Вопрос 181 (из "Амфилохий"). Почему Божество доходит до Троицы и ни ограничивается меньшим, ни простирается далее?
Слово, касающееся потаенного и превосходящее знание, доступное в намеках и отражениях, наверное, пребывает в иных пределах более богозрительного и небесного тайноводства – то же, что можно увидеть из закоулка и воспринять перстным слухом, вот это представив, пусть оно и вторично, не умея уловлять искомое через первичное, мы не понесем ответственности промолчавших.
Об одном из этого можно сказать и более священным образом, что таинственная и немолчная песнь херувимов, троической святостью сводимая в единое господство, описывает троическое совершенство богоначалия (την τριαδικήν τής θεαρχίας τελειότητα). И простота имен, последовательно произносимая и ничего не вводящая посредине, а равно и неотличимость (άπαράλλακτον) речения не меньше отображают простоту сверхсущественной сущности, подобно же учат и о неотделимости Ипостасей друг от друга, об Их соприродности и неотличимости по сущности (κατ᾿ ουσίαν άπαράλλακτον).
К тому же, поскольку совершенному подобает начало, середина и завершение (ή αρχή καί ή μεσάτης καί ή τελειότης), а из всех других чисел первым это выпало на долю числа три, несказанное и непомыслимое Божество, естественно заботясь о том, чтобы воссветить нам некие символы и следы познания Его от знакомого нам, не сочло недостойным проявляться через троическое богословие (δια τής τριαδικής έμφανίζεσθαι θεολογίας).
Еще же и потому, что все усматриваемые нами у Божества боголепные [свойства] мы находим изначально по природе сводимыми к трем отдельно взятым [понятиям] (εις τρία συγκεφαλαιοΰσθαι ειληφότα) и не сводимыми ни к меньшему, ни к большему числу. К каким же это трем? К сущности, силе и действию (ούσίαν καί δύναμιν καί ενέργειαν) – ибо неблагочестиво отбирать у Божества силу, но, конечно, и действие, и еще гораздо больше – сущность. И никоим образом нельзя свести их в тождество и одну Ипостась и дать одно и то же определение силе и сущности, или силе и действию, или действию и сущности, но и (тем более) их совокупности.
Посему, так как есть три [понятия], к которым возводятся остальные боголепные имена и свойства, Божество понятным образом не ограничивается числом, меньшим троицы, и не простирается дальше нее. А как и что возводится к каждому из трех богословских понятий, и обнаружить легко и, обнаружив, приобщить и других к пользе. Пресущественность, благо, бесформенность, единство, бесколичественность и подобное сразу окажутся обозначающими сущность, пусть одни и непосредственно, а другие с усмотрением некоего посредства; самовластность же, самовладычество, господство, созидательность, всесильность и близкое к тому охватываются умозрением силы; творение же и промысел, и спасение, и уделение и раздаяние даров благодати и сходное с этим различными и таинственными речениями священнословят действие. Если же есть какие-либо из боголепных имен и понятий, подходящие не к одному лишь из трех, но ко всей Троице, то это не только нисколько не противоречит слову истины и умозрению троического богословия, но скорее еще больше подтверждает их прочность и безупречность, а также дает повод и к вторичным умозаключениям, посредством которых Божество обоснованно показывается распространенным в троичном протяжении (εις τριαδκήν περιοχήν).
Таким образом, если кто-нибудь покажет, что боголепные имена и понятия ограничиваются троичным соисчислением с помощью иного подхода, из-за этого он ни в коем случае не окажется виновным в привнесении ни шестерицы, ни числа единицы или какого-то другого множества, но, напротив, представит непреложность Троицы подтверждаемой различными доводами и еще лучше докажет постоянство и неизменность богословия. Ибо то, что неподверженность преестественной Троицы сокращению и распространению постигается не одним только умозрением, но недвижимость и устойчивость Ее открывается со многих сторон, разве не есть неопровержимое подтверждение изначально приведенной причины? Ведь если бы троичное соисчисление доказывалось различными умозрениями применительно к одному и другому подлежащему, а не к Одному и Тому же единому Божеству, ничто не мешало бы и неумножаемости Божества умножаться вместе с множеством умозаключений. Если же сколько раз нам даровано рассмотреть, столько раз мы обнаруживаем это священное и превосходящее исчисление число применительно к Той же Преблагой Троице без уменьшения и увеличения, то разве множество обоснований не учит нас скорее тому, что неумножаемость и неотъемлемость троического богословия непреложна и всеистинна?
Итак, есть и другое, посредством чего выявляется Троица по подобию разобранного рассуждения, как, например, следующее: ум, мыслимое, мышление (νους, νοητόν, νόησις); затем Слово и Дух и то, из чего Они происходят (Λόγος καί πνεύμα καί τό έξ ού ταΰτα πρόεισιν); но также и сверхначальное, первое и природное начало и те, для которых оно стало началом на основании соприродности, от чего происходит и присутствующее во всех сущих начало по владычеству и господству; далее Родитель, Порождение, Дух (γεννήτωρ, γέννημα, πνεύμα), – но не бесплоден Источник и Причина всех рождающихся, и не без Духа То, Что доставляет всем дыхание, и не беднее своих созданий, но еще и животворит первым и впервые, сверхъестественно, но согласно Его природной и превышающей разум особенности. Ибо надлежит, чтобы происшедшим и животворимым по образу создания и владычества предшествовала предначальная природа и жизнь сверхприродных и единосущных, чьим отблеском и подражанием является вся остальная природа и жизнь, потому что и в земных делах прежде искусства утверждена и водружена природа, которая, опять же, по необходимости, не будучи ни самовластвующей, ни безначальной, образуется и составляется по образцу другой [Природы], создательницы всех природ, отделенной от них неизреченными превосходствами бытия. Много, пожалуй, есть и другого, что можно привести в пример согласно этому же умозрению.
Я знаю, что некоторые высказали и некое иное символическое умозрение (συμβολικήν θεωρίαν). Божество, по их словам, непреклонно и взвешивает промысл обо всем на весах праведности: итак, поскольку и у того, что люди придумали как средство различения равных и неравных, – а это в собственном смысле называют весами – вот у них два конца с обеих сторон прикреплены к средней дужке, и троичная особенность являет различие по ипостасям (τό κατά τάς ύποστάσεις διάφορον), но суждение и действие у них одно. И это изображает собою тройное и единое умозрение (τριαδικήν καί μοναδικήν θεωρίαν), [поскольку] Судия и Взвешиватель всего Бог не подвергнут оскорблению от того, что непостижимое Его богопознание обнажается и раскрывается через привычные нам выражения.
Ты же мог бы заметить, что ни у какого из других чисел, кроме троицы, нельзя видеть пределы соединяющимися с серединой тождественным и единым равенством: посему [именно] через это число, которое рисует равенство, тождество и неотделимость в неслитности и отображает некое священное представление нашего богословия, скорее, чем через какое-то другое, тайновод- ственное церковное употребление справедливо рассудило учить о распространенной [природе] троического единоначалия (την άναπλουμένην τής τριαδικής μοναρχίας).
Но для понимания неумножаемости и неподверженности новшествам Троицы следует руководствоваться и вот чем. И чем же это? Если все, приведенное из не сущего в бытие [состоит] из материи и формы, или, во всяком случае, из соответствующей материи и формы основополагающей двоицы, то необходимо, чтобы невещественная и пресущественная природа, создавшая весь этот мир, превосходила двойственное соисчисление творений как приземленное и приверженное материи. А если так, то, стало быть, Божество никоим образом не терпит завершаться на исчислении в двоице, но, основываясь на троическом богословии, оставив внизу материю и принадлежащее ей, не приемлет дальнейшего исчисления, чтобы не впасть в обыденность и неустойчивость, изойдя из первоначальной области и рассеиваясь по всякому человеческому измышлению.
Бог же есть Троица, а не двоица, чтобы не носить в Себе начало и причину рассечения и рассеяния и не оскорбить единую и неделимую природу, источник всякого единства. Тем более Он – не четверица, ибо она есть двойное рассечение – одно, предварившее возникновение, а другое – рассекающее и разрешающее сложившееся из того. И пятерицу нельзя было бы усматривать, и последующие, одни [то есть нечетные] – как вторичные по отношению к троице и уступающие ее идее (концепту, принципу) неделимости, а другие [то есть четные] – потому, что они тем в большей степени причастны рассеянию, рассечению и материальности, чем далее продвигаются в сложности. Итак, богословие справедливо восприемлет Троицу для проявления заключенной в природе сокровенности (προς έκφαντορίαν τής έν τή φύσει παραλαμβάνει κρυφιότητος), единицу же, поскольку превосходящая ум сокровенность Божества ничем другим так не богослов- ствуется и не показывается, как единицей, и потому что Божество воспевается как источник всякого соприродного единства.
К тому же двоица первая больше всего несет в себе следы не сущего (ибо она прежде прочего есть источник распада, разделения и рассеяния) и для всех есть причина того, что они несут в себе начатки тления. Троица же первая изображает неделимое и нерасточимое, и если что другое причастно нераздельной и нерасточимой природе, признается получившим [это] от нее. Поэтому Божество, естественно, отбросило причину текучести, распада и тления, удостоило же, чтобы неподверженность течению, рассеянию и распаду познавалась из отображающей это Троицы. Ибо презреть причину рассечения и текучести и прочих равнозначных страдательных состояний – это присуще Божеству, а не попустить, чтобы человеческий ум блуждал в беспредельности, презрев Троицу, первым делом отображающую все противоположное названным состояниям – это есть явственнейшее свидетельство подобающего Богу человеколюбия и промысла о нас.
