Слово в навечерие Нового года. 1845 г.
На пределе двух годов стоим мы теперь, братия. Прошедший год отлетает от нас с сим вечером, и тот же вечер вводит нас в новый год.
О чем говорит нам эта граница времен?
Сердце человеческое, а еще более язык, послушный обычаю, готовы теперь истощаться в желании всем и каждому долгих лет, счастливых времен. Не желаю осуждать сего желания, когда оно есть желание искренней мольбы пред Господом времен. Но об одной ли жизни говорит нам предел двух годов?
Новый год – начало делений времени и, следовательно, разных границ жизни. Новый год – начало делений времени, из которых ни одно не принято за определенный час решения нашей участи. Новый год, вызывая на память перемены времена, вызывает мысль о времени, после которого не будет для нас времени.
И так – видите, о чем прежде всего говорит нам настоящий вечер? Он говорит нам: бдите; не весте бо, когда Господь дому приидет (Мф.24:42; Лк.13:35).
Души малодушные готовы трепетать, что хотят напомнить им о неизвестности часа, имеющего решить участь их. Они привыкли отдалять от себя мысль о смерти. Они привыкли встречать новый год не иначе, как с беззаботною веселостью. Оле готовы даже защищать свой обычай, готовы говорить: зачем подавлять душу мрачными мыслями, когда она должна радоваться за новый дар Божий – за новый год? Но пусть не тревожатся. Мысль о внезапности смерти не мешает ничему святому. А не святое, что делают при начале года, от того именно и допускается, что, помня о начале жизни, не помнят о неизвестном конце жизни.
Лежит человеку единою умрети потом же суд (Евр.9:27). Это закон общий, – закон, о котором говорит нам каждый день, каждый час. Мы слышим, мы видим, как из среды нас смерть похищает наших братьев и наших сестер. Мы слышим, мы видим, как смерть исторгает жертвы свои в пышных домах и хижинах, между знатными и низкими, между богатыми и бедными, между старцами и детьми. Разбора не делает она людям ни по чинам, ни по деньгам, ни по полу, ни по возрасту. Всех препровождает к Домовладыке для отчета. Иным болезни говорят: близка к нам смерть. Но к другим смерть приходит и без этих вестников. Внезапно, неожиданно пожинается тот, кому цветущее здоровье обещало многие годы. Как же забывать нам о смерти? Мы умрем и, может быть, многие из вас так же внезапно, как умерли другие многие. Мы умрем, хотя бы хотели или не хотели того. Зачем же отдалять от себя мысль о том, чего ни отклонить, не предвидеть мы не в состоянии?
Не думают ли, что поступают благоразумно, когда насильно скрывают от себя мысль о смерти? Что за благоразумие скрывать то, что так очевидно для всех? Что за благоразумие скрывать то, чему определение Вышнего положило совершиться непременно? Что за благоразумие не думать о смерти, когда она, быть может, чрез час препроводит тебя на суд?
Не думают ли продолжить жизнь, когда питают жизнь беззаботною веселостью? Ах! если бы и верна была эта надежда: умно ли, безопасно ли покупать минуты земной жизни на счет сомнительной судьбы в вечности? Между тем, сколько раз смерть насмехалась над такой суетною мыслью людскою? Не весте, когда Господь дому приидет, сказал Всеведущий. Ужели люди переменят этот предел Всеведущего? Если уже так заботливы о временной жизни: не скорее ли угасающая жизнь может оживиться, продолжиться, подкрепиться, когда ее ставят ближе к Источнику жизни, когда, не отклоняя взора от смерти, повергают жизнь в распоряжение Владыки жизни и смерти? Нет, не благоразумие, а легкомыслие заставляет скрывать от людей мысль о смерти. Не уважение к жизни, но невнимание к себе гонит от себя прочь мысль о смерти. Преступная жажда наслаждений боится, как бы не встретиться с неприятною мыслью о смерти, и удаляет от себя и других мысль о смерти. Она-то заставляет предаваться безграничной веселости, при встрече с новым годом.
И резвой, живой юности надобно напомнить урок об осторожности. А тебе, муж зрелый, идет ли предаваться легкомысленному веселью, когда летам возраста твоего должна бы соответствовать зрелость мыслей и благочестия? Еще страннее, еще больнее смотреть на тебя, убеленная сединами старость, когда бы ты предалась забавам юности, после того как столько смертей внезапных видела своими глазами, – и тогда, как сама стоишь на пороге могильном.
Время ли теперь предаваться беззаботному веселью? Вступая в новый год, мы становимся на пределе двух миров, на границе двух времен, прошедшего и наступающего. Первое должно занять нас размышлением о делах, которые мы доселе делали. Последнее должно озаботить нас тем, что надобно нам делать, чтобы не погубить всего на целую вечность.
Кто бы ты ни был, недугующий служением миру: осмотрись, как обманчив обольщающий тебя мир, как оставляет он тебе в награду только томление и пустоту. Целый год был рядом забот об удовольствиях, о честях, о деньгах. Но что же приобрели? Сбирали ветер, и остались с усталью. Усердно заботились продолжать удовольствия; а они промчались как тень. Стоило же трудиться для пустоты!
Что же, если смерть не научит нас не обольщаться более суетами, не останавливать заботь на том, что не стоит заботь? Что, если после каждого года будет оставаться у нас одна суета, и после всей жизни останется наконец только сложность сует? С чем вступим мы в вечность? Какова будет для нас вечность? Во времени воспитали, раздражали мы жажду благ временных; а время, отняв свои блага, оставит нас в жертву той жадности, которой нечем будет насытить. На что обратятся тогда необузданные страсти? Они будут терзать самую душу, воспитавшую их благами исчезнувшими. Несчастное сердце, бившееся только для мира и греха, будет само для себя адом. О! время ли для беззаботной веселости?
Оглянемся еще на прошлый год. Многие из нас скучали часами, посвящаемыми молитве, не знали, на что употребить время и проводили его в рассеянии преступном и – вот эти часы улетели пустыми, без добрых дел. Ужели не жаль нам убитого времени? Ужели не хотелось бы нам возвратить его? Как покойна была бы душа наша теперь, если бы прошедший год проведен был весь во славу Божию, с вечною пользою для души! Как утешительно было бы воспомянуть его пред престолом Божиим с благодарностью пред Господом! И как не содрогнуться, если книга жизни нашей исписана коварством и клеветой, корыстью и неправдами, жестокостью и угнетением невинного, сладострастием и развратом? А прошедшее невозвратимо! Что же нам делать? Ужели и тут быть беззаботными? Братия! пред нами будущность, которую предоставлено нам употребить по-своему усмотрению. Пред нами будущность, когда раскаяние в духе живой веры, усвояя заслуги Искупителя, может загладить сими заслугами грехи времени. Пред нами будущность, когда можем согреть хладное сердце наше теплыми молитвами, воспитать в нем любовь к Господу. Не будем употреблять времени без пользы для себя, не будем тратить его на пустые, если не преступные, занятия. Время так дорого: им можем купить себе или погибель вечную, или спасение вечное. Не будем более употреблять во зло долготерпение Божие. Иначе, чем долее будем откладывать время раскаяния: тем труднее будет каяться, тем труднее будет исправлять сердце испорченное, тем тяжелее будет вступать в вечность. Не легко нам расставаться с привычками худыми. Но – после смерти бесполезно и всякое разевание.
О, если бы мысль о внезапности смерти была твердою души нашей! Как многое переменилось бы в душе нашей грешной! Пусть неверующий живо представит себе муки умирающего невера, не содрогнется ли он своего неверия, хотя бы для того, чтобы не встретиться с теми же муками страшными? Беззаботный богач говорит душе: душе, имаши блага многа, лежаща на лета долга, яждь, пий и веселись (Лк.12:19). Но, при мысли о внезапности смерти, он не говорил бы того, а сказал бы себе: безумне, в сию нощь истяжут душу твою, а яже уготовал еси, кому будут? (Лк.12:20) Как свято стали бы мы исполнять обязанности наши к ближним, если бы жили с мыслью о внезапности смерти! Время прекращено, сказали бы мы себе и поспешали бы с полною верностью исполнять дела, возлагаемые званием нашим. Время прекращено, сказали бы мы себе и двоили бы старание исполнять свои дела, не касаясь дел чужих. Обидел ли кто нас? мы сказали бы: да не зайдет солнце во гневе нашем; иначе, быть может, с закатом солнца потускнет и свет нашей жизни. Поспешим, сказали бы мы себе, отереть слезу бедности, защитить невинность притесненную, – напитаем голодного, оденем нагого. Иначе, кто знает, будем ли иметь время сделать то же самое, тогда как за гробом успокоенная вами бедность заступятся за нас пред Отцом бедных. Ах! если бы отец и мать твердо помнили, что в вечности, на суде Владыки и Отца всех, строго взыщут с них за погибель детей их, которых оставляют они свободно изучать обычаи погибели и не знакомят с страхом Божиим: таково ли было бы наше юношество? Таковы ли были бы родителя?
Братия! если мысль о смерти печальна для кого либо, так это для тех, которые, прилепившись к земле, забыли о вебе, не помнят о вечном своем отечестве. Но для них же она – врачевство спасительное; в них она может произвесть печаль о Господе, о которой не раскаятся. А надобно ли отвергать врачевство за то только, что оно не приятно? Страшен для них образ смерти? Но этим-то страхом и рассеиваются греховные помыслы в сердце их точно так, как ударом грома очищается испорченный воздух. Пусть же не отклоняют от себя спасительного страха.
Между тем, мысль о смерти – мысль, весьма отрадная для готовых к вечности. Встречая новый год с мыслью о смерти, они встречают его с утешением; они радуются за прошлое и грядущее. Скорбит ли живущий в стране чужой и далекой любимый сын, когда напоминают ему о скором возврате в дом родительский? Скорбит ли узник, когда говорят ему, что время заключения его сократилось свобода его близка к нему? Сетует ли больной, когда узнает, что час выздоровления его наступает, страдания его скоро окончатся? А Он – Отец небесный, ждет странников земных, чтобы успокоить их в дому Своем вечном.
Он – Отец любви, готов снять с узников плоти оковы, столько тяжелые для духа чистого. Он – Отец жизни, готов уврачевать раны, наносимые грехом душе до самого гроба. О, как не радоваться благодарною радостью об Отце, ожидающем детей с такою любовью! Если же он положил и еще продолжить на несколько земное странствование, если Он определил и еще бороться с искушениями и напастями времени: и тогда отдаляемый предел жизни – не печаль, а утешение. Любящий и мудрый Отец видит, что для очищения нечистот греховных надобно еще подвергнуть душу искушению, для усовершения святой любви её надобно еще потребовать жертв от самолюбия, для уврачевания нескольких язв надобно еще дать несколько приемов горького лекарства. Да будет благословенна мудрая любовь Отца небесного! Наученные смирению мыслью о смерти, вступая в новый год, приносят благодарность Отцу веков самую искреннюю, самую пламенную. От чего так холодна благодарность многих из нас за год протекший? От того, что занятые мыслями о наших силах, о наших успехах, мы дышим гордостью, даже и тогда, когда являемся воздать славу Господу; оттого, что, забывая бренность естества нашего, слабость и нечистоту нашу, мы, довольные собою, не оставляем в сердцах нашить места имени Божию. С мыслью о смерти – не дружиться духу гордости. С мыслью о смерти дух, не отягчаемый землею, свободно возносится к Отцу щедрот и повергает пред ним жертвы хвалы и благодарений.
Бдите убо, братия, не весте бо, когда Господь дому приидет. Аминь.
