чувства для нас не стоят ничего: напротив, они доставляют некоторое даже удовольствие, льстят нашей гордости. А благородные дела стоят нам очень дорого: они требуют от нас самоотвержения и самопожертвования.
На этом разладе между нашими чувствами и делами основывается та благая весть, та поучительная проповедь, с которою Христианская Церковь должна в настоящие дни обратиться к ожесточенным против богатых и недовольным своей судьбой беднякам. Она далеко не всё сделала бы, если бы сказала им: «Замолчите, не ропщите, не жалуйтесь на условия своей жизни. Покоритесь Промыслу и примиритесь со своим положением, ибо Богу угодно, чтобы одни терпели нужду, а другие жили в изобилии». Но она должна сказать еще: «Если вы в состоянии раздражения жалуетесь на условия и обстоятельства жизни, которые кажутся вам несправедливыми, если вы страстно, с озлоблением восстаете против богачей, возмущаясь их жадностью и алчностью, то поразмыслите посерьезнее и испытайте покрепче самих себя, не есть ли ваш гнев – гнев Давида, к которому относятся слова Нафана: ты – тот человек.
Не бываете ли и вы в вашем маленьком кружке так же жестоки и бессердечны к вашим ближним, как и те из богатых, против которых вы злобствуете? Или, может быть, еще черствее? Не бываете ли, может быть, и вы так же жадны к деньгам и удовольствиям, как они? И если бы судьба вас сделала миллионерами и господами, то не погрузились ли бы и вы, может быть, так же в это служение мамоне, как и они?»
Таковы существенные вопросы, с коими Христианская Церковь считает своим долгом обратиться сейчас к совести бедных. Церковь стоит выше всяких партий, ведущих спор между собою. И напрасно упрекают ее в том, что она подслуживается только богатым. Она обращается к обеим сторонам с проповедью о той непререкаемой истине, что корень всех бедствий земных и всякой несправедливости следует искать не во внешних порядках, но в греховной испорченности естественного человеческого сердца, с его страстью к корыстолюбию и любостяжанию, бьется ли это сердце под сюртуком богача или под блузой рабочего.
В конце же концов проповедь и благовестие Церкви к богатым и бедным сводится к одному: никто не может жить только тем, что он владеет большим богатством. Поэтому горе вам, богатые, возлагающие всё упование свое на богатство и забывающие Бога! Горе и вам, бедные, наносящие смертельный удар душе своей из-за желания быть богатыми!
В свете вечности исчезает всякая разница между богатыми и бедными, на которую мы так много обращаем сейчас внимания, и останутся только одни души, которые все должны искать ответа на один вопрос: что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? (Мк.10:17). Аминь.
Прибавления к церковным ведомостям. 1905. № 52. С. 2275–2279; Московские церковные ведомости. 1906. № 2. С. 14–16. Эта же статья под заголовком «Церковь пред запросами жизни (к Новому году)» опубликована в журнале Голос Церкви. 1915. Январь. С. 3–10.
