Социализм в новое время. Англия. Иеремия Бентам.
Из представителей школы классической политической экономии нам предстоит познакомиться ещё с Бентамом, давшим своё имя целому направлению философской и политико-экономической мысли, известного под именем утилитаризма и бентамизма. В учении Бентама мы найдём чрезвычайно много знакомого, так как этот знаменитый юрист оказал влияние не только на Англию, но и на наше отечество, которое, в лице нигилистов 40-х годов, сделало его основные положения у нас своим символом веры. Колоссально было влияние Бентама и на социализм, особенно материалистической марки, который только на первый взгляд кажется противоречащим индивидуализму Бентама, но в сущности, как увидим далее, имеет одну и ту же с ним духовную плоскость.
Отправным пунктом учения Бентама является следующая, по его мнению, аксиома. «Природа поставила человека под власть удовольствия и страдания. Им мы обязаны всеми нашими понятиями; к ним мы относим все наши суждения, все действия нашей жизни. Тот, кто думает освободиться от этого подчинения, не знает, что он говорит. Единственная его цель – искать удовольствия и избегать страдания в ту самую минуту, когда он отрекается от величайших удовольствий и идёт навстречу жестоким страданиям. Эти вечные и неодолимые чувства должны быть главным предметом внимания моралиста и законодателя».
По уверению Бентама, все аскетические философы, например, стоики, имели в виду получить вознаграждение репутацией и славой за мнимые свои жертвы. Религиозные же последователи аскетизма – или жалкие безумцы, которые терзаются напрасным страхом, происходящим от предрассудков, или люди, которые думают получить в будущей жизни награду за лишения в настоящей. Следовательно, – заключает он, – «аскетизм есть не что иное, как дурно понятое начало пользы; в основании его лежит недоразумение».
Эти посылки Бентам, повторяем, считает бесполезным доказывать, так как, по его мнению, они аксиоматичны. Но, понятно, без критики нельзя принять их. Без сомнения, есть доля истины в том, что человек часто действует для получения удовольствия, избежания страдания, но единственный ли это мотив человеческих поступков? Мы знаем, что не менее часто человек действует по обязанности, и если от исполнения обязанности он чувствует удовольствие, то это удовольствие является для него не целью, а последствием действия. Он удовлетворяется именно тем, что не имел в виду никаких личных побуждений. Иначе само понятие обязанности для него не существовало бы. При этом человек не взвешивает, какое удовольствие больше и какое меньше; он часто жертвует именно теми наслаждениями, которые для него всего дороже, даже самой жизнью, сознавая, что в этом состоит долг разумного существа, которое живёт не для себя только, а для служения высшим, т.е. общим, началам и целям.
Допустив ложную посылку, Бентам получает целый ряд ложных выводов, с которыми ему самому приходится жестоко бороться, поскольку он становится на почву общих начал.
Так как сущность деятельности людей состоит в стремлении к удовольствию и избеганию страдания, то все мотивы человеческих действий он считает одинаковыми.
«Мотивы! – восклицает он. – Как будто не все мотивы одинаковы! Как будто не все они имеют целью доставить действующему лицу какую-нибудь награду за его действие или избавлением от страдания, или приобретением удовольствия! Самые порочные люди и самые добродетельные имеют совершенно одинаковые мотивы действия: и те и другие хотят увеличить сумму своего счастья».
Бентам, стало быть, утверждает, что пружины человеческих действий одинаковы, а потому считает их одинаково нравственными, независимо от содержания.
«Цель всякого разумного существа, – говорит он, – состоит в том, чтобы получить для себя самого наибольшее количество счастья. Всякий человек себе ближе и дороже, нежели другому, и никто, кроме его самого, не может измерить его удовольствий и страданий. Необходимо, чтобы он сам был первым предметом своей заботы. Его собственный интерес должен в его глазах иметь преимущество пред всяким другим».
«Отрешиться от своей личности, забыть собственный интерес, приносить бескорыстные жертвы в виду долга, – говорит он далее, – это всё – фразы, конечно, очень громкие, но, правду сказать, столь же и нелепые».
Из этого, конечно, сами собой напрашиваются нижеследующее выводы:
1) Единственная разумная цель человека есть стремление к счастью, но
2) понятие счастья не даётся извне; у людей нет объективного мерила это считать счастьем, а то – несчастьем, счастье есть ощущение удовольствия.
3) Чувство же удовольствия по существу субъективно (раз оно сводится к ощущению), поэтому счастьем будет то, что считает таковым каждый в отдельности человек.
4) Исходя отсюда, мы должны считать равноценным счастье разбойника, ограбившего свою жертву и самопожертвование христианина.
5) Отправной пункт философии Бентама не даёт, таким образом, никаких прочных оснований для конструирования государственного строя, ибо всякий строй имеет основанием жертвы личности в пользу общего.
Но сам Бентам не решился сделать эти очевидные выводы из своего учения, ибо по своей психологии государственного человека, желающего всем людям добра, он являл крайний пример отрицания своей теории утилитаризма.
Прилагая свои начала к государственной жизни, Бентам говорит, что «общественное счастье должно быть целью законодателя; общественная польза должна быть основанием суждений в законодательстве».
Но начать с того, что с основной точки зрения Бентам не вправе рекомендовать законодателю считать удовольствием «общественное счастье»; удовольствие есть дело вкуса, и, по теории Бентама, законодатель вполне может считать своей целью несчастие общества, раз это приносит ему лично пользу и удовольствие. Бентам выпутывается из этого затруднения, говоря, что будто бы счастье общества опять-таки диктуется утилитарными мотивами личности. Он полагает, что счастье общества и личности по существу тождественны, ибо общество есть не что иное, как фиктивное тело, состоящее из лиц; следовательно, интерес общества составляет только сумму частных интересов всех его членов. Общее благо достигается тем, что каждый получает из него наибольшее количество для себя. Это было бы, без сомнения, справедливо, если бы личные удовольствия можно было складывать, как математические единицы. Но всякому известно, что удовольствие одного часто противоречит удовольствию другого, и личная польза нередко идёт наперекор общей. К тому же и вообще употребление понятия общей пользы, с точки зрения утилитаризма, является неправомерным. Он сам признал несостоятельность общих идеальных (религиозных или моральных) начал, которые точно, категорически определили бы в чём должно заключаться общее счастье. Это понятие он необходимо должен отдать под контроль личного вкуса; а раз так, то мы получим столько же понятий общего блага, сколько людей; иначе говоря, ставим в тупик законодателя, который стал бы руководствоваться началом общего блага по принципу утилитаризма.
Из теории Бентама, – говорит Чичерин, – прямо следует, что князь, который пользуется властью для личных своих удовольствий, что меньшинство, которое обращает остальных членов общества в рабство, или большинство, которое вымогает, что может, из меньшинства, – действуют добродетельно, ибо они предпочитают своё удовольствие чужому и большее – меньшему. Это возражение неопровержимо. Но пойдём далее. Что же разумеется под именем общего блага? Наибольшая сумма удовольствий, ощущаемых гражданами, – ответил бы Бентам. Если мы спросим: каких, то в ответ получим: всяких. Как личные ощущения, все они имеют одинаковую цену; тут качественного различия быть не может. Одни предпочитают удовольствия одного рода, другие – другого. Это – дело вкуса. Не имея объективной оценки удовольствий, Бентам принуждён принимать их все, как равноценные, и выставить принципом законодательства – наибольшее количество счастья для наибольшего количества людей. Это привело его к демократии, как идеалу политического строя.
Но поразительная узость философской мысли Бентама не мешает ему обнаруживать большое критическое чутьё в отношении своих противников. Так, им замечательно дельно проанализирована так называемая декларация прав гражданина и человека, выдвинутая французской революцией. Для образца мы приведём его критику равенства в приложении к собственности. «Объявление прав, – говорит Бентам, – провозгласило всех людей равными в правах. Из этого выводят, что они должны быть равными и в отношении к имуществу, и что поэтому все возникающие в этой области различия должны быть уничтожены. Но подобная система привела бы к уничтожению как безопасности, так и богатства. Ни один человек при таком порядке не может быть ни единой минуты уверен, что он будет пользоваться своим приобретением, а потому никто не даст себе труда улучшать своё состояние работой. Всё станут жить со дня на день. Вследствие этого сумма народного богатства должна уменьшаться не только временно, но постоянно. С какой бы стороны мы ни стали рассматривать систему всеобщего уравнения, мы увидим, что она ведёт к этому неизбежно. При равном распределении имуществ средняя цифра, приходящаяся на каждого, будет весьма невысока. Для Англии, например, можно определить её в 20 фунтов дохода или 600 фунтов капитала. Следовательно, все вещи, которые своей ценностью превосходят эту сумму, должны быть изъяты из обращения; это – чисто потерянное богатство».
Ход рассуждений здесь идёт мимо собственно социалистических построений, базирующихся на обобществлении средств производства, а вначале, при утопических концепциях, – на обобществлении собственности вообще; он направлен на идеи так называемых переделов. У нас в России одной из таких идей было требование «чёрного (земельного) передела».
Но некоторые соображения Бентама применимы и к социалистическим доктринам.
Так, он говорит, что страсть к равенству коренится не в добродетели, а в пороке. Она имеет источником не доброжелательство, а злорадство. Приверженцем равенства является тот, кому невыносимо зрелище чужого благосостояния. Между тем, при высшей степени совершенства, до которого можно дойти, равенство всё-таки не достигает цели. Всеобщее уравнение имуществ даёт только средства для счастья; но что такое равные средства при неравенстве потребностей? Какое мне дело, что мой здоровый и сильный сосед в состоянии поддерживать свою жизнь, если я умираю от недостатка средств для излечения болезни?
Истинное равенство должно быть пропорционально потребностям...
Как известно, левое крыло социалистов и проектирует это равенство, выражая его в формуле: труд по способности, а продукты каждому по потребности. Бентаму (да и не только ему) даже самая мысль о таком равенстве показалась бы чудовищно нелепой, нарушающей элементарные основы справедливости. Начиная от первого ангела, не удовлетворившегося своим положением, и праотца Адама, мы видим, что пределов аппетитам и потребностям нет конца. Истинное равенство кроется не в равной степени удовлетворённости аппетитов, а в равенстве пред долгом, в равенстве служения высшим началам независимо от материальной обстановки. Это равенство во Христе особенно ясно формулируют апостолы, приглашающие оставаться всех в своём состоянии, однако, не переставая служить истине и добру.
Неравенство и подчинение, – говорит Бентам, – составляют естественное состояние человека. Это – состояние, в котором он всегда был, есть и будет, пока он остаётся человеком.
Безусловное равенство, так же, как и безусловная свобода, – невозможны. Дети неизбежно должны быть подчинены родителям; в семействе необходимо подчинение или жены мужу или мужа жене. Следовательно, для двух третей человеческого рода свобода и равенство не могут существовать. Если же всеобщая свобода немыслима, то всеобщее равенство возможно только при всеобщем подчинении. Всех нельзя сделать равно свободными; но можно всех равно сделать рабами, за исключением одного лица, которому должны подчиняться остальные. В приложении же к собственности система уравнения может привести к тому, что никто не может иметь более известного размера имущества, но она не в состоянии достигнуть того, чтобы никто не имел меньше. Эта система влечёт за собой только всеобщее разорение.
Несмотря на противо-социалистические воззрения Бентама, социалисты материалистической складки (а таково подавляющее большинство социалистов) всецело заимствовали дух его учения. Прежде всего они взяли у него понимание человека, который только и делает, что вычисляет на счётах удовольствия и страдания, копит богатство ради богатства, завидует и борется за жизненные блага, в которых полагает смысл своего существования.
Дело не меняется от того, что марксисты подставили вместо отдельной личности целый класс. Побуждения и основания деятельности классов, по их мнению, остаются в той же плоскости, что и у Бентама. Задавая вопрос современным социал-демократам, в чём заключается суть теперешнего социального процесса, мы, несомненно, получим от них ответ в духе Бентама: суть эта заключается в борьбе классовых интересов. Так же, как и у Бентама, мы не найдём у них критерия интересов. Интересы пролетариата, буржуазии, крестьянства и т.д. с их точки зрения ничем качественно не отличаются друг от друга; борьба их сводится к силе, а не к праву или моральной оценке содержания интересов.
Отсюда социал-демократы проповедью классового эгоизма ставят рабочий класс, с философской точки зрения, в ужасное положение. Если рабочий класс завладеет жизненными благами по праву силы, то тем самым он сделает правомерным насилие над ним со стороны всех других конкурентов. Но так как эгоистическая борьба пролетариата за свои классовые интересы – дело далеко не лёгкое, то бентамизм марксизма ещё более затрудняет её тем, что делает правомерным насилие над ним уже и теперь, когда он ещё далёк от социалистического строя. Классовый утилитаризм социал-демократии делает возможной ту мысль, что все не пролетарские классы, руководствуясь своим интересом, должны как можно более душить рабочий класс, пока он слаб и не задушил их. Безнравственного, с точки зрения Маркса, тут ничего не будет, ибо у него и его сторонников нет критерия, по которому интерес одного класса должен быть предпочтён интересу другого.
