Патриотические союзы и их отношение к религии. (Речь, произнесённая на патриотическом вечере 8 января 1907 года.)
Великие бедствия и опасности вызвали мобилизацию консервативных элементов русского общества, и повели их на защиту жизненных интересов русского народа, русского государства и русской культуры.
Не политические «староверы», не «поклонники застоя», «деспотичного режима» или «бюрократии» могут отзываться на такие национально-государственные задачи, но именно граждане, способные разумом и сердцем внимать велениям гражданского долга.
Против захватных вожделений инородцев, против разрушительного процесса изменения удельного веса национальностей в русском государстве – консервативные элементы русского общества выставили исторический принцип русской государственности, именно самодержавие, единственный принцип, пригодный для политического синтеза множества национальностей различного удельного веса, удерживаемых в равновесии только этим принципом.
Против разрушительных, антикультурных влияний космополитизма, против обезличения русского народа, русские люди выставили принципы православия и русской народности, ибо космополитизм, по существу своему, столь же атеистичен, как и враждебен национальной основе государства.
Вот, в сущности, весь ответ на вопрос: почему русские патриотические союзы в политических своих программах, прежде всего, говорят о религии, о православии.
Обычное, ходячее возражение против усвоения такой силы вопросам религиозным состоит в том, что говорить о религии составляет задачу обществ чисто религиозных, а не политических, что никто и никогда не станет бороться против религии, какие бы партии ни возобладали в государстве, ибо, даже по учению социализма, религия есть частное дело, снисходительно разрешаемое в будущем новом государстве для желающих.
Не станем подробно говорить о том, что религия для верующего человека есть, прежде всего, Истина, прежде всего – путь личного спасения, и что такое безразличное или хотя бы и снисходительное и только терпимое отношение к ней со стороны государства, как это государство в идее представляется верующему, непонятно, недопустимо и невозможно. Ведь, по убеждению религиозных людей, царство земное, человеческое, есть только средство и путь к царству Божию...
Но и по существу, с точки зрения вполне объективной, принцип отстранения государства от религии народа является чисто идеологическим, совершенно необоснованным; он противоречит опыту веков, свидетельству истории, хотя и прикрывается постоянно со стороны его горячих защитников мнимо-научными соображениями. На практике такой принцип приводил всегда и неизбежно от безразличного отношения к религии к гонению против неё, раскалывая цельность духовного миросозерцания народа; в общественных же настроениях он совершенно лишит почвы и опоры закон и власть, и подорвёт вконец всякую нравственность. Здесь не помогут ни научные построения морали, ни преподавание в школах: за отсутствием внутренних властных побуждений к соблюдению и признанию единых и общих нравственных норм человеческого поведения, придётся обратиться к единственному способу удержать общество в пределах закона и порядка – к воздействию только страха и беспощадного насилия. Но это значило бы гальванизировать труп.
В конце концов, неизбежна гибель всякой культуры государственности и общественности, полное торжество абсолютной анархии.
Конечно, государство не может ни создать, ни направлять веры: эта область есть по преимуществу область свободы. Но ведь инстинкт религии и даже проявления его в тех или других формах существуют раньше создания государства, которому, напротив, самому приходится определяться под воздействием веры народной. Это – бесспорный исторический факт.
Наука, например, составляет так же область свободы, как и вера. Науки также государство не может создать, ибо инстинкт познания и истины дан раньше Государства. Соберите обезьян самых высших пород и попробуйте путём какой угодно выучки создать из них общество с религиозными и научными учреждениями. Это невозможно за отсутствием духовных основ для такого рода явлений. Но раз такие основы есть, раз инстинкты религии и научного познания вложены в человека прирождённо и помимовольно, государство не может их игнорировать, хотя бы этого и хотело.
Итак, – продолжаем аналогию, – наука есть область свободы, как и вера. «Однако мы видим, как велики заботы государства об учреждениях, где зреет наука: об университетах, академиях, библиотеках, музеях и т.д. То же самое, при логичности государственной мысли, естественно видеть и в отношении к религии».
Никто не станет утверждать, что общество, составленное из порочных членов, может быть счастливым при каком бы то ни было устройстве. Никто не станет отрицать, что человек существует раньше закона, что люди вначале создают закон и формы жизни, а закон уже потом, в свою очередь, воздействует на людей. Никто не станет сомневаться в том, что низменные, животные инстинкты человека, не сдерживаемые никакой внутренней обязательной силой (о внешних карах не говорим, они бьют по ветвям, а не по корню), неизбежно обратят жизнь в ад при всяких государственных и общественных порядках.
Но такой внутренней обязательной силой может быть только религия, ничто иное.
Нравственность может покоиться только на религиозных основаниях, – это голос народа и народов, могучий голос внутреннего свидетельства человеческого духа, которого никогда не победят никакие софизмы так называемой автономной морали.
Когда в Харькове сын-студент стреляет в родного отца отравленными пулями и потом бежит; когда в течение короткого времени добровольцами, мнящими себя героями, убиваются один за другим несколько государственных деятелей, – то справедливо усомниться в действии автономной морали и даже в действии самой совести, которая, несомненно, формально человеку прирождена, но, по внутреннему содержанию своему, конечно, нуждается в руководстве иного агента, каковым и может быть опять только религия. Так, ведь, и научный инстинкт формально прирождён человеку, но объём познаний и их направление и содержание разнообразятся до бесконечности, а без воздействия со стороны, в смысле пополнения его содержанием, инстинкт познания остаётся чистой потенцией.
И как не понять, что та самая сила, лишённая нравственной опоры, которая теперь проявляется в убийствах не согласных с теми или иными воззрениями лиц, не уничтожится после того, как убийства, допустим, и в самом деле принесут какой-либо новый строй жизни?! И в новом этом строе будут правители и распорядители, найдутся несогласные и с их воззрениями и действиями; при отсутствии внутренне-обязательного голоса религиозной совести, в борьбе ними рука так же легко протянется к бомбе и револьверу, как она протягивается теперь. А в фанатизме, в побуждениях и способах самооправдания и даже возвеличения до степени героя никогда недостатка не будет.
Идеализация порока и преступления вовсе не редкость. Это мы видели у древних, которые возводили разврат в средство богоугождения; это видим и у современников, которые то воспевают «обаяние зла» и «цветы порока» в декадентстве; то в героях Горького, любовно выписанных, свободных от всяких «условностей», под которыми понимают чаще всего вечные нравственные основы, видят грядущих обновителей нашей общественности; то, наконец, повторяя иезуитство, проповедуют «святой обман» и, молчаливо соглашаясь с тем, что «цель оправдывает средства», в политических убийцах видят нечто достойное хвалы.
Так будет всегда, и ещё в более уродливых формах, если у нас не будет того необходимого правила, которое даётся нам в религиозном чувстве, как оно формировалось исторически, скрепляя и объединяя народ в единстве исповедания, обряда и устроения жизни, то есть в Церкви.
Нужно, прежде всего, знать, что́ добро и что́ зло. При разнообразии ответов на этот вопрос со стороны ума человеческого, при неопределённости и неясности указаний и при слабости принудительной силы совести, – ясное и определённое решение и полный свет в эту область внесёт только религия.
Нужно иметь побуждения к добру. При бесконечных спорах о принципах жизни, построенных на началах приятного или полезного, при полной непригодности систем современной утилитарной морали, при отсутствии указаний точного содержания в понятии долга, только религия даст искомые побуждения к добру, высшие и низшие, доступные для всех людей, всех степеней умственного и нравственного развития.
Нужны силы к выполнению добра, дающие возможность восторжествовать добрым стремлениям в человеке над инстинктами и стремлениями противоположными, эгоистическими, животными. История человечества безошибочно указала и силы эти только в религии, которая одна вдохновляла людей на величайшие подвиги, осмысливала, просвещала и освещала самый патриотизм и всякое геройство.
Так, вне религии, по нашему убеждению, не возможны ни культура человечески-достойная и одухотворённая, ни государственность и общественность прочная и осмысленная. Для существования государства нужна определённая территория для поселения, и в той же самой мере необходима религия народа.
Патриотические русские союзы, ставя православие во главу угла своего политического исповедания, делают это не по «тактическим соображениям», столь ныне принятым, – по которым о религии, скрепя сердце, именно умалчивают левые политические партии, – а по глубокому убеждению в истине, спасительности и исключительной духовно-культурной силе религии.
Будучи хранилищем русского национального чувства, веруя в мировое историческое призвание России, видя оправдание этой мистической веры в указаниях истории и в назревающих будущих построениях мировой жизни, разделяя со всем народом его заветные чувства и стремления, зная, что только язык религиозно-нравственных убеждений и упований есть общий и всем понятный язык на Руси, признавая и почитая прошлое и на нём возводя будущее, – мы не можем отойти от народной веры и не можем о ней умолчать, в ней мы и лично для себя видим истину, путь спасения, и в то же время видим в ней и единственный путь благоустроения и спасения народа и его земного царства. В православии и в указываемых им вечных запросах и задачах человеческого духа, – в православии мы отыскиваем и оправдываем само государство со всем тем, что составляет неизбежное odium всякого государственного бытия, осмысливаем и оправдываем и власть, и самую народность.
В час, когда мы отказались бы от знамени православия, мы тем самым отреклись бы от всех прочих наших принципов, нами защищаемых, и от самого нашего политического существования.
Мы обратились бы тогда всем народом в бесформенную и ничем внутренне не управляемую массу, в которую вновь творческим актом нужно было бы вдунуть дух животворящий.
Но в поисках источников этого всеоживляющего духа мы опять и неизбежно пришли бы к одному и единственному: святая вера, святое православие.
Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).
