Власть церковная

Ещё немного времени, и великое священнодействие хиротонии епископской, столь редкое даже в епархиальном городе и столь торжественное, заключится вручением новопосвящённому архиерею жезла, символа власти в Церкви. Когда провозглашается власть, когда возводится она на высоту действия: тогда естественно людям, до которых власть касается, отнестись к ней с особым вниманием. И было время, когда хиротония епископа становилась событием для Церкви, к коей он назначался, приковывала всеобщий интерес, захватывала все сердца. Она и совершалась обычно посреди того града, в котором посвящаемому судил Бог проходить архипастырское служение.

Ныне справедливо раздаются жалобы на полное равнодушие части нашего православного общества, и притом наиболее образованной, ко всему, что делается в Церкви: кто приемлет власть, чем занята Церковь, каковы её нужды, каково её положение, – всё это теперь совершенно не интересует многих православных людей, занятых с увлечением, нередко до болезненности повышенным, всякими вопросами и интересами жизни – политическими, общественными, научными, служебными, наконец, личными, от серьёзных до самых пустых, ничтожных и легкомысленных, но только не церковными.

Впрочем, иногда в литературе и общественной жизни вдруг какими-то приливами появляется интерес в сторону религиозных запросов; но и здесь чаще всего одна игра ума, упадочность мысли, пустое тщеславие, а не искание истины религиозной, как богообщения и спасения. Мало того, здесь чаще всего мы встречаем поход и борьбу против Церкви, а не помощь ей, не любовное содействие. Таким образом, и в этом явлении не знаешь, что хуже, – равнодушие ли к запросам веры и Церкви, которое наблюдается в так называемых образованных слоях общества, или временные вспышки религиозного интереса то в различного рода теософических, религиозно-философских обществах, в коих мало философии и совсем нет религии, то в произведениях новейших литераторов, с их больными и прямо упадочными поисками «новой религии» чуть ли не в области извращённой чувственности.

Откуда равнодушие? И откуда желания и склонность даже в проявлениях религиозного интереса всё-таки идти мимо Церкви, мимо или против церковной власти?

В ответ мы услышим множество объяснений; с одной стороны, обвинители Церкви укажут нам на невежество нашего духовенства, на его невысокую жизнь, на его леность и равнодушие к общественным нуждам и запросам, на его замкнутость от других сословий, классов и бытовых групп народа, неумение его возглавить своим руководством, огнём воодушевления и искусством деятельности всякие начинания, способные объединить вокруг Церкви различные круги общества. И в пример, и в укор сошлются непременно на духовенство заграничное и иноверное, столь обеспеченное и влиятельное...

С другой стороны, защитники церковного клира и его представители укажут в свою очередь на великое религиозное невежество даже так называемой нашей интеллигенции, на безбожный характер всего её просвещения, на равнодушие её к вопросам высшего порядка, на увлечение материальными благами и грубо-материалистическими, будто бы научными воззрениями, наконец, на барское отношение к служителям Церкви и нежелание в священнике уважать и священника, и человека...

Не в этих взаимных препирательствах выяснение истины. Несчастье наше лежит гораздо глубже, и оно одинаково должно быть принято во внимание обеими спорящими сторонами.

И прежде всего, когда мы говорим о разобщении в Церкви, надо точно указать его границы; оно захватывает не всю Церковь, не весь наш православный народ, а часть его, правда, очень важную в жизни народа, – разумеем образованное общество, и притом тоже не всё, – но всё-таки часть. В общем же русский народ живёт и ныне православием и Церковью.

Отдельные личности, в силу своих особых и исключительных дарований и заслуг, всегда и прежде, и теперь приобретают всецерковное значение. Старцы, духовники, подвижники не оскудевали на Руси. Вчера утром скончался отец Иоанн Кронштадтский... Краса нашего пастырства, всероссийский священник, всероссийский молитвенник, он наглядно явил в своей личности, жизни и деятельности образ той дивной церковной власти, которая покоряет себе невольно, которая утверждает основы власти в сердцах, – образ той власти, о коей сказано: царство Моё не от мира сего... Когда вчера за всенощной впервые поведано было верующим о горестном этом событии, нужно было видеть всеобщее непритворное горе и невольные слезы богомольцев. Тот вздох глубокой горести, что и сию минуту пронёсся среди вас, братие, то тяжёлое чувство понесённой тяжкой утраты, для каждого как будто утраты его собственной, это сознание, что вся русская Церковь понесла незаменимое, невосполнимое лишение, эти слёзы, что подступают к сердцу и связывают речь, готовые вырваться рыданиями, – всё это – свидетельство, что в минуты особенные весь народ православный в Церкви составляет одно и живёт её жизнью, её скорбями и радостями. И когда ко гробу здесь почивающего святого князя Михаила текут народные волны, и когда они в недалёком будущем потекут ко гробу его благоверной земной супруги Анны Кашинской, и на небе разделившей с земным мужем венец небесной славы и общения в лоне любви Божьей: тогда ясно для всех, что наше общение и единение всецерковное не нарушено. Не то же ли самое видим в Соловках, Почаеве, Чернигове, Киеве, Иркутске и Москве? Кто различит в этом движении души народной пастырей и пасомых? Кто разбирает, что святой Феодосий был архиерей, святой Серафим – иеромонах из мещан, святой Михаил – князь, а святая Анна – княгиня, супруга, потом монахиня и схимница?

Могуча Церковь православная своей собранностью, взаимным союзом пастырей и пасомых, их общением веры, смирения и жизненного подвига, могуча своей народностью, и пока она будет народной, дотоле, вечно могучая, будет она и на Руси святой непоколебима. Не только в смысле единения чувств, не только в смысле целонародного единения, внешнего и внутреннего слияния в единый могучий духовный организм, – нет, даже в области учения эта народность Церкви охраняет нас от падений и ошибок. Служители православной Церкви, какого бы превознесённого сана они ни были, в православии не заслоняли и не заслоняют от вас Христа, как заслоняет и заменяет Его собой на Западе обоженый на земле наместник Христа – папа Римский. Но вместе с тем Церковь наша не впадает, подобно протестантской, отторгшейся от римского первосвященника общине, в противоположную крайность, – не остаётся в безвластии, в разброде и распаде всякого видимого устройства, ибо она опирается на сильную церковную власть, на жезл архипастырства. Шестьдесят лет тому назад, в ответ на горделивые притязания и приглашения римского первосвященника (Пия IX-го) покориться его власти и принять учение, восточные патриархи писали: «У нас ни патриархи, ни соборы не могли ввести что-либо новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, т.е. народ церковный, который всегда желает веру свою содержать неизменно и согласно с верой отцов своих».

И если хотите знать, в чём причина равнодушия к Церкви в некоторых классах нашего общества, и в чём объяснение замечаемого по местам падения силы и влияния пастырства, – так это именно в потере такого чутья разумения и хранения народности Церкви. И, опять скажем, это важно не только в смысле народном, в каком употребляли это слово восточные патриархи, но и в смысле более узком, – национальном, по отношению собственно к одному русскому народу.

Русское образованное общество двести лет тому назад пошло на поклонение Европе. Что оно встретило и нашло у европейских народов? Оно встретило гордость народную, высокое национальное самосознание. Что бы ни говорили о католичестве и протестантстве, какие бы заслуги их в истории жизни и мысли европейского человечества ни указывали, как бы ни восхваляли их культурное значение, – мы всё это можем признать, со всем согласиться, но мы не можем и никто не может сказать, чтобы западное христианство знало и осуществило дух смирения, точнее – дух смиренномудрия. Это свойство единственно есть у православия, у православных народностей и среди них больше всего – у народа русского. Осуждают такое свойство православия поклонники гордости народной, приписывают такому духу смирения русского человека все его неудачи и недостатки в политическом и государственном отношениях, но никто не смеет отвергать духа смирения в нашем народе. Итак, русские образованные люди, воспитанные в смирении, имевшие, как увидим, сознание народного достоинства, но чуждые национальной гордости, встретились в Европе с народами, обладающими, напротив, высокой народной гордостью. И вправду, было чем, – говоря мирским языком, – было чем гордиться народам Запада: их блестящая история, великие завоевания, культурные успехи, превосходство пред всеми неевропейскими народами, великолепные соборы, величественные и мировые войны, успехи искусств и наук, города, дороги, школы, изобретения, открытия, всё то, что наши русские люди, поклонившиеся Западу, называли его «святыми чудесами». – Всё это, действительно, могло питать народную гордость. В противовес этому, что блестящего, в смысле внешности, – что давала русскому человеку его история? История мученического народа, тревоги и лишения, бесконечная борьба с дикими поработителями, татарское иго, с его издевательством над русским народом, с его мучениками, каков и сей благоверный князь Михаил Тверской и его дети, умершие и замученные в Орде, падения и поражения, великая во всём скудость, голод и холод, суровый климат, бедная почва, леса и болота, «эти бедные селения, эта бедная природа, край родной долготерпенья», – доля русского народа: как всё это могло поднимать национальную гордость? И могла ли такая история идти в сравнение с историей Запада?

Но было у русского народа одно сокровище, блеском своим и ценой затмевавшее весь и всякий блеск всех и всяких сокровищ, была драгоценность величайшая, несказанная, неизобразимая, превыше и чище всяких драгоценностей: это – православие. Русский народ, как новый Израиль, был в этом отношении подобно Израилю древнему. Рядом с Грецией, гордой философскими успехами, поэзией и искусством, рядом с Римом, с его государственной силой и выработанным правом, рядом со всемирными завоевателями и царствами, что представлял древний Израиль? Но он обладал истиной религиозной, и потому занял своё место в мировой истории: кто может отрицать это? И кто может отрицать, что народ израильский сохранял сознание своё народное и в те времена, когда ни Греция, ни Рим, ни Египет, ни Финикия, ни Вавилон, ни Ассирия, как народности, уже не существовали? Израиль, порабощённый и порабощаемый ими, пережил их духовно и... победил в христианстве. И русский народ, как народ, знал и знает, ценил и ценит по достоинству своё сокровище, своё православие. Им он определяет своё самосознание, и мы утверждаем, что такое его самосознание было и останется чрезвычайно высоким, не ниже, а безмерно выше по внутренней ценности и по внешней долговечности, чем гордость народов европейских наследников Рима. В таком именно самосознании и есть залог и сила объединения русского народа: русские люди и доселе, обращаясь друг к другу, к «миру», к обществу, называют собратий своих не гордым европейским именем: «господа», не пошлым теперь словом: «товарищи», а святым и вечным и единственно у нашего народа возможным и существующим наименованием: «православные».

При таком положении дела, стоит отойти русскому человеку или целому классу общества от православия, или усвоить себе взамен смиренномудрия православного начало противоположное, гордыню европейских народов, – и вслед за этим неизбежно падение и национального самосознания: если не ценить православия, то больше и ценить нечего в своём, русском народе. Таков, к сожалению, и был удел нашей интеллигенции... Вот почему наша интеллигенция, при многих и бесспорных её достоинствах и заслугах, при её идеалистическом настроении, при многих бескорыстных порывах и даже подвигах, – безнациональна, безнародна, вот почему на всех её начинаниях, включая сюда и последнее «освободительное движение», лежит печать пустоты, безжизненности и безнадёжного бесплодия. Духа нет в её замыслах и действиях, раз нет веры народной... Начало гордыни, воспринятое с Запада, помешало нашим образованным классам разглядеть красу родной православной Церкви: в ней им всё представлялось полным мрака, невежества, скудости и приниженности; оно заставило и в родном народе видеть только грубость, дикость, необразованность, нищету и убожество... А затем, начало той же гордыни претило воспитанному в европейской гордости сердцу русского образованного человека идти в Церковь путём церковным, ибо это – путь смирения. Надо ведь учиться у Церкви, надо исповедать свои грехи, надо смирить себя пред духовником, надо ум покорить вере, надо окаевать себя и признать в себе много худого. Отсюда либо холодность к Церкви, равнодушие к её жизни, к её работе, либо искание истины религиозной самое чистое и горделивое вне Церкви и мимо церковной власти... Замечали ли вы, что кумир нашей интеллигенции и «интеллигентной веры» граф Толстой о многих пороках и о многих добродетелях, по его мнению, евангельских и христианских, говорит: о непротивлении злу, неделании, чистоте брачных отношений, о войне, клятве, о суде, казни и пр., но он упорно молчит, ни звуком, ни полусловом нигде и никогда он не обмолвился о гордости и смирении? Это в высокой степени и характерно, и замечательно!

Замечаете ли вы, далее, всякие теперешние обновленческие стремления в Церкви и попытки её реформировать, – всё равно, откуда они ни идут: от представителей ли клира, или от мирян? Все говорят об умалении власти в Церкви, об умалении и принижении в частности власти епископа. И это также неприметно приразившийся людям западного склада и воспитания дух западной протестантской гордыни. Вот где корень равнодушия к Церкви и борьбы с ней в поисках религиозной истины.

О, нет! Не умалять нужно жезл власти, а поднимать и укреплять его! Не призывайте анархии жизни церковной: за ней последует анархия всякой жизни. Не отходите от союза пастырей и пасомых: за ниспровержением этого союза уничтожаются всякие земные союзы и единения людей. Не отходите от народности воцерковлённой: вы убьёте всякое чувство народности и в области государственной. Не надейтесь умалением и ослаблением власти церковной дать свободу и расцвет религиозной жизни: вы подорвёте всякую человеческую власть и подготовите царство звериное, в котором погребена будет всякая свобода.

Возлюбите православие, и в нём и через него войдёте в таинственную связь и единение со всем народом Божиим церковным, который, слава Богу, ещё чтит церковную власть, чтит особой любовью архиереев Божиих, дорожит их благословением, превозносит их честью. В этой чести – честь народа и слава святой нашей Церкви, наша крепость, сила и единение. В этой чести – залог силы и твёрдости власти и с тем вместе залог всякого земного благоустроения.

Полюбите православие, – и пред вами откроется краса души народной, понимание жизни народа и его внутреннего существа.

Полюбите православие, – и в духе его смирения вы увидите красу родной нашей Церкви, и в её созерцании, в общении с церковной жизнью найдёте нескончаемую отраду сердца.

Полюбите православие, – и жизнь ваша станет полной, и принадлежность к народу, к обществу и государству станет осмысленной, и труд ваш будет плодотворным.

И жезл церковной власти, в любовном общении пастырей и паствы, будет не тягостью, а радостью, властью не от мира сего, властью, приемлемой добровольно, и поэтому тем более сильной и влиятельной.

И тогда Господь исполнение – полноту Церкви Своей сохранит, освятит любящих благолепие дома Его, и тех воспрославит Божественной Своей силой! Аминь.