Слово в третью неделю поста. О совести и Божием правосудии

Иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми. (Мк.8:38)

О суд, о душа! – Так я со стенанием и слезами восклицал, когда говорил о втором пришествии Христовом. И как мне не волноваться, как не ужасаться, когда только вспомню, что настанет час, когда я из гроба услышу трубный звук, глас Божий, призывающий меня на суд? Что я воскресну, облеченный в прежнюю плоть, что у меня в руках будет книга, моя совесть, в которой будет написано подробно все, что я сделал, подумал, сказал в течение всей моей жизни?.. Что за все это я (должен буду) дать отчет без самооправданий и отговорок; что моими свидетелями будут небо и земля, судией – Бог, весь правосудие безо всякого снисхождения, весь гнев безо всякой милости; что после суда состоится определение или о вечной жизни в раю или о вечной муке в аду?

О суд, о душа! Не ждите, христиане, услышать сегодня от меня слово о втором пришествии Христовом с описанием всех сопутствующих обстоятельств, (не ждите), чтобы я изобразил вам скончание века, торжественность судища, трепет судимых и велелепие Судии. Обо всем этом вы очень часто слышите из церковных священных книг. Сегодня я взошел на этот священный амвон, чтобы возбудить в вас то чувство, какое испытал и я, думая о судном часе, – чтобы вы представили себе, что этот час настал, и что мы стоим пред тем страшным судищем. Обратите внимание только на то, кто здесь подсудимый? Простой человек. А судия? – Бог. Подумайте и о двух предметах – человеческой совести и Божественном правосудии. Итак я желаю вам показать сначала, что человеческая совесть делает обвинение и постановление, а затем, что правосудие Божие совершает суд и воздаяние. Это Христос хотел сказать в сегодняшнем Евангелии: иже бо аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейнем и грешнем, и Сын Человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца Своего со ангелы святыми. В этой жизни никто не может быть и обвинителем и судьей или судьей и отмстителем. А это будет на грядущем суде: совесть человеческая и правда Божия. Вот это именно и привело меня в волнение и трепет. О суд, о душа!

I

Одна из самых достоверных истин нашей православной веры (гласит о том), что наступит второе пришествие Христово, когда Он придет судить живых и мертвых. Об этом очень выразительно говорят пророки в Ветхом и Евангелисты в Новом Завете и с великим трепетом – св. отцы Церкви в своих сочинениях. В сей жизни мир полон несправедливости, – часто злые достигают счастья и славы, а добрые живут в несчастье и подвергаются лишениям. Но Бог праведен. Поэтому в будущей жизни произойдет праведный суд и воздаяние: злые подвергнутся должному наказанию, а добрые получат должную награду. Сотворшии благая востанут в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда (Ин.5:29). В этой жизни Бог наказывает не всех злых и награждает не всех добрых для того, чтобы мы знали, что Он намерен совершить это на будущем суде, в той жизни. Весь мир есть одно заблуждение. Сколько хороших людей в глазах мира кажутся злыми из-за одной только своей свободной и незлобной простоты! И сколько плохих людей в очах мира кажутся добрыми из-за своего лукавого лицемерия! Далее, что делают человеческое насилие и козни! Сколько властвует тиранов, сколько страдает невинных! И хотя Бог, чтобы явить хоть луч Своей правды, наказывал многих преступников, как фараона и Антиоха, и освобождал многих невинных, как Иосифа и Сусанну; однако большая часть грешников в этой жизни наслаждаются честью и славой, а невинные умирают в бесчестии и позоре. Но Бог правосуден. Поэтому когда-нибудь на всемирном суде Он должен обнаружить, где истинное зло и где истинная добродетель, дабы воссияла истина вещей. Так об этом пространно размышляют из восточных учителей – Златоуст, а из западных Августин. Чтобы проявилось правосудие, должен наступить будущий суд, и все мы стать пред страшным судищем и подвергнуться суду каждый за свои добрые и худые дела. Об этом ясно говорит Павел: всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага или зла (2Кор.5:10). О суд, о душа!

В этот великий день все страшно, как я объяснил вам подробнее (еще) в прошлый раз. Но из всего этого самыми страшными кажутся мне два обстоятельства. Во-первых, человеческая совесть, которая делает обвинение и постановление, а затем Божие правосудие, совершающее суд и отмщение. О суд! О душа!

Начнем с первого. Нет ничего безобразнее греха. Даже сам человек, дерзнувший совершить грех, не может спокойно смотреть на него: он совершает грех, но старается, по возможности скрыть его. Когда по своей воле он идет сказать о нем духовнику, то или искусно видоизменяет, или же покрывает его отговорками. А все это потому, что хотя он и сделал грех, но не может видеть его. Наша совесть, действительно, есть зеркало, которого человек волей – неволей должен стыдиться. Женщина при рождении чувствует боль, но потом – радость. Совершенно наоборот душа, когда грешит, испытывает удовольствие, а впоследствии – боль и эта боль есть не что иное, как укоры совести. Пусть снаружи никто ничего не говорит, изнутри осуждает совесть. И это обвинение совести есть самое тяжкое наказание для души. Император Византийский Констанс, – как говорит в своей летописи Георгий Кедрин, – из ревности, свойственной власти, которая не выносит товарищества даже своей тени, вынудил своего младшего брата Феодосия оставить престол, уйти в монахи и посвятиться в диакона. Он был рукоположен, но этого оказалось недостаточно. Спустя несколько дней по приказанию императора его умертвили. Новый Каин, святотатственный братоубийца думал жить без страха и опасности, царствуя один без брата. Но в туже самую ночь, среди глубокого мрака, когда тиран готовился закрыть глаза ко сну, вдруг пред ним представился невинно убитый брат его Феодосий, облеченный в священную дьяконскую одежду; в руке он держал чашу теплой, еще дымившейся своей крови и страшным голосом сказал: «пей, брат; я – твой брат Феодосий, убитый тобой, а это – моя кровь, которой ты жаждал: испей ее, утоли свою хищную жажду. Пей, брат!». – От такого видения и слов несчастный император затрепетал, пришел в ужас и оцепенел, как мертвый. Он встал с постели, оставил сон, перешел в другую часть дворца. Переждав, отдохнув немного, он снова ложится спать и снова тоже видение, та же чаша и голос: «пей, брат!». Так сегодня, так и завтра, (это повторялось) каждый день. Каждый раз, как он, собираясь ко сну, закрывал глаза, тотчас приходил брат и приводил его (сердце) в трепет (словами): «пей, брат!». Он выезжал в поля, сады, на охоту, в надежде избавить свою огорченную душу от страшного видения, но и там призрак преследовал, пугал его, и там предлагал ему смертоносную чашу: «пей, брат!». Наконец это стало императору не по силам, и он решил оставить Константинополь и морем уехать в Сицилию, в надежде, что с переменой места может быть переменится и судьба. Но тщетно. Всюду он находит туже муку, ибо причину этой муки носит в своей совести. Всюду его сопровождает эта мрачная тень (со словами): «пей, брат!». Доколе же все это? Дотоле, пока он, по праведному Божию попущению, прожив в (такой) муке еще недолго, был убит в бане и здесь-то он испил (всю) горькую чашу. Бедный Констанс, несчастный царь! Тебя столько лет приводил в трепет невооруженный человек, даже не живой, а какой-то мертвец, не материальный образ мертвеца, пустая тень, призрак! Да, но это – совершенный им грех, один вид которого так страшен. Он мог это сделать, но не мог видеть. Это совесть осуждает его, а укоры ее есть невыносимая мука: «пей, брат!».

Кроме того в этой жизни совесть – есть тайный обвинитель, ибо и сам грех укрывается. Ее укоров никто другой, кроме виновника, не слышит. Но в день суда совесть станет явным обвинителем, ибо и сам грех станет явным. Ее укоры услышит и виновный, услышат и все ангелы, люди и демоны. Тогда мы открытыми очами будем видеть не сновидение, не привидение, но действительно того человека, который убит нами собственноручно или по нашему навету; в руках он будет держать полную чашу своей крови и скажет: «пей, брат!». Зверь кровожадный, ты умертвил меня и или дарами подкупил судью, или ложью обманул правосудие, так что моя смерть осталась неотмщенной, мои сироты – без пропитания, овдовевшая жена моя и родственники – опечаленными. Вотще они оплакивали меня доселе, но вот теперь пред Божественной справедливостью, пред Богом Судией я подношу тебе мою кровь: «испей, брат!». – Тогда увидим, как бедный, обиженный нами, будет кричать нам: ненасытный богач, владыка неправедный, корыстолюбивый купец, я целую жизнь выплачивал мой долг, но векселя своего назад не получил; я работал, как невольник, и все мои труды, все плоды, весь доход пошел на выплату долга, а он все же еще живет, мое имя еще значится в твоих (долговых) книгах, рост на рост, долг на долг – поглотили все мое имущество. Мои дети питаются подаянием, жена работает по чужим домам, мой дом угас. Я остался наг. Моей крови жаждешь? Так пей ее теперь, выпей, брат! – Тогда мы узрим, как Сам Иисус Христос, действительно со святой чашею пречистых Своих Таин в руках, будет обличать нас, архиереев и священников: святотатственный клирик, сколько раз ты осмеливался служить, не подумав предварительно поисповедоваться; брать нечистыми руками Мое святое святых; причащаться Моих Таин оскверненными устами; ты оставлял церковь и уходил на рынок, забывал о жертвеннике и заботился о своем доме, торговал Моей благодатью, ты попрал Мою кровь, пей ее, – пей, брат! Тогда мы увидим младенцев, которых жестокосердые матери убили еще во чреве; они будут плакать горькими слезами: «детоубийцы – матери, вы причинили нам сугубую смерть или из расчета, чтобы не кормить нас, или же чтобы скрыть свое бесчестие: вы лишили нас света жизни и света Божественной славы. Прокляты уста, которые дали вам этот роковой совет! Проклята рука, подавшая вам это смертоносное зелье! Проклята ваша решимость, убившая нас еще до рождения! Взгляните на чистую и невинную кровь, которою вы осквернили землю! – Матери, пейте ее!» – мой, сколько (чего) передумал наш ум, никогда в течение всей жизни, не остававшийся в покое; сколько переговорил наш беспокойный язык; сколько сделала наша воля, так склонная на все злое! Тогда все, в чем мы согрешили – устами, даже до пустого слова (включительно); – умом, даже до мельчайших мыслей, все, что было, со всеми подробностями объявится пред нашими очами и пред очами всего мира. «Пред нами предстанут, – свидетельствует Василий Великий, – вдруг все наши дела и явятся все создания нашей мысли, с собственными чертами, как что было сказано и сделано». О, что за видение! Тогда обнаружится то, что было показным и казалось добродетелью; что было ненавистью и казалось ревностью; что было кознью и казалось дружбой; что было осуждением и казалось исправлением. Была ли (здесь) обнаружена подложная подпись? – Тогда обнаружится, какое перо писало ее. Исчез из церкви священный сосуд? – Тогда откроется, какая рука украла его. Был ли злой умысел, донос? – Тогда объявится язык, учинивший его. Обманута ли невинная девушка, скрывается ли виновник, осужден ли невинный? Тогда будет узнан действительный отец ребенка и откроется тот обольститель, которого мы чтили как святого, тот блудник, которого мы считали образцом скромности. Тогда будут узнаны волк и овца, сребролюбец и предатель, Иуда и (истинный) Апостол; лукавый Исав и добрый Иаков. О, какой стыд! «Мы вдруг увидим все наши дела как будто в действительности, с их свойственными чертами, как каждое было сказано и сделано». Горе мне, с меня струится холодный пот, я весь волнуюсь от стыда, когда иду открыть свой грех духовнику, который будет хранить его в тайне, (хотя) я и уверен, что он не откроет его, не накажет меня и простит. Как я объявлю свой грех пред очами всех ангелов? Они будут смущаться мною! Пред всеми святыми? Они будут отвращаться от меня! Пред всеми демонами? Они будут смеяться надо мною! О какой стыд, какое смущение! Но ужасаться (еще) обличений своей собственной совести – что за мука! Эти грехи, которые вижу, буду говорить я сам, великие и страшные грехи, все мои. Я не могу скрыть их в этот день, открывающий даже все тайное тьмы, ибо это день откровения. Бог дал мне в сей жизни легчайший способ получить прощение; стоило только сказать мне: «согреших», а духовнику – «отпущаются тебе греси твои» – и я был бы прощен. Но не сделал этого. Мне об этом открыто говорили проповедники, тайно – духовники, – но я не сделал. Я знал об этом, но не сделал. Прожил столько лет, имел время сделать, но не сделал. И есть ли у меня какое-нибудь оправдание? – Но как будто мне было недостаточно моих собственных грехов; нужно было прибавить еще чужие. Этот не хотел ни лжесвидетельствовать, ни убивать, – я побудил его. Та бедная девушка, иди честная женщина, по возможности скрывались, – силой или обманом увлек их в грех. Юноша не знал еще никакого зла, – мои слова и беседы, отравив его слух, развратили его нравы. Я был священником и в соблазне превзошел мирян; был женат и на глазах у жены содержал блудницу, я был отцом – и явился для детей своих учителем всего дурного. Я был примером погибели и еще вращался среди людей. Разве недостаточно было мне самому подвергнуться наказанию и не увлекать других в муку своим советом, примером и соблазном? Теперь чем могу оправдаться? Я каюсь, но совершенно бесполезно, ибо время покаяния прошло. Настало время воздаяния. Итак, что мне делать? Я обвиняю и осуждаю самого себя. Боже, нет надобности в (внешнем) суде, – меня осуждает моя совесть. Я охотно спрятался бы в ад, чтобы не видеть своих грехов. Примите же меня, о муки, – рай уже не для меня. Я говорю это и трепещу. Так христиане, обвиняет и осуждает обвинитель и судия – собственная совесть. «Нет, – говорит Златоуст, – нет судии столь бдительного, как наша совесть». Но остановись, грешная душа, остановись, куда ты идешь? В тебе совершила обвинение и осуждение твоя совесть; обожди – еще Божественное правосудие должно совершить суд и воздаяние. О суд, о душа!

Брат, здесь мне следовало бы поступить так же, как поступил некий разумный художник. Он взялся за непосильное дело, – изобразить лицо Елены, совмещавшей в себе всю красоту природы, – и представил его покрытым покрывалом, представив уму догадаться о том, чего не могла изобразить рука. Следовало бы и мне, сошедши с амвона, обойти молчанием лице Бога судии, пылающее гневом Божественного правосудия, предоставив вашему уму рассудить о том, чего не может разъяснить мой язык. Лик Божий, как он страшен для человеческих очей!

В другой речи я описал Его подробно, теперь повторю вот что: я знаю, что когда Бог сошел на гору Синай, это место стало страшным, там было пламя огня, там был гром и молния, говорит Священное Писание, – так что народ Израильский, стоя издали и, внимая, весь трепетал. Но ведь Бог сошел туда не для суда, а (только) для дарования закона. А когда Он придет в славе Своей не за тем чтобы давать закон, а чтобы судить нарушителей этого закона, когда Он придет во всей Своей славе, безо всякого покрова, чтобы судить со всем гневом, безо всякой милости?! – О, это я скрываю, обхожу молчанием, представив вашему уму постигнуть то, чего не может изречь мой язык! Гнев Божий без милости: Боже мой, кто весть державу гнева Твоего и от страха Твоего ярость Твою исчести? (Пс.89:11). Поэтому божественный Златоуст говорит: «невыносимы эта геенна и муки; но и бесчисленное множество этих мук ничто, если только представить себе светлый (Божий) лик отвратившимся и кроткое око Его не могущим смотреть на нас». Но почему Он тогда – один гнев без милости? – Потому что тогда происходит суд и воздаяние. Подумайте только, – ведь это самое страшное во втором пришествии Христовом!

Бог судит грешника двояким образом. В сей жизни Бог судить грешника, как судия виновника, но смотрит на него как отец на сына, – то есть (судит его) не со всем Своим гневом, поэтому грех может быть заглажен покаянием. Не разжет всего гнева Своего, говорит пророк (Пс.77:38). Судит его такою мерою гнева Своего, чтобы грешник, по словам Григория Богослова – «пораженный вразумился, и наставленный обратился к Богу». Его правосудие в этой жизни вместе с судом являет и долготерпение. – Он – Судия праведен, крепок и долготерпелив. В будущей же жизни, так как грех уже не может быть заглажен покаянием, (ибо тогда уже нет времени для покаяния), Бог судит грешника, как преступника и смотрит на него как на врага: судит его как виновного, воздает ему, как врагу. В этой жизни Бог – Судия и Отец; в той – Судия и Мздовоздатель. Какое же отмщение совершает Бог?

Какой-то Скифский царь убил своего сына за то, что тот как-то по ошибке преступил его закон. И с тех пор он приказал тот меч, которым был обезглавлен его сын, вешать в судебной палате всякий раз, как он производил суд; а когда выходил на прогулку, кто-нибудь должен был держать его в руке высоко, чтобы весь народ видел его и боялся. Этим он хотел им сказать: «подданные мои, посмотрите на этот меч и подумайте, какого имеете царя. Чтобы оградить свой закон, я не пожалел даже родного сына. Пусть каждый преступник смотрит на этот меч, обагренный кровью моего сына и пусть решит, какое правосудие он найдет в человеке, который, сделавшись судией, позабыл, что он отец».

Так как воплощенный Сын Божий взял на Себя человеческий грех и стал за нас проклятием, как это говорит Апостол, то Небесный Отец определил, чтобы Он умер на кресте. Когда Он воссядет на высоком и превознесенном престоле, чтобы судить живых и мертвых, там перед престолом явится и самый крест. Тогда явится и знамение Сына человеческого (Мф.24:30). Для чего же? Для того, чтобы грешники видели и трепетали. И действительно, они будут трепетать: и тогда восплачутся вся колена земная, когда услышат эти слова Бога и Отца: неблагодарные, жизнь Моего Сына драгоценнее, чем жизнь всех ангелов и всех людей, – Я отдал ее на смерть. Кровь Сына Моего была самым драгоценным сокровищем рая – Я всю ее излил на землю. Моя любовь к Сыну была пламеннее всех Серафимов, – Я отрекся от нее. У меня не было ничего столь любезного и дорогого, как Сын, – и Я принес Его в жертву на этот крест. Неужели все это не в состоянии дать вам понять, как ненавистен Мне грех? И вы все-таки с грехами являетесь ко Мне на глаза? На кресте Я вижу смерть Сына Моего, в вас причину Его смерти. Вы Меня вынудили убить Сына Моего за грехи ваши. Теперь Сын понуждает Меня отмстить за Его смерть. Я вместе и Судия и Отец. Как Судия Я совершаю суд, как Отец – Я должен отмстить. Моя правда видит в вас преступников, любовь – врагов. Поэтому идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его (Мф.25:41).

Грешные слушатели, это вас не поражает? Не ужасает? Быть и виновным пред Богом и врагом Бога! Если Он Сына Своего не пощаде (Рим.8:32), неужели пожалеет Своих врагов? Нет, нет, жалкие! Подумайте – кровь Авеля, человека, взывала об отмщении, тем более будет взывать об отмщении кровь Христова! Кровь Бога, Который, вися на кресте, хотя и молил о прощении – Отче, остави им, не ведят бо, что творят (Лк.23:34), но пришедши во славе Своей будет просить об отмщении: суди Мя, Боже Мой, и “рассуди прю Мою (Пс.42:1). Подумайте, правда Божия судит ваши грехи, любовь Божия мстит за смерть Сына. Таким образом, против вас ополчилась и правда Божия и любовь: над вами совершается одновременно суд и месть. Измерьте Его любовь к Сыну: она безмерна; измерьте Его ненависть ко греху, которая подвигла Его даже на жертву Своего Сына – она беспредельна. От такой великой любви и ненависти какие ждут вас суд и месть! Горе! Кто может представить себе это? О суд, о душа!

II

Пророк Даниил в 7 главе, а Иоанн Богослов в 20-й главе Откровения говорят, что в день суда разгнутся книги. В них написано все, что мы сделали во всю нашу жизнь. Их, я думаю, две. В одной содержатся все злые наши дела, наши грехи; а в другой – все наши добрые дела, наши добродетели.

Сначала открывается та, в которой заключены наши грехи. Здесь, с одной стороны, записан грех со всеми подробностями лица, времени, места и т. д. Если с противоположной стороны помечено, что мы исповедались, покаялись в этом грехе, что мы загладили грех молитвами, постом и милостынями по епитимии, наложенной на нас духовником, правда Божия не потребует с нас отчета за этот грех. Записан долг, но отмечена и уплата. Поэтому, если мы принесем в этой жизни полное раскаяние, нам нечего бояться на будущем суде. Так нас утешает божественный Златоуст, утешение грешных. «Если в настоящей жизни мы исповедью сможем очиститься от наших беззаконий, то отойдем туда чистыми от грехов». Вся суть в том, чтобы исповедь, которую мы приносим, была доброю, – но я знаю, что мы исповедуемся по привычке, а не из сокрушения; – чтобы наше раскаяние было истинно, но я знаю, что в чем мы исповедались в этом году, то же скажем и в будущем, даже и того хуже. Это ясный признак, что мы только говорим их духовнику, а не оставляем. Горе нам, если это так! Ибо в таком случае на будущем суде наш грех будет открыт, долг не выплачен. Мы тогда должны будем дать отчет и во грехе, который совершили, и в исповеди греха, которую принесли неполно.

Вторая книга содержит все, что мы сделали доброго, – наши добродетели. Братья, что если бы Бог оказал нам эту великую милость на втором суде, не судил бы нас по грехам, простил их, а судил только по нашим добрым делам; как вы думаете, оказались ли мы достойны рая, достойны услышать этот блаженный глас: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство (Мф.25:34)? Я думаю совершенно наоборот: Бог нас осудит даже и за то, что мы называем добрыми делами. Посмотрим, что это за совершенные нами добрые дела. – В воскресение мы сходили к литургии, – да, мы пошли, но скорее по привычке, чем из благоговения: мы все ожидали, когда эта литургия окончится; когда священник молился и совершал тайну, мы разговаривали о мирских делах. Это ли доброе дело? Мы молились, да; но это молились только уста наши; где же был наш ум? Разве молитва заключается в том, чтобы целый час петь одно песнопение, или в одно мгновение проглотить всю псалтирь? Неужели это доброе дело? Мы подали милостыню, но сколько? Очень немного. Да и то для чего? Скорее для того, чтобы удостоиться похвалы от людей, чем награды от Бога. Это ли доброе дело? О, но мы постимся и это величайшая наша добродетель. Но чем строже мы постимся, тем больше упиваемся. Воздерживаемся от рыбы и мяса, но не сдерживаем своих страстей. Не вкушаем скоромного, но поедаем ближнего. Наши подвижники воздерживаются даже от масла; но если бы знали, сколько сатанинского лицемерия в их умах, сколько злопамятства и неприличного корыстолюбия в их сердцах! Это ли добродетель? И за такие добрые дела мы надеемся удостоиться рая? Где у нас хоть одно доброе дело без примеси зла, где наше совершенное добро, со всех сторон доброе? Из прожитых нами 40, 50 или 60-ти лет где у нас, хоть один день даже час, безраздельно посвященный Богу? Если у нас нет других добродетелей, кроме этих, которые нам такими кажутся, то горе нам на втором Христовом пришествии! О суд, о душа!