«Тебе, Господи!» (Слово в день Пятидесятницы, сказанное в г. Омске, по поручению Омского преосвященного Гавриила, при архиерейском богослужении в Троицкой на вокзале церкви, 1908 г.)

О приклоняющих сердца свои пред Господом и колена Господу помолимся.

Вот какая ныне особливая и единственная в году возносится молитва. В уреченный час, по возгласу Церкви, преклоним и мы с вами свои колена; значит, и о нас, и о всех наших братиях, верующих и православных людях, в сей день пятидесятый, во время этой чудной дневной вечерни праздника склоняющих колена, возносится приведённая молитва, с призыванием нам полноты даров Св. Духа.

Какой смысл, и какой урок этой молитвы?

Случалось ли вам бывать в сельской церкви летом за вечерней предпраздничной службой? С полей после тяжёлой трудовой недели, едва омывши пот и пыль с усталого тела, спешат богомольцы в церковь. Поздно, в ожидании их, начинается служба. Гаснут лучи солнца; полумрак в храме; прохладой потянуло в воздухе. Немного народу; пришли только особо усердные, особо преданные молитве и вере. Проста служба: нет громогласного пения, не пылают по-праздничному светильники. Завтра станет красна церковь и народом Божиим, и множеством чтецов и певцов – добровольцев деревенских. Теперь же ещё как будто и не праздник, а предпразднество и провод будней... Священник и псаломщик свершают службу. И в тишине храма, под звук молитвословий, веет дух смиренной молитвы усталого от недельного труда народа, слышны подавленные вздохи, видны склонённые главы. Гласит ектеньи священнослужитель; они проходят уставной чредой; в них слышны знакомые всем моления «о благодарственном труде молящихся, о граде царственном, о всех трудящихся, о тех, кому в удел страданье задано»... Но, вот, раздаётся заключительное моление, столь нам всем привычное, и потому часто проходящее мимо сердца и сознания: «сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим»... И слышно священнослужителю, как позади его в темнеющем храме с подавленным глухим шумом и с каким-то общим вздохом склоняются в земном поклоне до праха земного те, у кого чуткая душа в этом церковно-молебном слове услышала особо трогательный призыв. То чувство смирёной покорности воле Бога, ощущаемого в невидимом присутствии, то преданность Его Единого власти и силе, – вот что повергло долу тела и души, и в устах и в сердцах трепетно и проникновенно отозвалось кратким, но сильнейшим молением: «Тебе, Господи!»

О, призри, Господи, на преклоняющих пред Тобой сердца свои и колена! О, дохни благодатью утешения, ниспосли силы Духа и тела богоносному и христолюбивому народу! Сколько чувства в этом невольном поклоне, сколько отрады в этом возглашении: «Тебе, Господи!» И как уныло, и пусто душе и тоскливо должно быть у тех, оторвавшихся от древних обычаев и от самой Церкви, – разумеем наших сектантов, молокан, баптистов, – которые не знают этой радости и отрады преклонения пред Господом! Они, как известно, отвергают даже самый обряд коленопреклонения, Христом и апостолами освящённый. А ведь сколько идущих от времён Самого Христа и Его апостолов, первых подвигоположников благочестивой нашей веры, – сколько воспоминаний и поучений в слове и примере об этой преданности воле Господней! Вот, пред нами Тот, Кто в мировой и заповеданной векам молитве, смысл коей вечно раскрывается пред человеком и человечеством всё глубже и глубже, как сокращение всего евангелия, заповедал молиться словами: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Вот, Он Сам молится в саду Гефсимании, Он Сам изнемогает в туге и скорби сердечной, в подвиге до кровавого пота, – и падает Он на землю, и преклонят пред Отцом Своим и сердце и колено, и молит Он: «Да мимо идет Мене чаша сия, обаче не Моя воля, а Твоя да будет». Вот, умирает Он на кресте в лютейших муках, и в миг, когда холод смерти проникает в Его тело и уже последний проблеск света зрят Его залитые кровью очи, в этот миг склоняет Он главу, и уста Его успевают сказать слово преданности Богу Отцу: «Совершишася! Отче, в руце Твои предаю дух Мой!"

На праздник Пятидесятницы спешит в Иерусалим святой апостол Павел. Паче всех он потрудился, насадил всюду церкви Божии, поставил в них всюду епископов и священников-пресвитеров (Тит. 1:5–7; 1Тим. 3:1; Деян. 20:28, 15:4, 11:30, 17:2–3). Всё, заповеданное ему Христом, он совершил. Теперь он идёт, связан духом, яже хотящих ему приключитися не ведый. Точию Дух Святый по всем городам свидетельствует, что узы и скорби его ждут, и знает он, что уже больше не увидят лица его те священники-пресвитеры, с кем трудился он в слезах и многих скорбях, посреди гонений и злоумышлений Иудеев, для утверждения Церкви Христовой, с кем молился, преклонив колена, прощаясь навеки среди плача и рыданий у берега морского, близ Ефеса в Милите (Деян. 20 глава) И тут же рядом с внутренними тяжкими предчувствиями слышит он скорбные предсказания со стороны, – от друзей и преданных учеников. «Павел и мы, бывшие с ним, – пишет его спутник, – пришли в Кесарию и, вшедши в дом Филиппа благовестника, одного из семи диаконов, остались у него». Делаем оговорку: слышите ли, что было при апостолах? Мы видим и диаконов, и пресвитеров, и епископов. Итак, не правы и не по-апостольски учат вас, братие, живущие среди вас сектанты, когда уверяют, что для спасения и устроения церковного не нужно священство и что степени священства – епископ, священники (пресвитер) и диакон – будто бы выдуманы людьми, а не Богом установлены. Но продолжаем речь спутника Павлова. «Между тем, как мы пребывали у них многие дни, пришёл из Иудеи некто пророк, именем Агав, и, вышедши к нам, взял пояс Павлов и, связав себе руки и ноги, сказал: так говорит Дух Святый: мужа, чей этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников. Когда же мы услышали это, то и мы, и тамошние просили, чтоб он не ходил в Иерусалим. Но Павел в ответ сказал: Что вы делаете? Что плачете и сокрушаете сердце моё? Я не только хочу быть узником, но готов умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса. Когда же мы не могли уговорить его, то успокоились, сказав: воля Господня да будет» (Деян. 20-21 главы). Таковы действия духа смирения и покорности воле Божией.

Сим духом напоённый и напояемый, возрастал в православии, от колыбели своей народно-государственной жизни, наш русский народ, и даже до днесь он крепок и жив тем же духом и блещет смирением веры и преданности воле Господней среди всех народов мира. Этим венцом смирения отличается и само православие от всех прочих христианских исповеданий и особенно от различных видов сектантства, которое всецело вышло из гордыни и насквозь пропитано гордыней, самомнением, самохвальством пред Богом и людьми, и которое только и говорит словами приточного фарисея: «несмь якоже прочии человеци...» Понять и осмыслить эту красоту смиренного духа дано не всякому: сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа (1Пет. 3:4) сокрыт для телесных очей. Чтобы оценить эту красоту смирения, нужно иметь самому меру восприемлемости в созвучиях собственной смиренной, верующей и православием напитанной души. Но видеть плоды этого венца духа христианского в истории русского народа дано всякому, кто не закрывает очей своих намеренно от света. Когда умирал святой и великий князь Александр Невский, отдав жизнь в неимоверных трудах и подвигах, всю без остатка, родине; когда в глухом монастыре на пути домой, после унизительного шествия в орду к хану татарскому, возлёг он на убогую лавку и воспринимал предсмертную схиму; когда, оставляя родину, которой служил всю жизнь, во власти татар, ещё не устроенную и не приведённую в порядок, он был, однако, спокоен, отдавая дело своей жизни воле Божией; когда окружающим его, плачущим и рыдающим от отчаяния, он сказал: «отойдите, и не смущайте души моей вашей жалостью»: тогда он воплотил в себе дух русского народа. Святые обители и их великие подвижники воспитали так наш русский православный народ. И в крепости яди сея духовной прошёл наш народ свою неимоверно тяжёлую историю и, всё превозмогши, стал, а не пал, не поник главой, не потерял духовной бодрости, не опустил рук, не погиб в унынии. Перетерпел он татарское иго; перенёс крепостное право ради крепости своего государства; прошёл тяжёлую годину XVIII века, когда чужеземные проходимцы творили студ на его хребте и издевались над ним под видом просвещения; перетерпел он и доселе терпеливо несёт гораздо горшее горе и обиду, и страдание; когда свои же русские, заразившись чужебесием, издеваются над его верованиями, над его святынями, над его тысячелетним государственным строением, над его нравственным воззрением на жизнь народную и государственную, над его свойством всё оценивать при свете и под руководством христианской совести, а не по мёртвому праву; перенёс он и переносит терпеливо эту интеллигентскую гордыню и наглую хамову презрительность к народной душе в её заветных верованиях. Всё перенёс он и вырос в великий народ. Так всем видны плоды смиренного терпения и покорности высшей воле в жизни и истории русского народа.

Ныне, однако, слышим укоры этому смирению: его называют рабством и приниженностью духа, и самое православие считают источником и виновником такого народного духовного рабства. Ныне учат, что самосознание народа выражается в бунтах, в злобе, ненависти, в готовности восстать против всякой власти, в способности всё взять себе силой и насилием, вроде известных и здесь у вас экспроприаций или принуждения на бунт побоями, наносимыми несогласным железными «струнками», гайками и болтами... Ныне, наконец, проповедуют о перемене самого православия на выдуманную веру сектантов. Увы, не понимают, что не всё можно взять силой: можно отобрать, например, насильно землю, но нельзя взять силой умения трудиться, без которого земля сама не прокормит человека; можно взять силой и богатство, но нельзя захватить насилием умения пользоваться богатством, не отдавая себя ему в рабство; нельзя отобрать насилием ума, спокойствия, благожелательности, кротости, любви, целомудрия, семейственности, верности, исполнительности и усердия, без чего невозможна счастливая жизнь общества. Увы, не понимают, что смирение и преданность воле Божьей, с одной стороны, и забитость и приниженность, рабий дух и животная тупая покорность, – с другой, далеко не одно и то же, и разнятся одно от другого, как огонь и вода, как день и ночь. Увы, забывают даже заветы писателей и мыслителей, признаваемых за великих самими хулителями народной, смиренной и Богу покорной души. Из них один определяет жизнь словами: «я хочу жить, чтобы мыслить и страдать»; другой подтверждает: «я жить хочу, хочу страданья». Забывают, что если нет такого именно смиренного воззрения на жизнь, то удел работников народных при первой неудаче – самоубийство или отказ от деятельности, если же есть и действует такое воззрение, то оно всё превозможет и все препятствия победит, как это и видим мы в истории русского народа.

И был бы недостоин имени великого тот народ, который не перенёс бы такого тяжёлого испытания, как, например, недавнее несчастье неудачной войны: так не умели перенести его только оторванные от народной души интеллигентные кликуши, заменившие здоровую работу истерическими, больными воплями.

Недостоин был бы имени великого тот народ, который при несчастии терял бы голову, не видел бы ни в прошлом своём, ни в будущем ничего светлого и достойного уважения и, охваченный безумием, стал бы топтать то достояние, которое ещё в его обладании. Стал бы добивать себя своим безумием, стал бы, наконец, отрекаться от самой веры отцов своих: так именно и поступила та гниль народной жизни, которая в последнее время, как нездоровая и раздражающая сыпь, высыпала на народном теле и, возомнив себя на верху жизни, вздумала ей руководить, и произвела болезненные, к счастью, временные, пережитые нами нестроения последних лет.

Недостоин был бы имени великого тот народ, который в годину несчастья отдал бы себя всецело во власть злобы, дикой мстительности и неудержимой ненависти, в поисках причин и виновников несчастья, вместо вдумчивой созидательной и творческой работы, направленной к тому, чтобы в будущем избегнуть повторения ошибок и падений: так именно безумно поступили самозваные руководители якобы общественного мнения в растлённой и презренной, предательской и неразумной нашей печати, которые кривлялись и вопили во множестве именуемых прогрессивными газет в последние пережитые годы.

Но тих явился народ наш. Поддалась гнилому влиянию только та ничтожная часть населения, которая была уже оторвана от народа, от векового его мировоззрения, и собственно примыкала к воспитавшей её безнародной и безцерковной интеллигенции, – разумеем городскую чернь и часть рабочих. Тем менее заслуживают внимания и упоминания безумства собственно сельского населения, в виде волнений, грабежей и погромов. Всё это – только мелкая рябь в океане жизни целого народа, и если о ней говорим, то потому только, что она у всех на виду и в памяти и бросается в глаза. Но как в глубине океана, свершается и спокойно и ровно течёт народная жизнь незримая: там её основа, там её русло в вековечных правилах веры – преданности Богу и смирения сердца. Только мелкая лужа сразу выдувается до дна ветром и невзгодой, а в океане внутренние недра его при всех бурях на поверхности остаются спокойными. И те, что в налетевшем на Россию несчастье увидали только повод для злобы и ненависти к родине, которые в тяжкие нам ниспосланные дни и годы только бегали с дикими воплями и растерянным видом, которые в народном смирении и покорности испытующей воле Господней видели и видят приниженность и рабство, – они показали только собственное мелкодушие и малодушие. Если это смирение народа есть рабство и приниженность, то и в словах апостола Павла, во смирении грядущего в Иерусалим на узы и скорби и готового даже на смерть, нужно видеть потемнение сознания и тоже приниженность духа. Если это смирение народа есть рабство и приниженность, то и христиане, которые, не успев убедить Павла избегнуть страданий, успокоились, предав его и себя воле Божией, тоже были рабы, негодные для бодрой и здоровой жизни. История, однако, показала, что смирение первых христиан и покорность воле Господней со стороны мучеников склонили пред Церковью Христовой царей и царства.

Пусть пронеслась и теперь над православным народом буря несчастий; пусть тяжко наше положение и теперь при господстве нечестия, революционных убийств, безумия многих, сынов родины; пусть тягостны опустошения в семье, в обществе, в народном благосостоянии и в государственном порядке, нанесённые революцией; пусть не кончились наши испытания, и, может быть, смерть занесена над теми, кто выступает обличителем порока и проповедником правды и христианской совести: воля Божия да будет! Пока православный наш народ преклоняет пред Господом сердца свои и колена, он перенесёт и переможет тяжкое испытание, останется верным своему родному православию и жизненному укладу и воспрянет к лучшему и светлому будущему с великим словом на устах и в сердце: «Сами себе, и друг друга, и весь живот наш предадим Тебе, Господи!»

О приклоняющих сердца свои пред Господом и колена Господу помолимся! Аминь.

*Обращёно к рабочим ввиду упорной среди них сектантской, социалистической и революционной пропаганды.

Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).