Статьи разных лет. Противосоциалистический катехизис. Христианство и социализм часть II. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» 7 июня 1911 г.

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Социализм возвещает вам новое «Евангелие»: «вы – скала, на которой зиждется церковь настоящего и будущего»; вам обещают «готовое уже счастье»; путь к нему – «борьба не на живот, а на смерть» с капиталом и его владетелями – буржуа. «В борьбе обретёшь ты право своё», а по окончанию её, – «отрешишься от ветхого мира», «освободишься от докучливых и надоевших слов всякой религиозной морали», над тобой взойдёт «солнце счастья в царстве святого труда», в котором у всех будет всё общее и каждый будет обеспечен всем необходимым в равной доле со всеми: пищей, питьём, одеждой и жилищем.

Вот какой великий переворот должен совершить в мире пролетарий! Вот что обещает ему социализм.

Всё это мы приводим и берём из десятков и сотен тех маленьких книжечек и брошюрок, которыми теперь заполнен наш книжный рынок. Удивляться нужно, сколько труда, средств и усилий тратится для издания и распространения всех этих брошюрок в разноцветных, а больше в кроваво-красных обёртках, и откуда для этого берутся деньги!.. Осенью и зимою памятного 1905 года я проехал через всю Сибирь по железной дороге от Хабаровска до Владивостока и от Владивостока через Харбин, Читу, Иркутск, Томск – до Москвы и Петербурга. Была забастовка; в разных местах двигались медленно по железной дороге запасные солдаты, возвращаясь с войны; ехали группы мастеровых, всякого рода рабочих. На больших станциях, при долговременных, целыми часами и днями, остановках, я увидел странное явление: откуда-то непостижимым чудом появлялись сотни упомянутых брошюрок; их прямо выбрасывала чья-то невидимая рука в вагоны; тут и Лассаль, тут и Бебель, Энгельс, Лафарг, Гед, Дестре, Шиппель, Менгер, Маркс, Браке, Пернерстофер и т.д. и т.д. – целый бесконечный ряд иностранных писателей. Читаешь: социализм, социал-демократия, марксизм, коллективизм, коммунизм, теории ценностей, экономические теории, капитализм, эксплуатация, коммуна, национализация, экспроприация и т.д. и т.д. – целые тучи иностранных слов и выражений. Беру и я, читаю эти книжечки. Человек и я не без образования; кое-чему учился, кое-что читал, сам думал и кое-что писал. Читаю книжечки и, признаюсь, многого не пойму, а многое понимаю лишь с трудом и напряжением: за этими рядами иностранных слов с трудом улавливаю мысль; ещё хуже чувствую себя при разных цифровых выкладках хозяйства, фабричной производительности. Всё это не наше, чужое; всё это взято из жизни, для нас совершенно непонятной. Читаю и вижу: без конца рассуждения о рабочих, о фабриках, о заводах, и всё это в Англии, Бельгии, Франции и особенно в Германии. Вспоминаю и соображаю: ведь в Германии из 60 миллионов населения до 40 миллионов принадлежит к рабочему классу, который живёт фабриками; понятно, что там весь интерес вращается около их жизни. А у нас в России из 130 миллионов теперь только 2 миллиона рабочих, а 10 лет назад их было всего 800.000; всё прочее население у нас – это простое, скажу больше, – «святое» наше трудовое крестьянство. О нём ничего не нахожу в книжечках. Соображаю, что в Англии крестьяне совсем не имеют ни клочка собственной земли, что в Германии население в 16 раз гуще, чем в России, что там всё это население живёт на небольшом сравнительно протяжении земли, с одинаковым климатом, почвой, одного племени... А в России от Камчатки до Варшавы, от Архангельска до границ Турции и Персии – какое разнообразие! Как его усчитать, как его уравнять! Сколько здесь нужно труда, знаний, пока всё изучишь и всё приведёшь в порядок! Ясно, что все выводы из жизни далёких и чужих нам стран, все законы рабочей жизни при нашем климате, при наших условиях и особенностях жизни совершенно для России неприменимы... Читаю далее, и вижу прямое издевательство над верой, а в книжечке за 5 коп. «Христианство и социализм» Бебеля насмешки над Христом, глумление над Евангелием, над таинствами, храмами, духовенством. То же самое в многочисленных книжечках Каутского, Мооста и других. Всё опять пестрит иностранными словами, научными выражениями.

Но что это я вижу? Предо мною запасные; русские рабочие. Читают и они, а некоторые по безграмотности только слушают чтение всех этих красных книжечек. Удивляюсь я, как они могут понимать всю написанную там такими непонятными словами премудрость, решительно я убеждён, что ¾ всех таких читателей совершенно ничего не понимают из прочитанного. Но вот вижу, что появляются то здесь, то там какие-то личности, объясняющие написанное в книжках. Удивляюсь, почему, на какие средства разбрасываются даром эти книжечки. А средства нужны немалые, ибо перевидал я этих книжек на протяжении десяти тысяч вёрст великое множество. Но ещё более удивляюсь тому действию, которое производит чтение: обычно благодушные наши солдаты прямо неузнаваемы: лица и глаза озлобленные; они врываются в вокзалы, разбивают буфеты, отнимают у женщин, пришедших к поезду для продажи съестных припасов, их незатейливый товар; не пускают поезда, отнимают локомотивы; бьют вагоны, бьют станционные здания.

Непонятно и то, что, читая и слушая безбожные книжки, призывы покончить с верой, со Христом, с храмами, с духовенством, эти простые русские люди меня всё же зовут батюшкой; во многих местах подходят под благословение, с виноватыми глазами проходят торопливо мимо; около иной церкви вдруг перекрестятся. В одном придорожном губернском городе, на отдалённом вокзале, утром иду я в церковь к ранней обедне: обширный храм, – и весь он переполнен и рабочими и солдатами, имевшими здесь остановку. Спрашиваю батюшку о настроении рабочих; оказывается, огромное большинство – «социал-демократы», все пропитаны этими самыми дешёвенькими книжками в красных обёртках. Спрашиваю далее: как же они относятся к религии, к церкви, к вам, батюшки? «А вот сами видели, – отвечает священник, – в церковь ходят, говеют и всё прочее».

Пришлось мне глубоко задуматься над этим явлением. Что-то странное и противоречивое виделось мне во всём том, что я наблюдал и видел. И ещё: стыдно мне стало за себя и мне подобных. Столько книжек, производящих озлобление, и ни одной с нашей стороны, производящей умиротворение. И, наконец, невольно я спрашивал себя: в чём тайна всего этого влияния непонятных или малопонятных книжек чужих авторов, говорящих о чужой и непонятной жизни?

И ответ я вам скажу с полной искренностью: тайна эта в том, что в социализме много своей собственной правды, жизненной правды, много такого, что непосредственно понятно бедному, простому рабочему и крестьянину, что наболело у него на сердце. Правда, что на свете много недостатков и несовершенства; правда, что трудолюбивый рабочий часто голодает, а работодатель-капиталист живёт и роскошествует; правда, что крестьянин-пахарь бьётся на своей землице и часто не накормит ни себя, ни семьи, а землевладелец живёт только арендой своей земли и, не зная труда и изнурительной нужды, предаётся покою, а иногда лени, а то и безумному разврату и прожиганию жизни. Всё это жестокая правда. И то правда, что трудящиеся и малоимущие классы народа несут налоги на государственные нужды не в должной равномерности с богачами, что они не обеспечены на случай старости и болезни, что они не образованы, что сама религия, по их невежеству, представляется им только со стороны обряда, а не со стороны своей духовной, возвышенной, преобразующей. И, конечно, всё это надо бы переделать, переустроить, надо бы дать торжество правде, надо бы дать всем трудящимся и обременённым, всем униженным и оскорблённым выход к достойному существованию, человеческому, а не звериному. Бедность-то, конечно, не порок, но нищета уже часто близка к пороку, – к озлоблению, к животному чувству насилия, ненависти, к забвению о всех нуждах и запросах души. И вот почему, когда заговорят обо всём этом простому человеку, он, как я видел среди запасных солдат и рабочих, сразу загорится нехорошим огнём; не понимая книжек, которыe ему подсовывают, он чувствует это единственное и ему понятное: что он беден, голоден, что он обижен...

С полной откровенностью и искренностью мы отмечаем пред вами эту правду социализма. Но только здесь она и вся. Больше в нём правды никакой нет. Все дальнейшие рассуждения социализма о том, как получились несовершенства жизни, отчего они зависят, и особенно о том, какими средствами их исправить и переделать, – всё это одна сплошная неправда. Это всё равно, как если бы два доктора стояли около одного и того же больного; страдания больного они видят, видят, в чём именно они состоят, но в вопросе о том, какая причина породила болезнь, и особенно о том, чем её лечить, – они расходятся до полной противоположности. Болит, например, голова у больного. Оба врача признали болезнь; но один говорит, что голова болит от нервного расстройства, и даёт ему соответственное лекарство, а другой уверяет, что причина болезни – угар, и сколько ни лечи больного, пока не выведешь его на свежий воздух из угарного помещения, ничего доброго для его здоровья не будет. Эти врачи: социализм и христианство.

Спро́сите: неужели так они расходятся между собой? Неужели нельзя быть верующим христианином и вместе с тем социал-демократом? Неужели правда, что единение пролетариев всех стран, их борьба против зла и угнетения, стремление к справедливости и равенству, стремление дать рабочим достаточный, умеренный, а не чрезмерный труд, справедливый и достаточный заработок, – неужели всё это противно христианству? Разве оно стоит на стороне угнетателей, на стороне тех, которые купаются в золоте, утопают в неге и разврате и пьют беззаконие, как воду?

Вот здесь-то и великое искушение для русского православного человека. Есть истины, и есть так называемые полуистины: это когда по наружности и по первому впечатлению мысль представляется и правдивой и нравственной, а по существу – она вредная или губительная. Так яд можно завернуть в подслащённую и позолоченную пилюлю. Ведь Каин звал брата своего Авеля в поле погулять: невинное занятие, окончившееся братоубийством. Ведь Адам и Ева захотели знать добро и зло, когда коснулись древа запрещённого, а вышла из того пагуба всего человечества. Ведь ребёнок на руках у матери тянется к свече на столе или к кипящему самовару; свечу он хочет взять в рот, а самовар обнять ручками. Желание невинное, но едва ли мать ему его разрешит.

И социализм представляется именно такой полуистиной. Русские люди охотно к нему прислушиваются и не догадываются, что социализм под собой не имеет никакой истинно человеческой и нравственной основы, а с христианством он в прямой и открытой вражде. Следовать ему и слушать его – это продавать душу дьяволу за обещания сытости и хлеба. Руководители социализма его безбожия и не скрывают; они открыто говорят и пишут о том, что социализм не признаёт никакой религии и совершенно отрицает христианство. А мы хорошо знаем, что из такого источника никоим образом не может быть дано человеку истинного счастья. Но кто же читает и понимает все эти их книжки, написанные туманным языком, со множеством иностранных слов и описывающие жизнь то германских, то английских рабочих? Всем ясно одно: социализм обещает хлеб, одежду, жилище; социализм обещает сытую жизнь. Это заворожить может бедняка и голодного, затуманить страдальца, и он идёт вперёд, всё забывши, ни на что не обращая внимания. Но остановись, несчастный! Разве уже ничего, кроме сытости, нет, ничего не осталось и ни в чём человек больше не нуждается?

Так может рассуждать единичный озлобленный голодный человек, забывший под влиянием мук голода всё на свете. И мы не осуждаем его: он болен, он несчастен, он не способен к здравому и спокойному рассуждению. Но не может так рассуждать целый народ, если он не обезумел и не вырождается. Вот почему социализм перед массами народа умалчивает о религии, о христианстве, или о своей озлобленной вражде к ним говорит языком, мало понятным народу. Мало того, – руководители социализма и его защитники не прочь иногда даже сослаться на христианство, чтобы привлечь к себе и верующих, чтобы, по слову Евангелия, если возможно, «прельстить избранных»...

Особенно считают нужным временно умолчать о богоборности своего учения вожди социализма именно в России, где народ ещё предан вере, где между церковью и народом не образовалось пропасти, где пастыри и пасомые во всю тысячелетнюю историю государства вместе молились, терпели, бедствовали, голодали, страдали, вместе подчинялись помещичьему праву; где и доныне в огромном числе русских сёл и деревень пастыри и пасомые работают на одной и той же земле и по обстановке жизни мало различаются друг от друга. Жизнь русского народа вся ушла в религию; в ней даже политические и государственные настроения и направления до самого последнего времени окрашивались чаще всего в религиозную окраску и выражались не в виде политических парий, как это мы видим среди народов Европы, а в виде религиозных сект. Поэтому и социализму, в целях удобнейшего распространения, некоторые его усердные распространители желают придать в России религиозный характер. Даже в трудах русских учёных экономистов, в той или другой мере разделяющих воззрения социализма, последний всегда оценивается и с нравственной точки зрения и чужд той грубой, сухой и прямолинейной жестокости, которую мы встречаем у заграничных научных истолкователей и проповедников его (Иванюков, Исаев, Коссовский, Чупров, Северцев, Зибер, Ярицкий и другие, не говоря уже о гр. Л.Н. Толстом). Мне положительно известно, что и здесь, в Москве, есть лица, которые исповедуют социализм среди рабочих именно, как религиозную секту. Это не новость. На юге России такие попытки не раз бывали в среде некоторых сект штундизма и молоканства. Вот почему мы должны рассмотреть социализм с христианской точки зрения и, главным образом, на ней остановиться, в значительно меньшей степени касаясь собственно того, возможно ли вообще и удобоприменимо ли общение имуществ, передел земли, капиталов, фабрик, машин, товаров, железных дорог и прочего. Экономическая, политическая и государственная точка зрения на социализм всё-таки имеет второстепенное значение, сравнительно с главной и основной – религиозно-нравственной и философской. Раз с этой последней точки зрения социализм несостоятелен, то, очевидно, и с других сторон, в практическом отношении, его ценность не может быть высокой.

7 июня 1911 г.