Вопрос 182 (из "Амфилохий"). Как мы говорим, что Божество есть одно и три?
Мы богословствуем, что Божество есть одно и три: одно же и три применительно к этому сверхъестественному богоначалию наше богословие священнословит, понимая одно или три не в собственном смысле, как у собственно и по природе исчисляемых вещей (ибо сверхначальное благоначалие утверждено неизреченною мерою всеконечно превыше всякого числа и единиц, которые восполняют части числа и всякого иного количества), но через «одно» позволяет символически выразиться (συμβοΛικώς άναπτύσσεσθαι) Его сокрытости и невыразимости, и неисходи- мости, и (как и сказать?) сосредоточенности в Себе и сокрытой молчанием природе, которая превыше всякого ума и мышления. «Три» же священным словом тайноводствует и раскрывает Его проявляющуюся благость и исхождение, и простирание (την έκφαντορικήν αύτής αγαθότητα καί πρόοδον καί έξαπλωσιν), не всем блеском озаряя, но насколько человеческая природа может воспринять, посредством чего созидательная и самоипостасная сила и промысел (о δημιουργός καί ή αυθυπόστατος δύναμίς καί πρόνοια) сияет вместе с живорождающим и содержащим все действием (ζωογόνω καί συνεκτική τού παντός ένεργεία). Ибо пребывание в невыразимой сокрытости и совершенная неподвижность как скрывается в чертогах молчания, так же и недоступна никакому разуму, потому что нет ума, восходящего в то, что превыше ума (τα ύπέρ νουν). Посему в первую очередь боголепное представление созерцает пребывание, стояние, неподвижность, тождество и, насколько возможно человеческой природе воспринять премирные лучи осияния оттуда, совместность пребывания, стояния и неподвижности. Затем же оно священнолепно рассматривает единовидную и богодейственную инаковость и нераздельное движение в неподвижных Ипостасях, неизреченно и без всякого течения боголепно источаемое из сокрытости как из источника. Итак, Божество есть одно и три не в смысле арифметического словоупотребления.
На это, стало быть, намекая и до нас таинник неизреченного, великий Дионисий, посвященный тайноводителем к невыразимому (ύπό του τα ανέκφραστα μυσταγωγοϋντος), говорил, что Виновник по превосходству всего умопостигаемого «не есть ни одно, ни единство», полагая Его выше всего у нас драгоценного и, совершенно ясно, прежде всего и соисчисления. И вновь: «Мы видим Богоначалие священно воспеваемым как единицу и единство из-за простоты и единения сверхъестественной бесчастности, от которой мы как от единотворной силы соединяемся и, когда разделяемые наши инаковости премирно сворачиваются, связуемся в боговидную единицу и богоподражательное единение. Как Троицу же – заметь, ведь он не говорит, что «как исчислимую», но: «из-за триипостасного проявления пресущественного Родительства, от Которого есть и именуется всякое отечество на небесах и на земле (Еф.3:15)». И много такого можно найти у боговещанного и достойного Павлова тайноводства зрителя незримых.
А что Троица не относится к исчисляемым в собственном смысле, и из вышесказанного можно усмотреть, и различные другие рассуждения показывают. Ведь применительно к исчисляемым в собственном смысле, как, скажем, людям или ангелам или многому другому, мы можем сказать и «троица ангелов», и «троица людей», но и «три ангела», «три человека», о превышающей же всякий ум и всякое число Пресвятой Троице никто из благочестивых не сказал бы ни «Троица Богов», ни «три Бога». Опять-таки, принимаемые в Пресвятой и животворящей Троице Лица, сохраняя [Свои] особенности ненарушимыми и неприкосновенными, как бы проницают Друг Друга (ὡς δι᾿ ἀλλήλων χωρεῖ): все исполняет Отец, все исполняет и Сын, так же и Дух Святой; и наоборот, где присутствует Дух, там и Сын, и Отец, но и в том, в чем присутствует Сын, с Ним и Отец, и Дух, а у исчисляемых в собственном смысле ни о чем таком нельзя даже подумать.
К тому же у исчисляемых в собственном смысле бывает и прибавление, и отнимание исчисляемых, а у пресущественной и непостижимой Троицы как вообще можно это помыслить? И много такого еще можно было бы усмотреть.
