Государственная Дума и церковная школа. 1911 г.

Есть золотое правило практической жизни: никогда не следует терять то, что раз приобретено. Если бы в данный момент тот или другой предмет хозяйства оказывался даже совсем без употребления, умный хозяин не выбросит его вон; он знает, что придет время, когда этот предмет может опять очень и очень пригодиться. Тем более неразумно выбрасывать из хозяйства то или иное орудие, когда оно еще в действии, когда оно долгим опытом показало свою пользу и пригодность, когда его в данное время нельзя заменить ничем лучшим. Ничего нет хуже, как в подобном случае, выходить не из практических соображений и нужд данной минуты, не из опыта жизни и работы, а из капризной решимости узнать и испытать нечто новое, или – еще хуже – из отвлеченных рассуждений и желания экспериментировать на живом деле, без уверенности в том, что эксперименты эти могут пройти для дела с пользой, или, по крайней мере, безвредно.

Все это приходит невольно на мысль в настоящее время, когда, судя по раздававшимся в Государственной Думе и первого, и второго, и даже третьего созыва, речам, близко обсуждение и решение вопроса: быть или не быть в России церковной школе...

Удивительна судьба этой тысячелетней и многострадальной школы: долго она существовала одинокой; единственным светочем в глухих углах по св. Руси светила она народу. Не говоря уже о глубокой старине, в самое последнее столетие жизни России почти никто другой, кроме служителей Церкви, не шел к русскому крестьянину с грамотой и учением, пока существовало крепостное право. И, естественно, никто против церковной школы, против ее существования тогда не возражал и никто с ней не боролся. Больше того: предписания свыше и в царствование Императора Александра Ι-го, и в царствование Императора Николая Ι-го настойчиво требовали от духовенства неослабленного подвига учительства в школах. Все, что было грамотного тогда среди русского народа, получало научение в церковных школах. Никто им не помогал, никто за ними не следил и никто ими не интересовался. Однако, из поколения в поколение среди замкнутого в узкий сословный строй духовенства передавались и укреплялись навык и склонность к учительству. Пришла потом пора освобождения крестьян; ясно стало всем, что русскому простому человеку, отныне свободному, нужно, как воздух, школьное образование. Опять православное духовенство впереди всех сословий, без каких бы то ни было напоминаний, с воодушевлением, навеянным великим актом освобождения, отдалось просветительной деятельности. Граф Д. А. Толстой в 1861 году в своем отчете по духовному ведомству засвидетельствовал: «Духовенство обнаружило такие учительные силы, каких тщетно было бы ожидать от какого-либо другого ведомства или учреждения и каким могли бы позавидовать любая из просвещенных стран Европы».

Плоды просветительной деятельности духовенства в этот доземский период налицо: в 1865 году 2/3 всех приходов России имели уже церковно-приходские школы, с количеством учащихся свыше 400 000. Опять не было оказано этим школам никакой денежной помощи, и они были оставлены без всякого внимания и руководства. Опять против них никто не возражал и никто не боролся с ними. В конце 60-х годов явились новые работники на ниве начального народного образования – Министерство Народного Просвещения и земства. Стали открываться министерские и, в большем числе, земские училища. Справедливости требует сказать, что духовенство радостно приветствовало их и всеми силами помогало новому делу. Об этом можно привести свидетельства и министров народного просвещения и, что особенно важно, – самих земских деятелей. В очерке деятельности Пошехонского земства, например, читаем: «В 1866 году в уезде открыто 12 земских школ, из них 9 в домах священников, 1 в доме диакона...; учащими в них назначены священники, 2 диакона, 6 псаломщиков и 2 жены священников»... Большинство ходатайств перед земством об открытии школ исходило от священников. Директор народных училищ Ярославской губернии в отчете за 1876 год говорит: «Духовенство за труд преподавания Закона Божия с самого открытия земской школы отказывается от вознаграждения. Кроме того, многие из духовенства могут быть названы основателями школ». Самые лучшие и благоустроенные свои школы, иногда со зданиями, на собственный счет выстроенными, духовенство дарило земству. Ссылаемся на отчеты земских управ по Ярославской губернии, где фактов подобного рода, указано, не мало. Довольно почитать проповеди проповедников конца 60-х и 70-х годов, чтобы видеть, как духовенство способствовало укреплению земских школ и приветствовало их появление, располагая к ним народ и общественное мнение. Не так отнеслись новые работники к старой школе церковной: ей было объявлено гонение, и она стала таять и хиреть на глазах у всех. Духовенство уступило лучшие свои школы земствам, передавало им здания, школы же, ютившиеся в сторожках и в домах духовенства, постепенно стали закрываться. Только в Киевской епархии духовенство, слишком сжившееся со школами и в прошлой истории борьбы с унией и католичеством, привыкшее видеть в школах оплот православия, не согласилось передать школы в другое ведомство, – не согласилось отойти от дела просвещения. В отдельных случаях наблюдалось такое же явление и в других епархиях. Немало было священников и клириков, которые не могли расстаться со школами и продолжали учительствовать. Школы их не были пусты. И вот, против них было объявлено открытое гонение. В Киевской епархии, при митрополите Арсении, который стал во главе борьбы за церковную школу, не удалось сломить упорство духовенства: оно здесь боролось за них целой корпорацией. В других епархиях выделялись отдельные личности, не желавшие расстаться с дорогим делом. Против них были направлены меры административного воздействия. Доходило дело по местам до того, что священников полицейской властью выводили из школ и применяли к ним взыскания и кары, включительно до арестов и тюремного заключения. Знаменитый Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» в свое время с горечью отмечал такие случаи.

Упорство духовенства основывалось отчасти на том, что оно уже выработало в себе особую склонность к школьному делу и считало его своим достоянием и неотъемлемым правом, отчасти же и на пастырской ревности, смущенной тем обстоятельством, что земская шкода во многих местах стала обнаруживать открыто противорелигиозное и противоцерковное направление. Многих священников смущало, например, то, что в числе книг для новых земских и министерских школ, по случайному ли недосмотру, или по злому намерению какого-либо одного лица, не значилось св. евангелие, а так как все книги, не помещенные в каталоге, считались для школ запрещенными, то выходило так, что евангелие изгнано из школы. Не следует забывать, что в то время евангелие впервые было переведено и напечатано на русском языке и впервые стало доступно народу. Поэтому пропуск евангелия в каталог имел особое значение, и, в самом деле, трудно было объяснить его недосмотром и забывчивостью составителей. Тем не менее, упорство духовенства в значительной степени было сломлено, и оно, молча, отступило; к 1884 году осталось только около 5 000 церковных школ (из 21 000, бывших в 1865 году) с 137 000 учащимися. Ушла огромная сила от народного просвещения! Общее число школ в России понизилось, и через 15 лет после 1865 года, к которому относятся вышеприведенные данные относительно числа церковных школ, т. е. в 1880 году, училищ министерских и земских, в общем, было меньше, чем прежде церковных. Подвинулось ли дело народного образования? Едва ли. Не спорим, что школы качественно, в смысле методической проработки учебного материала и количества сообщаемых знаний, улучшились, – это и естественно, так как на их содержание стали отпускаться казенные суммы, и учитель вместо прежних грошей, которые он получал от родителей своих учеников, теперь имел определенный оклад жалованья, а в школах стали выдаваться даровые учебники и учебные пособия. Однако, мы должны сказать, что церковные школы до 1865 года чему-нибудь же учили своих учеников; ведь не могли же они существовать только на бумаге, как это ныне принято утверждать; во-первых, церковная власть в то время не требовала от духовенства открытия школ, и поэтому они не могли значиться для отчетности, в целях выслужиться перед начальством; во-вторых, и это главное, за обучение детей духовенство получало небольшую плату от родителей учеников, что, между прочим, для многих из духовных лиц служило подспорьем к причтовым доходам, а родители, конечно, не стали бы платить за обучение несуществующих учеников в несуществующих школах.

В царствование Императора Александра III-го, но по идеям, уже назревшим в предшествовавшее царствование, и по решению Государственного Совета, состоявшемуся в 1879 году (это нужно хорошо запомнить противникам церковной школы), была воссоздана церковно-приходская школа по Правилам 13 июня 1884 года. Она не вытесняла министерских и земских училищ, а заняла свое особое место. Духовная власть всегда говорила и повторяла, что в нашей бедной просветительными средствами стране, при 60% безграмотных в среде мальчиков, и 75% в среде девочек школьного возраста, для школьной работы всем ведомствам найдется место. Тем не менее, церковная школа, восстановленная в своих правах и в своем существовании, встречена была необыкновенно враждебно со стороны передовой русской интеллигенции. Интеллигенция наша, ничего не говорила против немецких церковных школ; она даже отстаивала тайные школы ксендзов в Западном крае и возмущалась фактами их закрытия со стороны администрации; ничего не говорила передовая пресса и против многочисленных школь при мечетях, поставленных в педагогическом отношении столь низко, что они доже не заслуживают названия школ; прогрессивная печать всегда приветствовала школы сектантские и раскольничьи с их религиозным характером обучения и воспитания, беспощадно осуждала всякие репрессивные меры, направленный в Закавказье против армянских церковно-приходских школ, с передачей их под контроль Министерства Народного Просвещения, ничего не возражала против школ раввинских при синагогах, применявших к детям жестокие наказания во вкусе средних веков и заставлявшим детей-евреев бессмысленно задалбливать человеконенавистнический талмуд. Но удивительное дело, – против православных церковно-приходских школ поведен был интеллигенцией и прогрессивной печатью систематический и столь жестокий и озлобленный поход, что одно это озлобление невольно заставляло видеть в этой борьбе что-то донельзя пристрастное, скрывающее свои настоящие побуждения и вместо них выставляющее, как маску, возражения общепедагогического характера.

Казалось бы, что при любви к просвещению и при искреннем желании видеть как можно больше школ в стране, прогрессивные газеты должны были приветствовать решение церковной власти открывать при церквах школы. Взамен этого школа церковная слышала только одни нападки. В объяснение этого некоторые указывают на то, что школа церковная стала получать крупные отпуски от казны, которые могли бы пойти на усиление просветительной работы Министерства и земств. Но в первые 10 лет после своего восстановления церковная школа не получала никаких крупных отпусков, а между тем нападки на нее в эти годы были даже значительно сильнее, чем в последующее время.

Причина ненависти и клеветнической травли против церковной школы лежала в ее принципе: церковная школа поставила себе целью воспитание народа в духе сохранения церковности и государственности; она открыто объявляла себя противореволюционной силой. И вот она была объявлена знаменем реакции, учреждением ретроградным, врагом прогресса и просвещения. Во вражде к церковной школе объединились все противорелигиозные, противоцерковные, противогосударственные и противорусские, – все отрицательные элементы русского общества, все, что мечтало о разделении русской национальности, о господстве иноверцев, о государственном перевороте, о господстве социалистических и демократических идеалов, столь враждебных религии и церковности. Сюда присоединились российские либералы, в оппозиции правительству полагающие существо своих политических воззрений и часто сами не понимающие, чего им нужно, а также все, увидевшие в церковной школе опасного конкурента в школьном деле или опасавшиеся усиления влияния духовенства на народ и умаления своего собственного влияния и силы в народе. Русская интеллигенция, демократическая на словах, а в основе своей неисцелимо барствующая, всегда смотрела на духовенство, как на плебеев, которых надо держать в черном теле...

Всем этим элементам было за что ненавидеть восстановленную церковную школу, как истинно народную, истинно воспитательную. Она, без сомнения, мешала революционным замыслам и, конечно, надолго отодвинула и значительно смягчила и понизила ту разрушительную волну революции, которая прокатилась по лицу русской земли в 1905–1906 г. и которая не окончила своего пагубного действия и до настоящего времени. В этом и была вина церковной школы, и этого ей никогда не простят приверженцы революции и государственного переворота. Неудивительно поэтому, если левое крыло Государственной Думы, к сожаленью, доселе бывшее в ней столь многочисленным, при первой же возможности обрушилось на церковную школу со всей неудержимою злобой клеветы и ненависти.

Не для таких критиков церковной школы пишутся настоящие строки. Это люди предубежденные, не способные принять истину. Переубедить их невозможно. Партийная стачка, предвзятость и пристрастие обычно наперед решают не судить ненавистное лицо или дело, а осудить. И мы заранее знали, что будут говорить в Государственной Думе о церковной школе левые партии и как решат вопрос об ее существовании. Однако, они будут сохранять декорум справедливости и основательности, играя цифрами и фактами, и этим могут ввести в заблуждение многих таких русских людей, которые хотели бы знать истину и не потеряли к этому способности. Для них и предназначаются настоящие строки.

II

Несмотря на ожесточенные преследования «передовой» русской печати, церковная школа в России за время существования после своего восстановления сделала поразительные успехи. Ниже, по ходу наших рассуждений, мы будем приводить подробные статистические данные о церковных школах. При этом мы будем брать цифры к 1906 году, – к году, когда впервые о них стала судить Государственная Дума. Это тем более необходимо, что и статистика министерских и земских школ обработана только до 1906 года. Ограничимся пока лишь наиболее крупными и общими сведениями.

В 1884 году (год восстановления церковной школы) церковных школ было 5 517 с 137 313 учащимися, в 1905 году – 42 892 с 1 990 508 учащимися, из них: 18 церковно-учительских с 1 272 учащимися, 2 учительско-певч. курс, с 65 учащ., 421 второклассных с 21 698 учащимися, 615 двухклассных с 70 767 учащимися, 24 869 одноклассных с 1 358 420 учащимися, 16 969 школ грамоты с 538 286 учащимися.

Всех учащих лиц в церковных школах всех разрядов состояло: в должности законоучителей 43 678, учителей и учительниц 50 520; причем учителей из членов причта 5 452 особых учителей и учительниц 45 068; учителей, бесплатно обучающих, 4 595 человек.

Из светских учителей и учительниц состояло правоспособных в церковно-приходских школах 22 563 лица, или 81,12%, в школах грамоты – 7 349 лиц, или 43,31%, считая в этом последнем числе кончивших второклассную школу 3 968 чел. обоего пола.

На устройство и содержание всех церковных школ за все время было получено всего 162 356 118 рублей, из них духовенством изыскано и привлечено на нужды просвещения 76 303 276 р.

За счет этих средств (казенных и местных) ежегодно содержалась целая армия учащих лиц, требующая в последнее время на свое содержание свыше 9 000 000 рублей в год.

За счет тех же средств выстроены школьные здания, составляющие в общей сложности ценность свыше 44 000 000 рублей, причем 12 294 здания начальных школ находятся на монастырской и церковной земле.

Земельных участков в пользовании школ, состоит свыше 11 000 десятин, причем наибольшая часть принадлежит церквам.

Школьный инвентарь во всех школах достигает стоимости свыше 3 000 000 рублей.

Книжное имущество в школах (учебники, учебные пособия и книги для чтения) составляют ценность свыше 8 000 000 рублей.

Для народного чтения при церковных школах открыто 31 110 библиотек.

Для содействия внешкольному образованию предлагалось народу до 145 913 чтений в 11 109 школах.

Издательская комиссия Училищного Совета при Св. Синоде пускает в школьное и народное обращение книг, в общем, до 4 000 000 экземпляров в год.

Капитала, пожертвованного специально на церковно-приходские школы, состояло 4 277 980 рублей.

Число церковных школ за первые 23 года существования увеличилось в 8 раз, число учащихся в них – в 15 раз. На каждую одноклассную школу приходилось в среднем 54 ученика, на каждую двухклассную – 115.

Итак, предлежит решить вопрос: оставить, или уничтожить 42 000 школы с 2 миллионами учащихся? И если уничтожить, какому кровожадному кумиру и во имя чего потребовалась такая страшная жертва?

Но прежде остановимся на вопросе: действительно ли предполагается упразднение церковных школ и действительно ли школы эти составляют в государственном нашем хозяйстве такое орудие просвещения, которое нельзя терять и выбрасывать и которого в данную минуту заменить нечем? Ведь в Государственной Думе не желают запретить духовенству, если оно пожелает, открывать школы или продолжать ведение школьного дела на местные средства, а желают только взять из Св. Синода отпускаемый из казны на содержание церковных школ деньги и передать их Министерству Народного Просвещения, в котором и объединить и сосредоточить все школьное дело. На эти деньги – до 10 миллионов рублей – Министерство откроет новые школы, которые и поставит на надлежащую педагогическую высоту, освободив от того «клерикального духа», которым будто бы пропитана церковная школа.

Министерством Народного Просвещения, как известно, внесен в Государственную Думу проект о всеобщем обучении в России, близкий к осуществлению. Дело стоит только за окончательным словом Государственного Совета. Из данных, опубликованных в речи министра народного просвещения, которой он предварил внесение сказанного проекта, видно, что для осуществления всеобщего обучения в России нужно иметь до 250 000 училищ вместо имеющихся теперь 90 000 министерских, земских и церковных школ. Таким образом, церковные школы представляют половину всех существующих в России начальных училищ. Принимая во внимание то обстоятельство, что Министерство в своем расчете потребного числа школ руководствовалось лишь общим числом детей школьного возраста в России, полагая по 50 учеников на школу, и имея в виду, что крестьянство наше расселено по деревням, которые должны будут иметь особые школы, менее чем на 50 учащихся, так как теперь во многих местах крестьяне при содействии и поощрении правительства переходят на хуторское хозяйство, – будет безошибочно сказать, что 250 000 школ, даже сверх существующих 90 000 едва-едва будут в состоянии сделать первоначальное обучение общедоступным. Нам кажется, что цифру школ придется удвоить... Перед нами, следовательно, задача грандиозная. Потребуются огромные средства на школьное строительство, на учебники и учебные пособия, на усиление инспекций. Но главным образом потребуется не менее 300 000 учителей, а по нашим предположениям – не менее 500 000 учителей. Откуда их взять? Не нужно забывать, что имеющее возрасти minimum в 4 раза число начальных училищ потребует соответственного увеличения учебных заведений низших, средних и высших, общеобразовательных и специальных.

И вот, в то время, когда дорога каждая самая незначительная сила духовная или материальная, которая может быть пригодна для школьного дела, нам обещают отстранить от школы до 60 000 священников и диаконов и подвергнуть страшному потрясению 42 000 школ с 2 миллионами учащимися, а кроме того, отбросить от школьного дела местные материальные средства, т. е. взносы церквей, монастырей, братств, попечительств и частных пожертвований, – те взносы, что за время существования церковной школы с 1884 года составили 76 миллионов рублей при 86 миллионах отпуска от казны, не считая неисчислимых жертв, которые несет духовенство натурой, – бесплатным трудом, содержанием и отводом нужных зданий, бесплатными разъездами по школьным делам в уездные и губернские города и т. п. При этом должно помнить, что в последнее время, ежегодная сумма местных поступлений выразилась в устойчивой сумме 6 миллионов рублей в год, и сумма эта, что особенно замечательно, осталась такой же даже в 1905 году, когда народ, вследствие экономических потрясений и по другим причинам, по местам совершенно перестал платить земские сборы, поставив земские школы в крайне затруднительное положение...

Думают, что передача Министерству Народного Просвещения девяти миллионов рублей, которые ныне отпускаются из Государственного Казначейства в пособие церковным школам, на число школь, не повлияет, что Министерство на эти средства быстро создаст то же количество школ, только стоящих качественно выше и чуждых клерикализма. Разберемся в этом вопросе и представим себе картину положения в случае, если такой проект осуществится.

Предположим, что девять миллионов рублей, отпускаемых ныне из Государственного Казначейства в пособие церковным школам, будут переданы в Министерство Народного Просвещения. По проекту Министерства, вводится не принудительно обязательное начальное обучение, а только общедоступное. Предполагается отпускать на всякую школу по 360 рублей в год, при условии, что расходы на здание и содержание школы возьмет на себя местное общество. По такому расчету Министерство может открыть на сказанную сумму 25 000 школ, т. е. почти на 20 000 школ меньше, чем ныне состоит в духовном ведомстве. Но если Министерство будет твердо держаться этого правила, и не пойдет со своей помощью к населению в деле школьного строительства и содержания школ, а равно снабжения их учебниками и учебными пособиями, то ему придется открывать свои училища только в городах и в селениях людных и богатых, которые в состоянии выстроить здания, снабдить их всем необходимым и поддерживать их в исправности. Такие местности и теперь, конечно, имеют уже школы, следовательно, Министерство вынуждено будет закрывать школы именно там, где в них население нуждается, и открывать в тех местах, где особой помощи со стороны казны не требуется. Далее. Новые 25 000 школ потребуют соответствующего усиления инспекции. Таковая Министерству ныне обходится по 30 рублей на школу. Придется, значит, или прибавить 750 000 рублей к девяти миллионам, или уменьшить число школ на две тысячи. При этом, рассчитывая по 360 рублей на школу, мы имеем в виду только школы одноклассные. Следовательно, придется или пожертвовать школами высшего типа (421 второклассных-учительских и 615 двухклассных), или, отчислив на их содержание нужную сумму, еще уменьшить общее число одноклассных школ, по крайней мере, на две тысячи. Итак, мы уже спускаемся до 21 000 школ, которые сможет содержать Министерство Народного Просвещения на девять миллионов рублей вместо 42 000 школ церковных.

Но это расчет, принятый при предположении условий самых благоприятных. Он никогда не осуществится на деле. Правильным и безошибочным будет расчет, основанный на средней стоимости школы, как эта стоимость определяется в данное время. Цифры нам известны. Одноклассное городское училище стоит Министерству в среднем 1 700 рублей в год, сельское – 655 рублей, двухклассное городское – 2 200 рублей, столько же и двухклассное сельское, высшее народное училище стоить 6 000 рублей. Стоимость показана в круглых цифрах ниже, действительных цифр. При таком расчете, если взять за среднее 1 000 рублей на школу, мы получим только 9 000 школ, если же примем во внимание необходимость денежных отпусков на постройку школьных зданий и будем отпускать хоть на 500 школ ежегодно по 3 тысячи рублей (сумма незначительная), то число школ, содержимых на девять миллионов рублей, еще опустится и дойдет до 7 500. Вот что получит Россия вместо ныне существующих церковных школ. Нетрудно видеть, в какой мере поднимется просвещение в стране и в какой степени, начальное образование станет общедоступным. В деле народного образования мы пойдем назад, и потребуется еще четверть века, пока мы относительно числа школ сравняемся с тем, что мы имеем в настоящее время.

Против приведенных соображений могут возразить: церковные школы увеличились в числе, главным образом, благодаря местным средствам, которые могут быть употреблены на школьное дело и после того, как оно будет изъято из ведения духовенства и передано в Министерство Народного Просвещения.

Но если легко оперировать над цифрами, когда отпуск денег идет из казны, то совсем в иное положение мы становимся, когда перед нами столь случайный источник поступлений, как местные средства и пожертвования. Попробуем разобраться по возможности и в этом вопросе.

И прежде всего, нужно поставить вопрос: с отобранием казенного пособия на церковные школы последует ли принудительное запрещение Церкви заниматься делом народного образования, хотя бы и без помощи от казны, или, при условии изыскания местных средств, духовенство по-прежнему сохранит право свободно содержать и вести свои церковные школы? По-видимому, о принудительном отобрании церковных школ у духовенства и о запрещении ему иметь школы, нет и речи: напротив, преобладает мнение, что следует разрешить открытие школ явочным порядком, кому угодно. Трудно поэтому допустить, чтобы Государственная Дума, допуская явочный порядок открытия школ для всех граждан без изъятия, допуская конфессиональные школы еврейские, бурятские, сектантские, немецкие, католические, армянские, мусульманские и т. д., воспретила бы только русскому духовенству иметь свои школы. Но такая постановка дела сразу полагает конец всяким рассуждениям о местных средствах. Там, где такие средства имеются, они и пойдут на церковные, а не на министерские школы. Там, где их слишком мало и недостаточно для содержания школы, они прекратятся или будут направлены на другие благотворительные цели. Только самая незначительная часть их пойдет на министерские училища.

Конечно, число церковных школ сразу значительно сократится и дело церковно-школьное, особенно на первых порах, сильно понизится. Сократится деятельность издательской комиссии, и ежегодно рассылаемой огромной, учебной литературе – до четырех миллионов экземпляров – положен будет конец; церковно-школьная инспекция – епархиальные и уездные наблюдатели, целая армия образованных работников, останутся не у дела и, главное, нельзя будет использовать их Министерству, потому что все эти работники – лица духовные; до 400 зданий второклассных школ, стоящие 20–25 тысяч каждое, или запустеют, или получат другое назначение; до 12 000 зданий начальных школ, находящихся на церковной или монастырской земле, юридически и фактически принадлежащих церквам и монастырям, в случае закрытия церковных школ получат также другое назначение; церковные сторожки, свободные от жилья причтовые дома, частные дома, ныне занимаемые церковными школами, будут возвращены к прежнему употреблению; 4 500 лиц, ныне бесплатно обучающих в церковных школах, и 5 400 учителей из членов причтов, ныне занимающихся в школах, – опять целая армия бесплатных школьных работников отойдет от дела; из 45 000 учителей и учительниц церковных школ большинство пойдут неизвестно куда; 11 000 десятин земли, состоящих в пользовании школ, но юридически принадлежащих церквам, отойдут от школ; огромную часть четырехмиллионного капитала, жертвованного специально на те, или другие церковные школы, в случае смерти жертвователей и закрытия школ придется обратить в собственность церквей, на имя коих деньги были жертвованы; школьный инвентарь, стоящий до 3 миллионов рублей, частью придется распродавать, книжное имущество школ, стоимостью свыше 3 миллионов рублей, 31 000 систематических библиотек, – все это передастся в большей части, за исключением того, что останется в уцелевших школах, в церковные библиотеки.

Перед нами картина полного разгрома дела налаженного, укрепившегося, создавшего около себя десятки тысяч работников, раскинувшего целую сеть зданий и учреждений. Для кого и для чего потребуются такие жертвы? Для чего такой погром? Трудно дать ответ.

Немного меняется картина и в том случае, если, вопреки всяким ожиданиям, духовенству будет прямо и категорически воспрещена школьная работа, а школы церковные со всем их имуществом, со всеми зданиями, земельными участками и пожертвованными капиталами будут принудительно отчуждены, отняты и отданы, как собственность, Министерству Народного Просвещения.

Конечно, духовенство подчинится насилию и не станет грозить, по современному обычаю, вооруженным восстанием. Но думается, всякое правительство, даже самое антихристианское, задумается перед такой страшной и опасной мерой, и остановится в решительный момент... Неужели и в самом деле всему есть предел, кроме насилий во имя либеральных соображений в попечении о свободе.

Допуская и оправдывая подобную меру, что же можно возразить против обратного проекта: отдать принудительно все министерские и земские училища в ведение, распоряжение и собственность духовного ведомства?.. Вся сила решения вопроса в ту или другую сторону, следовательно, будет лежать не в принципиальном значении права и правды, а лишь в случайной группировке лиц и партий, стоящих у правительственного кормила. Но это путь слишком опасный, который приведет не только к полному развалу дела народного образования, но и к крушению самого государства.

Предположим, однако, что принудительное отобрание школ церковных совершится. С материальной стороны, и в этом случай дело мало выиграет. Конечно, в виде единовременного приобретения поступит в распоряжение Министерства ценное приобретение – здания, земельные участки, школьный инвентарь, даже капиталы. Но пожертвований и поступлений в виде ежегодной суммы никакими мерами насилия нельзя, ни создать, ни вызвать, а в них-то и главная сила в деле поддержания училищ. Как велики эти жертвы и как они увеличиваются сообразно тому, обеспечивает ли себя дело из посторонних источников, видно из данных церковно-школьной статистики. В первые 10 лет существования церковной школы, когда она получала от казны самое ничтожное пособие – всего за 10 лет 1 300 000 рублей, местные поступления достигли крупной суммы – 13 000 000 рублей, т. е. на рубль казенного пособия приходилось 10 рублей местных средств. Когда во второе десятилетие казенное пособие значительно было увеличено, местные средства стали выражаться в цифре: на рубль казенный – рубль местных средств, в 8-е десятилетие, когда сумма казенного отпуска еще более возросла, местные средства еще более понизились и стали составлять 75–80 коп. на казенный рубль. Мы говорим здесь, конечно, не об абсолютной сумме местных средств, – она обнаруживала беспрерывную тенденцию к повышению и достигла 6 миллионов рублей в год, – а имеем в виду лишь отношение ее к сумме казенного пособия. Нет никакого сомнения, что местные средства, ныне поступающие на содержание церковных школ главным образом от церквей, монастырей, братств, попечительств и т. п. учреждений, с отобранием церковных школ, и притом насильственным и оскорбительным, прекратятся. Как отнесутся частные лица-жертвователи к подобному явлению, видно из тех заявлений, которые уже ныне поступили в Св. Синод и в Училищный Совет при Св. Синоде: жертвователи, смущенные одними слухами об упразднении церковных школ, заявляют, что они, в случае, если такие слухи подтвердятся, теперь же дают пожертвованным капиталам иное назначение и ни в каком случай не согласны отдать их в распоряжение Министерства Народного Просвещения.

Мы отметили и показали, как, в сущности, немного выиграет, с материальной стороны, дело просвещения народного в случае принудительного отобрания от Церкви школ церковных со всем их имуществом и капиталами: на ежегодное поступление местных средств в той сумме, какая ныне поступает на церковные школы, рассчитывать будет невозможно. Но есть во всем этом другая сторона, внутренняя, чисто-нравственная, – то впечатление, те влияния и настроения, которые явятся плодом подобного насилия. Россия – не Франция. У нас не было, и нет клерикализма. Церковь у нас помогала государственному строению, а не разрушала его. И вот, для верующей и преданной Церкви части русского народа явится совершенно непонятный и ничем не вызванный факт – гонение на Церковь. Духовенство будет оскорблено подобным актом и устранено от просветительного дела. В государственном строении дан будет прецедент насилия, ничем, в сущности, не вызванного, в сфере, особенно требующей чуткости и нежности в воздействии на нее, – в сфере религиозно-церковной. Доселе духовенство, благодаря деятельному участию в деле народного просвещения, вырабатывало и выработало много почтенных и энергичных работников школьных; оно на этой почве сближалось с образованными классами общества. Достаточно сказать, что во всех уездных городах, под председательством местных протоиреев и священников, в уездных отделениях училищных советов работали вместе представители администрации, земства, городов и местного общества. Это поднимало и поднимает престиж духовенства в стране, это же, что, может быть, не менее важно, поднимало и поднимает его и в собственных глазах. Создалась специальная церковно-школьная литература. Явились также писатели-педагоги, как Рачинский и Ильминский, – не говорим уже о многих, еще здравствующих. В короткое время намечена и осуществляется последовательная система школ: грамоты, одноклассных, двухклассных, второклассных, церковно-учительских. Открыты церковно-приходские собрания, церковно-приходские советы, как органы оживления и возвышения приходской жизни, которые в числе первых задач и забот ставят развитие и поддержание местных церковных школ... Бесплатный труд 40 000 заведывающих школами и законоучителей будет насильственно прекращен; здания, уступаемые ныне под церковные школы, принадлежащие церквам, монастырям, членам причтов и частным лицам, будут отданы для другого назначения. Всему этому будет положен конец. Во имя. чего и для чего? Для чего будут принесены эти жертвы? Для чего понадобятся все эти явления жизни: недоумевающий народ, оскорбленное духовенство, озлобленные представители приходов, выбранные в церковно-приходские советы?

В ответ на эти вопросы раздаются различные обвинения против церковных школ. Нужно рассмотреть их положительную и отрицательную сторону, чтобы решить, действительно ли недостатки церковной школы перевешивают ее достоинства и заслуги, и уж так ли они велики, так ли неисцельны, что взывают прямо к ее уничтожению?

III

Очень легко браниться и критиковать. В этом каждый себя считает сильным. Еще легче наперед условиться: не судить о деле, а осудить его. Посему, прежде всего, следует устранить из нашего обсуждения такую именно предвзятую мерку. Постараемся избегнуть и другой крайности: говорить о деле, с целью оправдать его во что бы ни стало. Пусть ясно будут указаны и достоинства и недостатки церковной школы.

К сожалению, мы переживаем такое время, когда то, что одни считают достоинством, другие признают недостатком и даже преступлением. В таком именно положении находится и церковная школа; поэтому и в этом отношении, прежде всего, следует условиться и оговориться.

Если задачей школы ставят не укрепление добрых и благочестивых нравов и навыков, если дух покорности властям в семье, обществе и государстве почитается знаком принижения личности, если требуют от школы воспитания детей в сознании не обязанностей, а прав и в желании отстаивать эти права, хотя бы путем насилия и крови, если стремятся внушить детям нежелание мирного и совместного существования и взаимной работы, на общую пользу всех классов и сословий, а классовую борьбу, основанную на зависти и ненависти, – скажем прямо, если желают видеть в школе орудие и надежное пособие для революционирования масс, та мы наперед должны сказать, что церковная школа для людей, держащихся таких воззрений, безответна и подложит немедленному уничтоженью. Но о всяком явление нужно судить с точки зрения его основной идеи и тех задач, к которым оно стремится, как к идеалу. Именно в отступлении от этого элементарного правила и кроется причина путаницы понятой в обсуждаемом предмете. Церковная школа по своей идее, по своему существу не должна и не может служить делу революции. Осуждать ее за это – все равно, что требовать от священника проповеди атеизма. К прискорбию, такое именно отношение мы и видим к церковной школе. Для многих ее обвинителей и недоброжелателей ее значение, как противореволюцюнного оплота, и есть истинная причина самой злобной ненависти к ней; все прочие обвинения – лишь поводы и прикрытие, а не причины. С точки зрения таких обвинителей, чем церковная школа выше, лучше и ближе к своему идеалу, тем она хуже и вреднее. Разумеется, для таких лиц совершенно «бесполезно что-либо говорить и писать в защиту церковной школы. Мы имеем в виду тех, кто в христианском воспитании детей видит заслугу школы, кто против принципиальной стороны церковной школы, в смысле основ воспитания, ничего не имеет, и кто, если осуждает церковную школу, то осуждает ее не за верность ее принципу, а за отступление от него или недостаточное его осуществлено. Это, прежде всего, нужно иметь в виду, иначе то, что ниже мы поставим в заслугу и в достоинство церковной школе, напротив, будет вменено ей в преступление.

Церковная школа назначена для русского православного народа. Мы утверждаем, что ее идея близка и дорога русскому народу, и только этим объясняем то удивительное явление, что церковная школа при всех материальных лишениях, при множестве неблагоприятных условий для своего существования, при постоянной и озлобленной травле со стороны либеральных и радикальных органов печати, неизменно ширилась и росла количественно и качественно. Когда она восстановлена была в 1884 году, то вынуждена была ютиться в сторожках, в домах причтовых, в наемных квартирах. Это сразу было поставлено ей в вину. Обвинение имело бы основание, если бы при этом прежде существовавшие школы министерская и земская, имевшие прекрасные здания, уничтожались и заменялись бы новыми, церковными, теснившимися в лачужках. Ничего подобного не было, и обвинение само собой отпадает. Бедность – не порок и за бедность не осуждают. С высот сытого миросозерцания либеральных чиновников и земцев, школа бедная была мерзостью, а бедный русской народ, не привыкший жить в хоромах, увидел, напротив, в бедной церковной школе свое родное и близкое детище и сразу же стал с полным доверием отдавать ей своих детей. Этим мы вовсе не хотим приветствовать и идеализировать нищету. Мы только отмечаем факт бедности русского народа и то, что вследствие такой бедности ему не претила церковная школа, не блиставшая с внешней стороны. Будь русский народ богатым, чего и пошли ему Бог, то и его народная церковная школа была бы сразу не бедной, а богатой. Но что школа церковная была по душе нашему народу, видно из того, что через 25 лет после ее восстановления число церковных школ возросло по сравнению с 1884 годом в 8 раз, а число учащихся – в 15 раз и ныне достигло почтенной цифры – 2 миллионов, причем на одноклассную школу приходилось в 1905 году 54,6 ученика, а на двухклассную – 115 учеников. Явление это, красноречивое само по себе, не нуждается в комментариях. Довольно сказать, что в проекте Министерства Народного Просвещения относительно общедоступного начального образования предполагается на одноклассную школу в среднем 50 учащихся... Ясно, что церковная школа уже теперь переросла эту норму и, во всяком случае, упреку в не посещаемости детьми и в недоверии населения не подлежат. Нужно при этом принять во внимание и то обстоятельство, что в общее число школ церковных включены малочисленные школы миссионерские в Сибири, по Волге и на Кавказе, а также школы тех поселений, где число православных незначительно; это обстоятельство, конечно, понижало среднюю цифру учеников в школе, и следовательно, по отношению к чисто русскому православному населению внутри России эту цифру нужно еще увеличить.

Народу нравится в церковной школе то, что она воспитывает детей его около семьи, в родном приходе, в родной деревне, не вызывая в них отвращения к крестьянской деревенской жизни и не возбуждая желания отливать из сел в города. С точки зрения пролетарской, конечно, это – преступление, но с точки зрения нравственной и широко государственной, здесь – несомненная заслуга. Школа церковная не вычерпывает из деревни последних интеллектуальных сил, напротив, оставляет их на месте и тем способствует поднятию, а не принижению местной жизни. Она и привилась, главным образом, в глуши, в деревнях, вдали от проезжих дорог, там, где богатой школе других ведомств трудно устроиться по бедности и незначительности населения. Любопытно и то, что такие места, как Камчатка (23 церковный школы), Туруханск и другие, северные и неприютные места, имеют исключительно церковные школы. За обладание такими местами, по-видимому, ни Министерство, ни земство не склонны спорить с церковными школами.

Народ верующий ценит в детях набожность и церковность и радуется, видя детей своих в храме не немыми, не бездеятельными и не бессознательными посетителями. Народ знает, что в этой связи с религией и храмом лежат залоги семейственности, хозяйственности и нравственной порядочности их детей. Инстинктивное чутье не обмануло народ. Это ясно сказалось в последние три года развития в России революционного движения. Общеизвестен факт, что в этом движении учителя начальных школ министерских и земских были всюду замешаны буквально тысячами. Ими, главным образом, начиналась, продолжалась, да и доселе ведется в деревне революционная агитация. Они устраивали «учительные союзы», которые, как, например, в Кубанской области, были центром и носителями революционной пропаганды. В программе Всероссийского учительского союза Закон Божий исключен из школы. На 2-м делегатском съезде учителей средней школы в 1906 году в этом же смысле состоялось решительное и единогласное постановленье. Были случаи участья в революции и учителей церковных школ, но эти случаи настолько редки, что в собственном смысле являются исключением, которое может быть объяснено только особой эпидемией и безумием последних лет, охватившими Россию. Справедливо ответил один из государственных деятелей наших графу С. Ю. Витте в ответ на заявленное последним обвиненье учителей церковных школ в революционной деятельности: «для перечисления их достаточно пальцев на двух руках; хватит на всю Россию». Впрочем, мысль эта и не нуждается в особом подтверждении; она признана теми, чье свидетельство для нас в данном случае особенно примечательно, – самими революционерами, ибо они не имели бы такой ненависти в церковной школе и ее деятельности, если бы видели в них годное для своих целей орудие.

Мы можем, напротив, указать подавляющее число примеров, которые свидетельствуют о том, что церковная школа всюду являлась надежным орудьем борьбы с революцией. Укажем эти примеры во всех концах России.

В дни погромов, одно время охвативших, как эпидемия, крестьянство, ни одна церковная школа не была тронута. В Саратовской губернии, где погромы помещичьих усадеб были особенно многочисленны, мы видим удивительное явленье. Здесь погромы, главным образом, наблюдались в тех уездах и селениях, где не было церковных школ совсем, или они тонули в подавляющем количестве школ других ведомств. Напротив, в уездах с густой сетью церковных школ и в селениях, где церковные школы имеют первенствующее просветительное значение, погромов не было или они, начинаясь, тотчас же вызывали против себя протест лучшей части крестьянства и протекали сравнительно в самой слабой форме. Таковы уезды: Вольский, Камышинский и Хвалынский, где земства или передали земские школы духовному ведомству, или щедро субсидировали церковные школы, так что церковные школы там являются преобладающим типом училищ. Таковы большие села: Дорофеевка (второклассная церковная школа мужская и одноклассная, очень большая, женская), Карабулак (две церковный школы), обе Саратовского уезда, Вязовка и Колояр, Вольского уезда, Кутьино Петровского уезда (везде имеются школы церковные второклассные, очень людные одноклассные, школ других ведомств совсем нет); небольшие селения: Аряш, Петровского уезда (двухклассная церковная школа с дополнительным учительским курсом и одноклассная школа), Потловка, Сердобского уезда (имеется второклассная школа и прекрасная женская одноклассная – на средства землевладелицы г-жи Рихтер).

В той же Саратовской губернии в то время, когда совершались захваты чужих имений, прекращались взносы казенных и земских повинностей, – в это самое время крестьянские общества и отдельные лица продолжали жертвовать деньгами, земельными участками и проч. в пользу церковных школ. Таковы общества: Садовское, Вольского уезда, постановившее приговором израсходовать 1 500 рублей на церковную школу и дать десятину усадебной земли; то же самое сделало общество селения Змеевки, Сердобского уезда; отпустили деньги на построение церковных школ общества сел. Нового-Чарчима, Кузнецкого уезда, сел. Сухой Терешанки, Хвалынского уезда (по 600 рублей), сел. Новой-Яблонки, того же уезда (1 200 рублей), и т. д. Жители сел. Арпадака, Балашовского уезда, просили устроить у них церковную школу и второклассную и готовы были дать для нее 2 000 рублей деньгами и 3 десятины земли; жители дер. Еременихи, того же уезда, готовы были дать 3 десятины земли и 3 000 рублей и т. д., – и это в годы обеднения народа и земельной тесноты в такой беспокойной губернии, как Саратовская. Чтобы не утомить внимание подробным перечнем сел и деревень, довольно сказать, что в 1905–6 гг. в 30 местах Саратовской губернии крестьяне строили на свои средства здания церковных школ и отводили для них земельные участки. Факт этот сам за себя говорит. Автор настоящей статьи потому и избрал Саратовскую губернию, что ему пришлось ознакомиться с церковными школами Саратовской епархии более или менее подробно. Несомненно, таковы же факты и по другим епархиям, ибо Саратовская епархия не имеет ровно ничего, сравнительно с другими местностями России, что заставляло бы население особенно дорожить именно церковными школами. То же явление, автор наблюдал в Самарской, Симбирской и Курской епархиях, на северном Кавказе и в Закавказье, в Сибири и т. д.

В Закавказье центром революционного движения была Гурия, которая была ареной народного волнения в последние пять лет. Несомненными данными установлено, что в Гурии министерские училища и состоящие при них библиотеки-читальни принимали главное участие в революционной агитации, и учителя этих училищ арестовывались буквально десятками. В 1905–6 гг. движение охватило всю Гурийско-Мингрельскую епархию (Озургетский, Новосенакский и Зугдидский уезды Кутаисской губернии); всюду учителя министерских школ являлись главной революционной силой. В это время из церковных школ оказались замешанными в революционном движении не более 4–5 человек, и это при нищенском вознаграждении учителей церковных школ, при всеобщем бойкоте, который был объявлен им за отказ от участия в восстании. В Тифлисе в 1905 году ученики министерских начальных школ бросали занятия, разрывали Царские портреты, устраивали сходки и выносили постановления о том, чтобы были изгнаны те или иные учителя, чтоб ученикам было предоставлено право избирать и судить учителей. То же повторилось в Кутаисе, Ланчхутах и в других местах Закавказья. Ничего подобного не было по церковным школам, которые спокойно продолжали свое дело. По селениям Закавказья десятками сжигали здания министерских училищ; по отношению к церковным школам были только два подобные случая. И это невзирая на яростную агитацию, направленную именно против церковных школ. На северном Кавказе в Осетии мы видим буквально единичные школы Министерства Народного Просвещения и тут же рядом в 80 приходах насчитываем до 85 церковных школ, буквально переполненных, из них около 19 двухклассных. Полудикое население всюду строило для школ здания, отводило участки земли, давало прислугу и проч. Начиналось сильнейшее волнение среди осетин в 1905 году; агитация революционная здесь падала, как и в Гурии, на почву самую благоприятную: на вековую склонность населения к разбою, возведенному в воззрениях туземцев в некоторый вид удальства и геройства. И все-таки влияние школы церковной, которая в Осетии действовала 50 лет, (школы содержались Обществом восстановления православного христианства с 1859 года), было так благотворно, что анархии и беспорядкам не нашлось места в Осетии. В Сибири в печальные октябрьские дни 1905 года в Благовещенске, в Чите, особенно в Иркутске и Томске начальные городские школы были сплошь увлечены общим революционным движением настолько, что на целые недели прекращали учение. Церковные школы во всех этих городах, как это самолично наблюдал автор настоящих строк в 1905 году, продолжали учение беспрепятственно. Даже на церковно-учительских школах, где учатся взрослые юноши, эпидемии забастовок, отразилась в Иркутске и Томске в степени самой незначительной, по сравнению с учительскими министерскими семинариями, гимназиями и реальными училищами.

Может ли народ не ценить этой заслуги и этого достоинства церковной школы? Думается, что если бы весь русский народ действительно охвачен был самым сильным и всеобщим революционным движением, и тогда бы он настолько сохранил здравый разум, естественное чувство нравственной порядочности и любви к собственным детям, чтобы возмущаться и негодовать при виде участия учащихся не только низших школ, но даже средних и высших училищ в общем политическом движении. Только крайнее безумие может хоть сколько-нибудь допускать и оправдывать подобное позорное и пагубное явление.

Выше уже отмечено, что даже в разгар «освободительного движения», когда под влиянием агитации крестьяне по местам перестали уплачивать всякие взносы, сумма взносов на церковные школы не понизилась. Сопоставьте с этим сведения, опубликованные в газетах, например, – что в Кадниковском земстве Вологодской губернии, приходилось чуть ли не закрывать 30 школ, вследствие того, что крестьяне отказывались платить учителям жалованье, определенно мотивируя свой отказ недовольством по поводу революционной деятельности учителей; что в Ржевском земстве, Тверской губернии, где школы, судя по ревизии 1903 года, оказались складами революционной литературы, учащие земских школ сидели без жалованья; что в Курской губернии большинство уездных земств оказались без средств... и т. д. Вывод вытекает сам собой.

Итак, школа церковная, несомненно, люба русскому народу, как близкая, понятная, родная, истинно народная школа. Она близка ему и потому, что не погнушалась беднотой народной и первая, в виде школ грамоты, явилась в самые глухие, убогие деревни... Бедна и дешева такая школа; ее средняя стоимость – 136 руб. в год (против 655 рублей для министерской школы); ее помещение скудно и убого сравнительно со зданием министерских и земских училищ, иногда отстроенных с большой роскошью. Но нужны ли бедному народу богатые школьные здания? Полезны ли они? Не родят ли они в ученике привычки к непосильному и недоступному для него комфорту? Не почувствует ли он по возвращении из школы домой отвращения и ненависти к своему бедному дому, к своей небогатой семье, к своему незатейливому быту? Не потянет ли его из селения и деревни в город на сомнительное существование пролетария, вечно недовольного, а в отношении строения государственного и народного являющегося элементом самым вредным и разрушительным? На все эти вопросы приходится отвечать только утвердительно...

Скажут: невелика заслуга и той школы, которая желает фиксировать за народом бедность и вытравить в нем стремление к лучшему. Но это обвинение будет недобросовестно. Не эту мысль мы желаем провести. Мы утверждаем, что для бедной русской деревни не нужны школы – дворцы, а нужна школа, которая соответствовала бы по зданию и обстановке идеалу зажиточного, хорошего русского крестьянина, была бы гигиенически здоровой, просторной, опрятной, но не роскошной, чтобы она давала и порождала осуществимые стремления и пожелания у крестьянских детей, а не несбыточные мечтания, которых, кроме тоски жизни и постоянного недовольства, ему ничего не принесут. По народу – школа, по духу народа – дух школы, по идеалам народа – идеалы народной школы. Иначе вы сделаете брешь в народном мировоззрении, порвете с его извечными стремлениями... Может ли удержаться такая школа? А если искусственно она удержится, то полезна ли она? Нет, она будет постепенно производить двойственность жизни, убивать цельность народной души, ослаблять духовную силу народа. Не в том ли и причина нашей слабости, не в том ли причина того, что самая наука нам впрок не идет; что наши школы дошли до последней глубины падения, – не в том ли, что школа наша была искусственной, что не выросла она из недр народного духа, а просто пересажена с чужой почвы... И вышло по поговорке: что немцу здорово, то русскому – смерть...

Стеснение, гонение или насильственное закрытие и воспрещение церковной школы грозит именно усилением разрыва школы с духом народа, со всеми гибельнейшими последствиями такого разрыва.

IV

Принципиальную ценность церковной школы совершенно невозможно отрицать. Можно указывать лишь на практические ее недостатки и на условия существованья, которые мешают правильному развитю церковно-школьного дела. На этих соображеньях мы и остановимся и, взвесив их, увидим, действительно ли сказанные недостатки неисцельны, а условия неблагоприятные неустранимы. Если же ни того, ни другого не наблюдается, то вопрос о церковной школе в ее настоящем положении сводится к постепенному улучшению и реформированию дела, а вовсе не к его полному уничтожению. Таков ход всякого живого дела.

Но прежде всего, вспомним одно соображение, о котором мы говорили вскользь выше. Согласимся, что недостатков церковной школы много и они велики. Это обстоятельство имело бы огромное и решающее значение для ее существования в том случае, если бы церковная школа имела тенденцию вытеснить собой всякую другую школу, если бы она простирала претензии и требования на те казенные суммы, который отпускаются теперь в распоряжение Министерства Народного Просвещения. Этого, однако, нет; церковная школа живет и работает рядом со школами всех типов и всех ведомств, порождая лишь благородное соревнование в этом великом деле; подчеркивая в своей деятельности воспитательные цели, воспитательный элемент, она тем самым напоминает об этом и школам других ведомств. В свою очередь, и сама она, видя превосходство в постановке учебной части в других школах, постоянно вынуждена обращать свое вниманье и на эту важную область. Получается только общая польза. И в настоящее время, желание все школьное дело сосредоточить исключительно в своих руках и собрать все школьные капиталы в свою кассу, мы видим не у церковной школы, ведь высказывались не раз пожелания передать отпускаемые из казны на церковные школы суммы, почему-то в кассу Министерства Народного Просвещенья, хотя бы и без упразднения церковных школ... Таким образом, в стремление к исключительности церковная школа неповинна. Но, существуя рядом с другими типами школ, при свободном соревновании с ними, пусть, же от жизни, а не от мертвых соображений, теория не от умалчиваемых требований неверия или революции она ждет себе приговора. Жизнь же пока, как мы видели, свидетельствует о том, что церковная школа свое Божие и Государево дело делала и делает и со стороны русского народа, и верующей его части, – а эта часть – почти весь народ, – пользуется сочувствием, материальной и нравственной поддержкой. Если бы церковная школа шла в разрезе с народными идеалами и, будучи против воли, искусственно навязана духовенству и населению и держалась только насилием и приказом, она давно была бы пустой, а в последние годы революционного развала погибла бы сама собой. Действительность, однако, показала совершенно иное. И теперь одновременное существование рядом с церковной школой школ других типов предохраняет ее от обвинения в том, что она осуждена самой жизнью. Когда это случится, школа церковная сама собой прекратит свое существование. С этой точки зрения и нужно судить о всех ее недостатках, о всех против нее обвинениях.

Каковы же эти обвинения?

«Школа церковная существует только на бумаге; иначе и быть не может; она заведена приказом по начальству, которое поощрением священников и членов клира наградами и повышениями создало среди них стремление выслужиться, и толкнуло их на путь обмана... Все рапорты и донесения об открытии школ представляют сплошной вымысел; по бумагам числилось сотни школ, в действительности имелись единичные, жалкие, заведенные на случай ревизии школы, чаще всего имеющие подставных учеников, выкраденных из школ министерских и земских, которых обычно и показывают проезжающим архиереям. Школа церковная, поэтому ненавистна самому духовенству и составляет навязанную ему обузу». Что сказать на такое, к сожалению и удивлению, ходячее обвинение?

Создали его в свое время газеты противоправительственного и противоцерковного направления, а теперь его повторяют уже не газеты, – слишком стыдно им существующее выдавать за несуществующее, – а люди, школ церковных не видавшие и составившие мнение о них давно по газетным известиям, которых они никак не могут забыть. На первых порах существования церковных школ, действительно, по местам отмеченное явление имело место. Но против него со всей силой боролось само духовенство, епархиальное начальство, во всяком случае, этого явления никогда не замалчивали в духовном ведомстве, бичевали его и печатно, и административными распоряжениями. Для того, чтоб убедиться в этом, достаточно прочитать епархиальные органы 80-х и 90-х гг., отчеты о ревизиях и поездках по епархиям архиереев и особенно отчеты епархиальных наблюдателей в то время, когда они впервые стали работать по церковно-школьному делу. Явление это, печальное по существу, было, однако, и понятным и естественным. Так начинается всякое новое дело. Духовенство не по своей вине уже 20 лет не занималось в школах, когда вышли известные правила 13 июня 1384 года, снова возлагавшие на него обязанности и права открывать церковно-приходские школы. Выросло целое поколение священников и дьяконов, которым была чужда эта мысль смолоду; мало того, в конце 60-х и в 70-х гг. по ошибочным соображениям графа Д. А. Толстого, число приходов и духовенства было значительно сокращено, дьяконы – эти по преимуществу учителя школьные – были совсем упразднены в приходах, священникам приходилось обслуживать огромные районы с несколькими церквами и селениями, прежде составлявшее нисколько приходов, а теперь соединенные механически в один приход. Приходилось сразу в 1884 году, и восстанавливать прежние закрытые приходы, и назначать вновь дьяконов, и заводить школы. Понятно, что для многих дьяконов, частью по малой подготовленности к делу, которой неоткуда было взять вследствие 20-летнего перерыва в самом существовании церковных школ, частью по обычной немощи человеческой, уклоняющейся от нового труда, притом и не оплачиваемого, – для многих дьяконов дело школьное представлялось трудным, нежелательным и они уклонялись от него всячески, а в случаях, когда уклониться было невозможно, прибегали к ложным донесениям об открытии школ. Несомненно, немало было таких донесений и по карьерным соображениям, из желания выслужиться, со стороны благочинных, священников, дьяконов. Люди – всегда люди. То же ведь наблюдалось и в других ведомствах, в частности и в Министерстве Народного Просвещения. Немало школ числилось только на бумаге так называемых волостных, районных в Сибири, в Закавказье. Автор поименно мог бы указать их по Карсской области, в Елисаветпольской губернии, в Томской губернии – даже всего пять лет тому назад.

Но все эти явления в церковно-школьном деле имели место лишь вначале. Пишущий эти строки был сам учителем и законоучителем церковной школы всего через 3 года после опубликования правил 1884 года, был наблюдателем церковных школ в благочинническом округе, был уездным, епархиальным, потом окружным наблюдателем в четырех епархиях, наконец, в течение шести последних лет обозревал церковные школы в различных епархиях России, по поручению училищного совета при Св. Синоде. Таким образом, за 20 лет перед его глазами прошла история церковной школы. Можно сказать, с начала 90-х годов школы «бумажные» совсем перестали существовать, и теперь их давно совсем нет. Этому способствовало много обстоятельств. Будущие священники в духовных семинариях с 1884 года стали подробно проходить педагогику и дидактику, заниматься в образцовых школах и, поступая в клир, уже вперед знали, что школа в приходе так же необходима, как и храм, что занятия в школе так же для них обязательны, как богослужение. Диаконы стали определяться на места при непременном условии выдержания экзамена на звание учителя и после данных пробных уроков в образцовых школах при духовных семинариях. Но и диаконы-учителя скоро стали замещаться специальными учителями светскими, как только церкви и приходы нашли возможным взыскать, при пособии от казны, средства на уплату им содержания, так что в настоящее время более 3/4 всех учащих в церковных школах уже не члены причта, а особо приглашенные лица, специальные учителя и учительницы. Наконец, создана была правильная церковно-школьная администрация и особая инспекция: епархиальные училищные советы и их уездные отделения, епархиальные и уездные наблюдатели, а во главе поставлен училищный совет при Св. Синоде, имеющий ныне до 5 лиц центрального инспекторского надзора. Школы «на бумаге» стали невозможны, и их нет уже не менее 20 лет.

Нужно заметить, что много недоразумений в этот вопрос внесли так называемые школы грамоты, которые и доныне, как элемент, так сказать, текучий, могут возникать и упраздняться, давая поводы к нареканиям в бумажном существовании. Это своего рода частные школы, но по закону порученные надзору духовенства. Вот что говорит о них официальная «Записка» училищного при Св. Синоде совета:

«Под названием церковно-приходской школы в первое время значились школы начального обучения не одинаковые по своему строю. Сюда входили школы церковно-приходские, одноклассные, с установленными программами и в известной степени обязательным курсом начального обучения, не ниже курса начального народного училища Министерства Народного Просвещения. Но сюда же причислялись и школы простейшие, для которых объем курса определялся не программами, а знаниями, умением и усердием учителя; это – школы грамоты.

«Никакая другая школа не имеет столько права на признание ее народной, как школа грамоты. Она подлинно – создание самого народа и его бедности. В самом примитивном виде это – почти домашняя школа. В селе или деревне находился грамотей-крестьянин. В зимнее время свой досуг он с охотой посвящал обучению детей. Договаривался с родителями детей о плате за обучение в течение зимы, испрашивал благословение и разрешение приходского священника и начинал дело.

«Особого здания для школы не строилось, а учитель понедельно переходил из одной избы в другую к родителям учащихся: жил у одного, питался у него за столом, а через неделю переходил к другому и т. д. Сплошь и рядом такая школа, пробывшая одну зиму или ползимы в одной деревне, переходила на другую зиму или на вторую половину зимы в соседнюю деревню.

«Плата деньгами была различная, от 70 или 80 к. за зиму с мальчика или девочки до 1 руб. и даже до 1 руб. 50 коп., редко помесячно от 30 коп. Учили тут, с утра и до вечера, на глазах всех домашних.

«Школа эта была прямо школой религиозного воспитания, потому что родители требовали и строжайше следили, чтобы дети здесь учились молитвам, заповедям, читать по церковному и молиться. Само собой понятно, что кроме того дети учились читать и по-русски, считать и писать (последнее не всегда). Были примеры, и нередкие, когда познания самого учителя, его усердие и таланты и помощь священника возвышали школу грамоты до вполне успешной конкуренции с нормальной одноклассной школой.

С самого начала школа грамоты по своему строю, условиям возникновения и существования являлась слишком непостоянной, подверженной многим случайностям: Весьма часто она закрывалась неожиданно или так же неожиданно переходила в другое место без всяких формальных чьих-либо разрешений, что порождало немало недоразумений до так называемых «школ на бумаге»; десятками и даже сотнями они закрывались и открывались. Было время, когда они подвергались преследованию со стороны гражданской власти, как не узаконенные и закрывались полицией.

«Между тем, при бедности нашего крестьянина, при крайней недостаточности у нас училищ для элементарного образования, при разбросанности наших селений на огромных пространствах, часто селений маленьких, в десяток-другой дворов, пока никак нельзя обойтись без маленькой школки, так привычной и так доступной народу.

«Духовенство считало себя вдвойне обязанными взять под свое особое покровительство эту созданную бедным народом школу и приложило старание по мере сил и средств упорядочить ее, помочь ей и средствами, и указаниями, и личным участием в научении детей. Для некоторых школ грамоты удалось устроить особое, хоть небольшое здание или нанять более или менее удобное и постоянное помещение и обставить ее самыми необходимыми школьными принадлежностями; тогда подыскивался сюда и учитель уже не из простых грамотеев, а более сведущий, опытный, с определенным вознаграждением, иногда до 150 рублей в год.

«В 1891 году были выработаны особые правила о школах грамоты, узаконяющие их бытие и устанавливающие некоторую организацию их, с подчинением ответственному ведению и руководительному наблюдению приходского священника. В «Положении же о церковных школах» 1902 года определен даже и курс школы – не менее двух лет, а что особенно важно, – указан повышенный образовательный ценз учителя или учительницы. Этим уже узаконился более определенный тип школы грамоты.

«Число школ грамоты, возросши в 1899 году до наибольшей цифры 21 900, с каждым годом уменьшается, частью за преобразованием их, где к тому представляется возможность, в церковно-приходские; частью за открытием начальных училищ земских или министерских, упразднявших надобность в школах грамоты; частью же, как это особенно резко проявилось в 1901 и 1905 гг., за недостатком средств содержания на месте. Теперь, по последним отчетным сведениям 1905 г., состоит таких школ 16 969 с 588 286 учащимися (в среднем на 1 школу 31 учен.)».

Итак, обвинение в том, что школы церковные существуют только на бумаге, устарело и теперь совершенно несостоятельно. Трудно показать на бумаге два миллиона учащихся и 43 000 школ... Если бы это было в действительности, то и самая вражда к церковным школам прекратилась бы, ибо нельзя же, в самом деле, ненавидеть пустое место... Это было бы борьбой против крепостного права, уже не существующего, или ламентациями по поводу жизни и быта бурлаков, существование которых уже отошло в область преданий.

Правда ли, что церковные школы ненавистны самому духовенству, как насильно и искусственно ему навязанные? Ответом служит внушительная церковно-школьная статистика. Не только трудно, прямо невозможно было бы достигнуть такого успеха дела одним приказом власти, если бы в самом духовенстве не было людей, искренно любящих школьное дело, отдающихся ему со всем увлечением благородного идеализма. Говорить все можно, но тогда нужно признать, что и вера, и православие у нас держатся только приказом власти. Однако, 50 000 храмов по лицу всей России, монастыри, богомоления, множество святых подвижников свидетельствуют о совершенно обратном. Таково же и красноречивое свидетельство 43 000 церковных школ. Если школа министерская имеет своего Ушинского, то и церковная имеет своих Рачинских и Ильминских, если школа министерская и земская могут указать на тысячи безвестных, но беззаветных работников народного просвещения, то церковная школа может указать их гораздо больше. Мы видели и знаем епископов, отдававших десятки тысяч рублей в обеспечение созданных ими школ; мы видели и знаем священников, открывавших в своих приходах по 3, 4 и 5 училищ, отдававших для школ свои дома или помещавших их в своих тесных квартирах. Мы знаем дьяконов, бесплатно, но с величайшим усердием ведущих церковно-школьное дело. Мы знали и знаем окончивших курс духовных академий и семинарий, с увлечением занимавшихся в школах... Вот самая недавняя газетная заметка из жизни духовенства Московской епархии:

«Недавно, 26 сего апреля (1911 г.), нам пришлось быть на скромных, но редких по своей торжественности похоронах сельского псаломщика-учителя А. И. Ильинского. А. И. Ильинский, 29 лет состоял псаломщиком при церкви села Лыткина, Звенигородского уезда, занимая в то же время должность учителя грамоты в том же селе. Школа грамоты у него была собственная, им основанная; с самого поступления на должность псаломщика, будучи молодым человеком, за отсутствием в окружности каких-либо училищ, псаломщик Ильинский сознал необходимость грамотности для детей своего прихода, а потому и начал обучать их без всяких собственных средств, лишь пользуясь материальной помощью на книги и учебные пособия от покойной княгини Н. Б. Трубецкой, которой принадлежало тогда село Лыткино. Так, он в 8-арш. собственной избе, при всевозможных лишениях, потому что означенный приход едва ли не самый беднейший во всей Московской епархии, будучи сам человеком семейным, работал на ниве духовного просвещения целые 29 лет, делая грамотными 15–20 детей ежегодно.

«Мы сами видели малышей, последних учеников и учениц покойного, в церкви умильно молящихся за своего покойного учителя. А когда подошли к его могиле и спросили могилокопателей: «вы, не учились ли у Андрея Ивановича?» то услышали в ответ: «Как же, мы, ученики его, рады, что пришлось заплатить долг своему учителю». Соборное служение, стройное пение сошедшихся родственников и друзой покойного, присутствие за богослужением настоящих и бывших учеников и учениц покойного, а также многих прихожан церкви произвели на нас сильное впечатление, а глубоко прочувствованное слово одного из священников, охарактеризовавшего покойного, как редкого в наше время, при тяжелых внешних условьях, труженика, поголовно заставило всех присутствующих плакать, а нас – в тоже время и радоваться, что еще не перевелись и действуют в темных углах матушки-Руси полезные работники для народа, исполняющие свою работу по призванию».

Конечно, в семье не без урода. Есть священники и дьяконы, ненавидящее школу, но ведь это, большей частью, те «пастыри», которые пошли в свое служение «не ради Иисуса, а ради хлеба куса», те, для которых и прямое священническое служение представляет обузу. Несомненно, и то, что в среде учащих в церковных школах не из членов клира преобладает настроение утилитарное, ремесленническое. Но и это явление, – увы! – обычное для всех сторон жизни. Люди с идеалами и чистыми порывами, работающие с увлечением, обладающие огнем творчества, – всегда и везде редки. Сколько говорили и писали о высоком идеализме земских учителей, и сами они не стеснялись печатно и устно хвалиться своей искренней преданностью делу народного образования. Но вот несколько лет тому назад введена была винная монополия, открылись места сидельцев и сиделиц в казенных винных лавках, с окладами, вдвое превышающими содержание учителя. И что же? На каждое место оказались десятки кандидатов из учителей и учительниц земских школ... Явление это можно было поголовно наблюдать, например, во Владимирской губернии. Идеализм не выдержал даже такого грубого испытания. Думаем, что материальные расчеты и житейские соображения у учащих в церковных школах не выше, чем у их коллег по школам земским и министерским. Что же касается духовенства, то мы глубоко убеждены, что оно в своих не только лучших, но и рядовых представителях глубоко привязано к церковно-школьному делу и почувствует себя униженным и оскорбленным, если от него это дело будет отнято.

«В церковной школе нет подготовленных учителей... Для духовенства, дело школьное, является второстепенным и третьестепенным и даже отвлекает его от прямых обязанностей. Не то в Министерстве Народного Просвещения и в земстве. Там школьное дело – прямое дело, поэтому там мы видим достаточный контингент подготовленных и годных лиц для школьной работы».

Рассмотрим и это обвиненье.

Земство, как и Церковь, школьное дело имеет только в числе других забот и обязанностей, так что с этой стороны оно не имеет никаких преимуществ. Но если для земства трудно связать вместе дело школьное с хозяйственным, пожарным, дорожным и лечебным, то для Церкви не только легко, но прямо необходимо соединить его со своим религиозно-нравственным делом. Было бы, действительно, странным и непонятным, если бы Церковь поступала иначе. Только партийная пристрастность, только неразборчивость политической борьбы могут отрицать за Церковью право и обязанность религиозно-нравственного воспитание подрастающего поколения путем школьного обучения. Вся прошлая история русской православной Церкви, вся история христианской Церкви на Западе, в среде католичества и всех видов протестантства, вся история миссионерского дела во всех странах мира, у всех народов, – вот убедительное доказательство того, что школьное дело для Церкви – не второстепенное, не третьестепенное, а прямое дело, жизненное, вытекающее из самой природы Церкви, из существа ее призвания.

Остается сказать о подготовленности учителей. Если когда, то особенно теперь, в наши печальные дни полного развала министерской школы высшей, средней и низшей, следовало бы помолчать об этом. «Подготовленные» профессора довели университеты до полного уничтожения в них науки; «подготовленные» учителя средних школ совершенно развратили гимназии и реальные училища. В этой области школы светские и духовные сравнялись. Зато в области начальной школы, как мы видели выше, церковная школа оказалась гораздо устойчивее, чем министерская и земская.

Вопрос о «подготовленности» учителей вызван лишь недоразумением. В школах грамоты в 1905 году насчитывалось 43% учителей правоспособных, в церковно-приходских школах 81% учителей имели звание учителя (теперь 100%). О лицах духовных не говорим: священники все по образованно выше министерских и земских учителей. Интересна сравнительная статистика в этом отношении в одной из центральных и наиболее культурных русских губерний – в Ярославской. Перед нами «Вестник Ярославского Губернского Земства» за 1904 год, № 1–2. Здесь помещено исследование обозревателя выставки Северного края, по которому значится: в 1903 году учащих с достаточной подготовкой в земских школах было 67%, а в церковных до 77%! Еще интереснее вопрос: из каких же классов состоят учащие в земских школах? По наследованию самого Ярославского губернского земства: «Начальное образование в Ярославской губернии за 1898/7 учебный год», оказывается, что среди учащих 80% из духовного звания! Выводы ясны. Ярославская губерния – не исключительное явление. То же мы встретим во всех губерниях средней России.

Обыкновенно вопрос переводят на учебную область. Повторяют без конца, что школа церковная ничему не учит что это – школа псалтырная, она живет зубрежкой. Такие, увы, истинно не Божественные речи раздались и в Государственной Думе. Небезызвестный Немирович-Данченко в своих письмах о русско-японской войне договорился даже до того, что неудачу нашу военную приписывал именно тому, что народ наш имеет у себя церковную школу, а японцы – министерскую... В одном селении (Путятинское) в Амурской области агитаторы так настроили такими соображениями крестьян, что те просили о закрытии у них церковной школы, ссылаясь на то, что из-за нее опять русских разобьют японцы... (Они потом три раза меняли приговор и остались, в конце концов, при церковной школе, когда им разъяснили всю нелепость обвинений церковной школы).

Обвинителям такого рода, очевидно, совершенно неизвестны программы церковных школ. Эти программы нисколько не ниже школ земских и министерских; окончившие курс церковных школь держат экзамены на право льготы по воинской повинности не только по тем же программам по которым держат их ученики министерских и земских школ, но и в непременном присутствии представителей от Министерства Народного Просвещения. Статистика показывает, что до 10% общего числа учащихся в церковных школах ежегодно успешно оканчивает курс учения и получает установленные свидетельства. Что особенно важно, и ученики школ грамоты очень часто, наравне с учениками одноклассных школ, выдерживают испытания на льготу по воинской повинности. Мы могли бы привести по епархиям Курской, Саратовской, Самарской, Ставропольской, не мало свидетельств директоров и инспекторов народного просвещения, с похвалой письменно отзывающихся об успехах по учебным предметам, в церковных школах. В Курской епархии в экзаменационных комиссиях в конце года по церковным школам принимал участие и инспектор народных училищ, как непременный член епархиального училищного совета.

Насколько вкоренилось предубеждение против церковной школы, показывает следующий живой и наглядный пример. В 1903 год, совершенно случайно в селении Мцхет был проездом известный сенатор и член Государственного Совета И. ф. Г–ъ, человек, которого уж никак нельзя заподозрить в пристрастии к церковной школе. Имея свободное время, в ожидании лошадей, высокий путешественник из любопытства зашел в местную церковную школу. Ее вел при 80 учащихся инородцев местный псаломщик-учитель. Труд обучения инородцев русскому языку и на русском языке требует большого умения и большого усердия. Петроградский гость был совершенно изумлен, просидев урок в школе, теми успехами, которых достиг учитель. Отблагодарив учителя, он сделал запись о своем впечатлении в книгу для посетителей и заметил: «Я никак не ожидал, что в церковной школе можно достигать таких результатов»(!). Школа была не из выдающихся; таких школ в Грузинской епархии было немало.

Такова сила предубеждения. Чтобы докончить аргументацию по данному вопросу, приведем требования программ министерской одноклассной школы и церковной. В третьем отделении по русскому языку в министерской школе требуется: «Толковое и выразительное чтение с устной и письменной передачей прочитанного. Повторительная и поверочная диктовка. Составление несложных описаний по данному плану и писем по данным образцам».

В школе церковной программа изложена подробнее, но по содержанию тождественна. Выписываем главное и нужное: «Усовершенствование в чтении с обращением особого внимания на выразительность. Чтение статей описательных, повествовательных, географических, исторических и деловых, с устным изложением прочитанного. Выделение основной мысли и плана статьи («толковое» чтение). Предупредительный и поверочный диктант. Письменный пересказ прочитанной статьи... Составление описаний по вопросам учителя. Составление рассказов по данному плану... Составление писем»...

Спрашивается: какая разница?

Берем арифметику. В школе министерской требуется: «Нумерация и 4 действия над числами любой величины. Действия над составными именованными числами. Простейшие вычисления с дробями. Решение устных и письменных задач».

В школе церковной: «Производство действий над числами любой величины. Составные именованные числа и действия над ними. Квадратные и кубические меры. Упражнения над дробями. Задачи и примеры».

Итак, программы, учебники, образовательный ценз учителей, учебные требования в церковной школе нисколько не ниже, чем в школе земской и министерской. Если церковная школа является «псалтырной» потому, что придает первенствующее значение Закону Божию и религиозному воспитанию, то это – такие «недостатки», которых дай Бог побольше для церковной школы.

Когда говорят о недостатках в учебной части церковных школ, то забывают одно; этот недостаток легко и совершенно устраним, лишь только улучшатся материальные средства школ церковных; поэтому Государственной Думе можно устранить недостатки в учебном строе церковной школы не упразднением ее и не насильственной передачей в другое ведомство, а средством самым простым – отпуском потребных сумм на ее содержание. Можем с уверенностью сказать, что если в этом отношении школа церковная будет выведена из состояния пасынка и падчерицы и приравнена к министерской и земской, т. е. если на каждую церковную школу будет отпущено по 360 рублей в год, причем и оо. законоучители получат справедливое вознаграждение за свои труды, то в самое короткое время церковная школа в учебном отношении если не превзойдет школу других ведомств, то будет нисколько не ниже ее.

Большей частью для иллюстрации дурной постановки учебного дела в церковной школе берут школу грамоты. Приведем, свидетельство о деятельности такой школы в новом крае, среди русских поселенцев, – приведем этот свиток, в котором вписано рыдание, жалость и горе, – и мы увидим, что не осуждать нужно убогую эту школу и ее деятелей, а воздать ей благодарный доземной поклон. Речь об епархии Оренбургской.

«У нас в епархии школы церковные поставлены и ведутся крайне плохо: жалко и не стоит терять на них земские средства». Вот каким диссонансом раздался в зале одного заседания один голос. «Школы плохи, поэтому не нужно им помогать, не нужно их улучшать!» Аналогичен и потому одинаков по силе был бы эффект, если бы кто среди ясного и тихого дня сказал «смотрите, какая буря: отворяйте двери и окна». Ведь это суждение так же поражает своим противоречием очевидности и страдает внутренним разладом мысли, как и высказанное в заседании заявление.

«Заглянем в наши церковные школы не мимоходом, не с высоты своего положения, не с быстротой ревизора обширного края и многих учреждений. Осмотрим их внешность и внутреннюю обстановку не с видом только внимания. Послушаем в них преподавание и поверим успехи, стараясь не смущать малых сих своим неожиданным появлением, своим незнакомым и внушительным видом и не всегда понятными вопросами. По внешности получится значительное разнообразие, а внутренний строй окажется, в общем, одинаков во всех этих школах. Мы знаем этих школ до пятидесяти. Перед вашим представлением открывается ряд маленьких домиков, иногда без кровли, или с дерновой крышей, отличающихся от обывательских крестьянских жилищ только отсутствием или пустотой двора и сиротливым видом, а иногда ветхостью, с тусклыми окнами, с покривившимися стенами, при отсутствии фундамента. Вывески на этих домиках иногда показывают, что это – школы грамоты, а чаще убогие хаты эти не трубят перед собой о своем назначении; ведь посетители и без того их знают. Входим внутрь часто по животрепещущим ступеням немудрого крыльца. Довольно темно от тусклых окон, заслоненных более половины спинами учащихся, и душно в малом, низеньком помещении от спертого воздуха. За партами самого неизысканного устройства сидят, поневоле плотно сомкнувшись, дети, нередко в отцовских зипунах и материных или сестриных кофтах. Школа полна настолько, парты так неудобны, что писать крайне трудно. Некоторые школьники, – приходилось не раз наблюдать, – стоят вблизи парт, с книжкой или доской в руке, за неимением места. В пространстве в 2–3 шага, где-нибудь в углу под полатями, помещается бедненько одетый учитель и повешена классная доска, ибо передний угол, как более светлый, нужнее для учеников. Бывало, что так называемая «куть» перед печкой, занималась сиротой-хозяйкой дома и подле стесненного сверху и кругом учителя неизбежно проносились во время занятий горшки и прочий домашний скарб. А в степи, в новых поселках и заимках, случалось спускаться в занесенную снегом хату, отведенную для школы грамоты, как в подземную шахту, и при входе зажигать огонь, чтобы увидеть учеников и учителя, приютившихся в полусветлом переднем углу за классной доской, совершенно затемняющей вход. Школьные помещения – здесь в зависимости от малочисленности недавно пришлого и не обжившегося люда и от отсутствия внешних средств к их удобному устройству. В той же зависимости от количества обитателей хаты – и специальные здания. Возникновение их подобно древним обыденным церквам по быстроте постройки и усердию жителей. Они не отличаются изяществом, но удобны и обширны настолько, что является, возможность отгородить в них маленький алтарь для служения прибывшим священником литургии. Таких новых школ возникло в одном новом крае в один год пятнадцать. Еще появились две-три впоследствии, и больше открывать их негде, потому что каждая заимка не менее 10 дворов уже имеет в этом крае свою школу, представляющую нередко и молитвенный дом. На эти школы грамоты, во внимание к их исключительным условиям, отпускается епархиальным училищным советом сравнительно большее пособие, чем на другие школы грамоты епархии. Но на них не поступало, по крайней мере, за первые два года существования, как и на школы церковно-приходские, ни одной копейки из средств управления краем, хотя обильно отпускались на школы министерские. В этих школах грамоты, по особому ходатайству, учитель получал от совета исключительно высший оклад от 60 до 100 руб., в то время как во внимание к подобным же особым условиям, но без внимания к религиозно-просветительной цели школы этого края, министерская школа низшего разряда при 5–6 учащихся инородцах имела возможность платить учителю 25 руб. в месяц, благодаря щедрости местного управления. А в других местах давно заселенного остального края епархии школы грамоты далеко не получают и тех сумм, какие назначаются школам того степного края, и в большинстве 36 рублей, отпускаемые училищным советом, оказываются нередко единственным источником их содержания. Мы знаем школы грамоты, где учителю было положено от церкви 12 рублей и столько же от совета. Показанная нами картина тесноты, неудобств и убожества, картина, общая для большинства школ грамоты, особенно применима к этим школам, и, однако, в них велось дело обучения грамоте; они не прикрывались. Не правда ли, что картины этих школ неприглядны, особенно по сравнению с благоустроенными на щедрые средства школами? А для лиц, воспитанных в высших сферах, такие нередко встречающиеся картины наших необеспеченных школ грамоты неприятны настолько, что вызывают естественный протест со стороны эстетического чувства и потрясают изнеженные нервы. Колорит этой картины, усиленный сквозь призму субъективную, предрасполагает видеть и внутреннее убожество соответственно внешнему, – и заключение о школе готово. Неуклюжим поклоном учителя-крестьянина дополняется неприятная картина, хотя этот же учитель искренно примет благословение посетителя-священника. Два-три вопроса высокого посетителя (а кто не высок для самой низкой крестьянской среды?) приводят в смущение учителя и учеников: они робеют и немеют, или отвечают невпопад. Дальше быть в этой обстановке элегантному посетителю нельзя; он поверил свои предположения; он удаляется, удрученный убожеством, внешним и, как он убежден, внутренним. Но если посетитель вооружится терпением побыть подольше, посидеть, послушать; если первую робость учителя и учеников он сумеет победить; если он узнает, отчего происходить внешнее, а иногда действительно, и внутреннее убожество, то он избавится от невыгодного мнения о школе грамоты. Он заметит, что и здесь, быть может, не с таким успехом, как в благоустроенной начальной школе, идет то же обучение грамоте; он заметит, что и среди этого убожества непредставительный учитель удовлетворительно ведет дело в скромной программе этой школы: у него удовлетворительно читают по-русски и по-славянски и, часто встречается, поют многое из служб церковных. Такой посетитель узнает, что внешняя неприглядность и убожество – следствие необеспеченности школы, и удивится терпению и самоотверженности учителя, который в большинстве за 3 рубля в месяц совершает свой труд, как нетребовательный, скромный работник; посетитель откроет смышленость этих жалких на вид детей; он будет приятно поражен тем, что при неудобстве помещения, при бедности библиотеки, при самом скромном образовательном цензе учителя (а часто и без него), – словом, при всех неблагоприятных к ведению школы условиях, успехи школы все же обнаруживаются и дело ее делается.

«А если бы посетителю представилась возможность при своем путешествии, после частых и продолжительных остановок в дымных зимовках полудиких инородцев, заглянуть и в самую убогую школу грамоты, то, по сравнению, он понял бы ее значение, он не только беспристрастно, но вполне сочувственно отнесся бы к этому рассаднику народности и православной церковности. Если бы случилось ему в праздничный день, прямо с пути неожиданно заглянуть в такие степные школы, он был бы потрясен тем общим стройным пением в ней, и ее питомцев и всей толпы и тем единодушием в молитве, какое сказывается в этом дружном пении молитв, которое раздается в степи, среди полудиких нехристиан. У него не хватило бы духу сказать слово в осуждение этой школы, и тут бы он почувствовал ее великое значение, если он сам – русский, сын православной Церкви. Мы имели счастье видеть эти картины и переживать их чувствами. Мы упомянули о школах степной и дикой местности, как потому, что на них по контрасту с окружающим, рельефнее выступает и для слабых глаз, их великое значение (ведь известно, истинная оценка делается по сравнению, но не с тем, с чем сравнивать нельзя), так и потому, что они значительны по количеству в этой епархии и что лицо, высказавшее строгое суждение, если знает церковные школы епархии, то тем более должно было знать эти именно школы населяемого края. Таковы по убожеству внешнему, таковы по своему доброму направлению и значению в большинстве школы грамоты этой епархии.

«Как это ни странно, школа грамоты той епархии, которую мы имеем в виду, нередко становится в ряд, возвышается до уровня по объему и успехам предметов с начальной школой министерской и выпускает своих питомцев со свидетельствами на льготу 4 разряда по воинской повинности. Присутствие на таких испытаниях специалистов другого учебного ведомства служит достаточной гарантией беспристрастия и не дает права подозревать ее руководителей в чрезмерной снисходительности. Если же такая школа грамоты становится обеспеченной в большем против указанного размера, и получает на свое содержание с местными средствами до 120 рублей от епархиального училищного совета, то она пропорционально возвышается и по успехам, и по объему преподаваемого, она более чем оправдывает затрачиваемые на нее казенный средства, жалеть о которых не приходится; она ежегодно делает успешные выпуски своих питомцев, не стыдясь представить их на испытание в школу церковно-приходскую или министерскую; она по скромности только не ходатайствует для себя официального переименования и вывески церковно-приходской школы. Если бы мы могли указать одну только такую школу грамоты с объемом преподавания и успехом начальной школы, то и единичным случаем нельзя пренебрегать в рассуждении об успехах школы грамоты. Но мы знаем целый ряд таких школь грамоты, в которых успех и объем преподавания поставлен выше, чем от них можно требовать, чем требуется официально от их назначения. Официальные отчеты свидетельствуют ежегодно о выпусках из этих школ. А неофициальное, близкое внимательное наблюдение за преподаванием в них, обнаруживаешь самоотверженные, искреннее, полезные особенно по воспитанию, труды немудрых учителей. Остается благоговеть перед делом Божиим в деле скромной деревенской школы грамоты. Честь этой школе и слава!»

«Школы церковные душат формальностями и бюрократизмом». Но здесь надобно припомнить всю бюрократичность школ министерских, чтобы осуждать церковные. Нужно припомнить, как С. А. Рачинскому, профессору Московского Университета, инспектор народных училищ не позволил преподавать в сельской школе, потому что... Рачинский не имел свидетельства на звание начального учителя: профессору Университета после того пришлось выдерживать испытание на это звание в уездном училище!..

В школе церковной, особенно же в школе грамоты, никогда не могло и не может быть ничего подобного. В ней столько свободы в преподавании, в программах, столько приспособленности к местным условиям, в ней и на самые программы, распоряжениями церковно-школьного начальства установлен такой свободный взгляд (как на примерный), что говорить о бюрократизме школы церковной совсем не приходится. Обвинители этого рода, кроме фразы, никакими фактами своих обвинений не подтверждают.

«Школы церковные совершенно не имеют надзора». Вот обвинение, которое раздается гораздо чаще и которое, как всякому с первого взгляда видно, совершенно противоречит обвинению в бюрократизме. Говорить о безнадзорности церковной школы могут только люди, совершенно не знакомые с делом. Училищные советы и их уездные отделения в епархии вполне соответствуют по числу и по обязанностям таковым же губернским советам и их отделениям. Епархиальных наблюдателей церковных школ столько же, сколько и директоров народных училищ, с той только разницей, что наблюдатель, свободный от канцелярских трудов и переписки по назначению и выдаче жалованья учащим, по отчетности в контрольные палаты и проч., – чем завалены директора народных училищ, – действительно разъезжает по епархии и посещает школы. Уездных наблюдателей церковных школ гораздо больше по числу, чем инспекторов народных училищ. Во многих епархиях уездные наблюдатели – священники бесприходные. Присоедините к числу лиц, надзирающих за школами, епархиального архиерея, благочинных, – их до 5 в каждом уезде, – и, наконец, самое главное, местного приходского священника, как заведующего. Есть ли что-либо подобное в земской и министерской школе, где учитель или учительница, часто 17–20 лет от роду, являются и учащими и заведующими, где девушка 17 лет, вышедшая из IV класса прогимназии, по должности заведывающей является в школе начальницей по отношению к законоучителю, часто почтенному и убеленному сединами старцу, духовному отцу целого прихода, во всяком случае, гораздо высшему ее и по образованию, и по службе, и по опыту?

Судя по статистическим сведениям о школах, например, Ярославской губернии, подавляющее большинство учащих – люди молодые, в возрасте от 20 до 25 лет. Без прочного и солидного образования, в возрасте, когда человек склонен к увлечениям, к сомнениям, к бурным порывам к свободе, к религиозным отрицаниям и проч., – что положительного может дать народу такая корпорация учителей, оставленная без надзора и предоставленная всецело себе? Что удивительного, что эта среда – самая революционная среда? Учитель земской и министерской школы ничего не видит и впереди в смысла улучшения своей участи. Оттого он озлоблен и при первой возможности совсем оставляет учебную службу. В школе церковной есть для учителя в будущем выход к служению в клире, в сане дьякона и священника, и, чем он усерднее, тем более ему обеспечен этот выход. И в то же время такой выход не удаляет его от школы совершенно.

Где же безнадзорность? Кто знает, как живет земский учитель, что он читает и проповедует народу, каков он по своему нравственному настроению и поведению? Кто его остановит в случае увлечений? Никто. А учитель церковной школы всегда под надзором священника. Весьма возможно, что в этом-то и причина ненависти к церковной школе со стороны тех, которые желают, по выражению Писарева, скорее «поймать таракана» и путем школы вернее и скорее революционировать народные массы и будущих солдат...

Мы разобрали все возражения против церковной школы и видели, что из них нет ни одного такого, которое повелительно требовало бы ее уничтожения. Недостатков в церковной школе, конечно, как и во всяком деле и во всякой школе, очень много, но все они устранимы. И главное средство к их устранению – не суровость суда, не лишение средств содержания, а наоборот, вполне заслуженные церковной школой привет, ласка и забота со стороны государственных учреждений, если они действительно являются государственными, если они будут желать блага народу, умиротворения и просвещения его, если они будут «русскими и по духу», как того желает Государь Император в манифесте 3 июня 1907 года.

V

Но как бы ни отнеслась Государственная Дума к церковной школе, будущее этой шкалы зависит, к счастью, не от Думы и не от какого-либо другого учреждения. Источник жизнеспособности этой школы – в ней самой, в ее связи с Церковью. С этой стороны она неуничтожима, как неуничтожима Церковь. Отвергнет государство церковную школу, – можно сказать, тем хуже для государства, а школа все-таки останется. Если она не погибла в Италии и Франции, если мы видим ее сильной в Германии, Бельгии, в Англии, в Америке и особенно в Норвегии (во всех этих странах на церковную школу отпускаются крупные суммы и со стороны государства), если она процветает даже в турецкой Греции, то тем более она останется в России. Государственная Дума, если решается уничтожить церковную школу, тем показывает только то, что она напрасно называется Государственной Думой, ибо это – мера совершенно не государственная.

В России не было клерикализма. Гонение на школу церковную, как акт недоверия и гонения против самой Церкви, будет первым шагом к насаждению именно клерикализма. К. П. Победоносцев выражался, что в России нет и не должно быть собственно ни церковной, ни земской, ни министерской школы, а есть, в сущности, только школа государственная. В этом смысле субсидия от казны церковным школам была проявлением глубокой государственной мудрости.

Отнимите эту субсидию: школа церковная, конечно, многое потеряет, долго будет болеть, изыскивать средства существования, сократится в числе, быть может, наполовину, но она останется, и уж тогда-то останется она только и исключительно церковной, чуждой государству и от него отделенной. Это ли нужно?

Никакая Дума не может уничтожить религии и Церкви: запросы религиозные и потребность общения в отправлении религиозного служения – вечны. Никакая Дума не уничтожит приходской общины, понимаемой в чисто-религиозном смысле. А если так, то приходская община, самоопределяясь в будущем, не только будет иметь церковно-приходскую школу, но и земскую, и министерскую подчинит и своему влиянию, и своему надзору, ибо для семьи, для родителей, – а они – члены приходской общины, – далеко не безразлично, кто, чему и как учат их детей. В передовых странах Европы все больше и больше сознают, а в Норвегии и Швеции и осуществляют то положение, что управление, заведывание и руководство начальными школами из центра государства или отдельных областей невозможно, что это – право и обязанность, прямой интерес и прямое дело мелкой местной единицы. По отношению к школе, приход в России и будет такой именно единицей. Его может государство не признавать, может не давать ему прав юридического лица и мелкой земской единицы. Но оно не может его уничтожить, как единицы церковной, нравственной, привычной, исторически сложившейся и исторически оправданной. Мы, несомненно, на пути к оживлению прихода. Если ни распоряжение Св. Синода об учреждении церковно-приходских советов, ни собор не дадут приходу организации, то, во всяком случай, это сделает сама жизнь. И теперь, что бы ни говорили, у нас есть приход. Будущее несет ему не уничтожение, а укрепление. Всякое гонение на Церковь, всякий удар, ей нанесенный, будет ее усиливать, будет усиливать и приход, и приходскую церковную школу. Кому же полезно и нужно обратить эту неумирающую силу, доселе бывшую положительной, в силу оппозиционную по отношению к государству? Кому нужен разгром церковно-приходской школы? Кому нужен раздор Церкви и государства? Кому полезно их разделение? Во всяком случай, не людям мира и порядка, не людям, любящим родину и желающим ей блага и процветания.

Государственная Дума, слава Богу, – не все в России. И основные законы, и реальные примеры уже показали, что у нас в России два пути законодательства: один – обычный, через Государственную Думу и Совет, а другой – чрезвычайный, – действие прерогативы Царской самодержавной власти. И мы уверены, мы глубоко убеждены, что Венценосный Покровитель Церкви русской, Блюститель всякого в ней благочиния, не отдаст судьбы Церкви на окончательное усмотрение Государственной Думы и никогда не согласится на уничтожение или ослабление церковной школы.

Воссозданная в 1884 году Его незабвенным Родителем, укрепившаяся в эти четверть века своей жизни и деятельности, оказавшая столько великих услуг делу просвещения и нравственного воспитания русского народа, церковная школа умереть не может.

Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 4: Статьи по вопросам миссионерским, педагогическим и публицистическим (1887-1912 гг.). - 1995. - 654, IV с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).