Трактат 28 (из "Амфилохий"). Если Сын и Дух исходят из одной и той же Причины, каким образом они не получают названия братьев и Дух не принимает именование Сына?
Исхождение от Отца, друг мой, у Сына и Духа богословствуется нераздельно, и в то же время никакое рассуждение не принуждает Дух переходить в именование Сына или принимать братское отношение, потому что и наоборот, нельзя говорить или мыслить, что Сын перешел в исходящий Дух или же усвоил Себе Его отношение. Но это в качестве скорого дара предоставит любой из удостоившихся иметь ум Христов, разуметь и учить других – ибо из-за того, что Они по богословию происходят от Одного и Того же, и Дух не присоединится к сыновству, отойдя от собственного своеобразия, и Сын не смешается со свойством Духа, покинув отличающее Его рождение. Ибо Оба от Одного, но не одинаковым образом, и особенности происхождения Каждого не тождественны – ведь Сын произошел от Отца через рождение, а Дух – через исхождение. Посему как отношения, соответствующие происхождению Каждого, различны (ибо и рождение никак не есть особенность, усвояемая собственно исхождению, и исхождению не подходят отличительные черты рождения), именно так и Те, о Которых священнословят как о происходящих от Отца по разным отношениям, имеют различное и звание, и свойство в ипостасях, отграниченных для них своеобразием отношений.
Но таким образом можно привести к бесспорности действительное разрешение кажущегося недоумения. Если же ты хочешь получить уверение и в примерах, о невещественном из вещественного, то всем известно, что жжение и свечение имеют происхождение от одной и той же причины (ибо оба суть дела и произведения огня), но, будучи в здравом уме, нельзя сказать, что жжение содействует зрению для восприятия видимого, озаряя воздух (ведь это свойство свечения), и никто не собьется на то, чтобы истребление горящего вещества приписать свету постольку, поскольку тот освещает, и передать от одного другому название, через которое сообщается знание о существовании. Вот так происходящие от одной причины, в большинстве случаев одновременно и равночестно, но ведущие происхождение не одинаковым образом, в общности существования сохраняют и различие свойств по отношению друг к другу неслитно и неизменно.
Если же ты хочешь, чтобы я был пространнее в примерах, подумай и об Адаме, Еве и Авеле. Ведь происхождение той, началом создания которой было ребро, и того, источником чьего возникновения было семя первотворного, суть от Адама, но и Ева не переместится в определение сыновства, и Авель не проникнет и не перейдет в какое-то иное отношение, отрекшись от [звания] сына. А то, что солнце какие-то тела иногда освещает, а иногда жжет, общепризнано теми, кто чувствует это, – однако и жар не изменился, перенеся на себя сияние, и свечение из светящего не переместится в жгущее по названию или сущности, но, уважая закон, изначально заложенный в естество Создателем, в нераздельности происхождения и непреложности осуществления каждое из них видится сохраняющем свое именование и свойство без нарушения и изменения на вечные времена.
Если же тебе любо вновь спуститься на землю с небес, посмотри, как одно и то же растение производит плод, цветок и листья (наверное, для совсем недоверчивых нужно приводить в сравнение не один пример, а много, и обличать их любопытство как рассыпающееся в суетность). Кто смог бы, собрав листья, заставить их приобрести свойства плодов? А кто назвал бы плодом цветок, по чьему отпадению по большей части узнают о появлении плода? Но кто знает природу, и дела природы, и кому известно их различие наряду с родством, и из прочего ничего не стал бы преобразовывать и превращать в сущность вышесказанных вещей. Вот так, пусть и в грубости телесных дел и порождений, видно, что они и происходят от одного и того же, и не переходят из собственной сущности друг в друга, и представляют явное обличение упорства против благочестия, и клеймят гнилые злоумышления с помощью самих видимых и подручных вещей – и многое другое.
Переход же от природы к искусству (и смотри, до каких пределов сохраняется согласное с природой, но противостоящее изначальному утверждению), предоставит тебе и много других примеров, и покажет гончара, который из одной и той же глины лепит и ночные горшки, и таблички, применяемые в священных обрядах, и ты, я думаю, обнаружишь, что даже сами нечестивцы без зазрения не обратят одно из этих изделий к употреблению и названию другого и не будут смешивать свойств каждой из ипостасей без какой-нибудь бесовской напасти, ведущей к неизлечимости.
Если же захочешь вновь вернуться к человеку, то ты обрушишь на них еще более суровое обличение. Ибо от него и речь, и голос, а если угодно, и дуновение – ведь голос есть не что иное как дуновение, перебиваемое неким подходящим инструментом, – но речь и голос изливаются из человеческих уст и образуются и производятся с помощью едва ли не тех же самых органов (потому что при общности остального, первая рождается на кончике языка, а второй – скорее на язычке, однако самое великое и удивительное, что речь не была бы и произнесена без голоса, но голос подпирает и поддерживает облик речи при самом ее образовании, возникая и произносясь вместе с нею) – и все же, несмотря на такую связь и переплетение, способным различать хотя бы до умеренной степени ниоткуда не досаждает никакое сомнение относительно того, что голос не есть речь, а речь не есть голос. Укрепив себя этими [доводами] и освободив от кажущегося недоумения, восстань и пресеки праздное любопытство недоброжелателей.
