Спор о человеке. Беседа 3
Ни в чем так не любят обвинять христианство его враги, как в христианском учении о падении человека. В этом учении видят они унижение и оскорбление человеческого достоинства, а также пессимистическое к нему отношение. Но, может быть, в свете того, что я говорил в предыдущих моих беседах, обвинение это теряет свою демагогическую остроту.
Я начал эти беседы с цитаты из Фейербаха – основоположника современного материализма. Фейербах произнес крылатую фразу: «Человек есть то, что он ест». Только вместо того чтобы возмущаться этой якобы редукцией человека к пище, к материи, я утверждал, что, сам того не зная, Фейербах сказал буквально то же самое, что говорит о человеке Библия. Библия учит о человеке как о существе прежде всего алчущем и жаждущем, о человеке, претворяющем мир в свою жизнь. Но в отличие от Фейербаха, подчинившего человека пище и материи, Библия видит в этом претворении призвание человека сам мир сделать жизнью. И, таким образом, – путем к общению с миром, его началом, смыслом, Богом. Я говорил, что на Божий дар человеку – дар мира, пищи, жизни – человек отвечает благодарением и хвалой и ими наполняет мир и преображает его. И только в свете этого основного библейского учения можно понять и то, почему символом падения человека в Библии тоже является пища.
По мифическому (то есть символическому) рассказу Библии, весь мир был дан Богом в пищу человеку, кроме одного запретного плода. И вот этот плод человек съел, не поверив Богу, не послушавшись Его.
Что же значит этот рассказ, который звучит, как детская сказка? Он значит, что плод этого одного дерева, в отличие от всех других, не был даром человеку. На нем не было этого Божественного благословения. И это значит, что если человек съел его, то не для того, чтобы и в нем иметь жизнь с Богом, не для претворения в жизнь, а как самоцель, и поэтому, съев его, человек подчинил себя пище. Не от Бога он захотел иметь жизнь и не для Бога, а для себя.
Падение человека в том, что он захотел жизни для себя и в себе, не для Бога и в Боге. Бог сам мир сделал общением с Собой, но человек захотел мира только для себя. На любовь Бога человек не ответил любовью, он полюбил мир – как самоцель. Но в том-то и все дело, что сам по себе, сам в себе мир не может быть самоцелью, как не нужна и пища, не претворяемая в жизнь. Так и мир, переставший быть прозрачным для Бога, есть суета сует, бессмысленный круговорот времени, где все течет, все исчезает и наконец все умирает.
В Божественном замысле о человеке зависимость от мира преодолевалась претворением самого мира в жизнь. Жизнь же есть имя Бога. "В Нем, – говорит Евангелие, – была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин.1:4). Но если мир не во что претворять, если жизнь перестает быть претворением в общение с Абсолютным Смыслом, с Абсолютной Красотой, с Абсолютным Добром, то этот мир становится не только бессмыслицей, он становится смертью. В себе и по себе ничего не имеет жизни, все исчезает, все растворяется. Отрезанный от своего стебля цветок еще может некоторое время жить в воде и украшать комнату, но мы знаем, что он уже умирает, уже подчинился тлению.
Человек съел запретный плод, думая, что он даст ему жизнь. Но сама пища вне и без Бога есть причастие смерти. Не случайно то, что мы едим, должно быть уже мертвым, чтобы стать нашей пищей. Мы едим, чтобы жить, но именно потому, что мы вкушаем нечто лишенное жизни, сама пища неуклонно ведет нас к смерти. И в смерти нет и не может быть жизни.
«Человек есть то, что он ест». Так вот, он ест… смерть. Мертвых животных, мертвую траву, сам тлен и сам распад. И он сам умирает, и, может быть, величайшее падение его в том и состоит, что эту смертную и распадающуюся жизнь, эту жизнь, от рождения тронутую тлением, эту жизнь, что течет и непоправимо утекает, он – человек – считает нормальной. И в этом его убеждают те, кто смеет христианство обвинять в пессимизме и унижении человека. Но когда Христос подошел ко гробу Лазаря, друга своего, и Ему сказали: «Не подходи, ибо он уже смердит» (Ин.11:39), Христос не нашел этого нормальным – заплакал…
«Образ есмь неизреченныя Твоея славы», – но вот убирают, прячут, чтобы он не смердел и не мешал, кого – человека! – образ и подобие Божие, царя и венец творения! Да, вот эту страшную бессмыслицу мира, эту суету человеческую на космическом кладбище, эти смехотворные попытки построить что-то для уже умирающих, уже мертвых, и, наконец, признание всего этого нормальным и естественным – вот все это христианство провозглашает падением, изменой человека самому себе и своему Божественному и вечному назначению, с этим не хочет мириться, про это твердо и ясно утверждает: «Последний же враг истребится – смерть» (1Кор.15:26).
Мы начали эти беседы с пищи, с фейербаховского «человек есть то, что он ест». И мы увидели, что все христианство тоже ставит в центре своего понимания этот присущий человеку голод. Но только совсем по-другому отвечает христианство на вопрос, чего же в конце концов хочет человек, что одно может насытить его. О чем он голодает? Фейербах и материалисты всех оттенков отвечают на это: он хочет свободы, благоустройства, сытости. Но для чего свобода, благоустройство и сытость приговоренному к смерти? Зачем строить дачи на кладбище? Что бы мы ни делали, все упирается в ту бессмыслицу, которую так хорошо выразил Вл. Соловьев: «Смерть и время царят на земле…»
Христианство же на этот вопрос отвечает – человек хочет жизни, и не на миг, а на всю вечность, той жизни, которая в церковном песнопении так изумительно названа «жизнью нестареющей». Но эта жизнь не в пище, хотя через пищу человек получает ее, и не в воздухе, хотя воздух дает возможность искать и жаждать ее, и даже не в здоровье. Жизнь эта в Том, Кто Сам есть Жизнь, то есть в Боге, в знании Его, в общении с Ним, в любви, хвале и обладании Им. Поэтому павший в смерть и в рабство пище, ставший только тем, что он ест, человек должен быть спасен. В этом учении о спасении, восстановлении, воскрешении человека от смерти в Жизнь – следующая основная тема христианства.
Источник: https://azbyka.ru/otechnik/Aleksandr_Shmeman/propovedi-i-besedy/3_2_3
