Святитель Филарет Московский (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский
Слово в день рождения Благочестивейшего Государя Императора Николая Павловича, 1851 г.
Яко свободни, а не яко прикровение имуще злобы свободу, но яко раби Божии: всех почитайте, братство возлюбите, Бога бойтеся, царя чтите (1Петр. II. 16–17).
Что важнейшия из сих заповедей, преподанных Апостолом, знакомы нам, и не остаются у нас без действия, – о том свидетельствовать может нынешний день.
Заповедь – «Царя чтите» – является в действии, когда благословенный день рождения благословенно царствующего Царя вы воспоминаете радостно и торжественно.
Заповедь – «Бога бойтеся» – является в действии, когда вы вашу радость о Царе, ваши о нем желания и надежды приносите пред Бога, чтобы Он благословил вашу радость, призрел на ваши желания, совершил ваши надежды.
И да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный! Народ – благоугождающий Богу – достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ – чтущий Царя – благоугождает чрез сие Богу: потому что Царь есть устроение Божие.
Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного: то так же бесспорно лучшим на земли должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог Боговидца Моисея: «виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе» (Исх. XXV. 40), то есть, на высоте Боговидения.
Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земли Царя; по образу Своего вседержительства – Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наследственного.
О, если бы все Цари земные довольно внимали своему небесному достоинству, и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли, требуемые от них, богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному, и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговением и любовию к Царю, смиренным послушанием Его законам и повелениям, взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия! Все, по образу небесному благоустроенное, по образу небесному было бы блаженно. Все царства земные были бы достойным преддверием царства небесного.
Россия! Ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. «Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего» (Апок. III. 11). Сохраняй, и продолжай украшать Твой светлый венец, непрерывно подвизаясь совершеннее исполнять венцедательныя заповеди: «Бога бойтеся, Царя чтите».
Простираясь от известнаго к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что Апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. «Повинитеся, – говорит, – всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным» (1Пет.2:13–14), – «яко свободни» (1Пет.2:16). Повинуйтеся, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.
Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например – подчиненные по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принужденно, другие – добровольно, охотно, усердно, следственно – свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть ее, будет работать для тебя, как можно, менее, с малою заботою о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полною силою, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак не очевидно ли, что повиновение может быть соединено с свободою, и что такое повиновение лучше повиновения не свободнаго?
Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; – свобода хочет разширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает ее. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.
Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? – Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт.3:19).
Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческаго, и необходимостию природы, – или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
«Разумейте же», – скажу с Пророком, – «разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс. XCIII. 8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
Но как же правильнее понять и определить свободу? – Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Римл. VII. 18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех, раб есть греха» (Иоан. VIII. 34)?
Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство – в рабство грехам, страстям, порокам, – чаще других являются ревнителями внешней свободы, – сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властию. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? – Нет причины так думать. С большею вероятностию опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властию, конечно, неудержимее прежнего предастся удовлетворению страстей и похотей, и внешнею свободою воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, – которую, как изъяснился Апостол, «имеют, яко прикровение злобы!» (1Пет.2:16) Благословим закон и власть, которые, поставляя, указуя и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.
Я сказал: сколько могут: потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы, и погруженных в рабство греха возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподает средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит «немощное... закона» (Римл. VIII. 3), о котором необинуясь свидетельствует Апостол.
Здесь вновь представляется вопрос: что же есть истинная свобода, и кто может ее дать, и особенно – возвратить утратившему ее грехом? – Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимаго осуждающею совестию, избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.
Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал ее при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: «Аще... Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Иоан. VIII. 36). «Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы» (Иоан. VIII. 31–32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своею «кровию... очистил совесть нашу от мертвых дел» (Евр. IX. 14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своем на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам чрез веру свет Своея истины – усматривать лучшее, и Свою благодатную силу – творить оное.
Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что «Господне есть царствие, и Той обладает языки» (Псал. XXI. 29), которая не принужденно чтит законную человеческую власть и ее повеления, непротивные Богу, пoелику светло видит ту истину, что «несть... власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Римл. XIII. 1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она сама того хочет, чего требует повиновение.
Много имел бы я сказать о христианской внутренней, а не внешней, – нравственной и духовной, а не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которою подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.
Возлюбим свободу христианскую, – свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро «Господа ради», по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщен людьми, от каких остерегает нас Апостольское слово, – которые «свободу... обещавают, сами раби суще тления» (2Петр. II. 19). Аминь.
Источник: Творения. Слова и речи : в 5 т. / свт. Филарет митр. Московский. - [Репр. изд.]. - Москва : Новоспасский монастырь, 2003-2007. / Т. 1: 1803-1821 гг. – 2003. – IV, 299, III с.; Т. 2: 1821-1826 гг. – 2005. – I, 426, IV с.; Т. 3: 1826-1836 гг. – 2006. – I, 480, V с.; Т. 4: 1836-1848 гг. - 2007. - 8, 635, VII с.; Т. 5: 1849-1867 гг. – 2007. – I, 581, XII с.
Что важнейшия из сих заповедей, преподанных Апостолом, знакомы нам, и не остаются у нас без действия, – о том свидетельствовать может нынешний день.
Заповедь – «Царя чтите» – является в действии, когда благословенный день рождения благословенно царствующего Царя вы воспоминаете радостно и торжественно.
Заповедь – «Бога бойтеся» – является в действии, когда вы вашу радость о Царе, ваши о нем желания и надежды приносите пред Бога, чтобы Он благословил вашу радость, призрел на ваши желания, совершил ваши надежды.
И да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный! Народ – благоугождающий Богу – достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ – чтущий Царя – благоугождает чрез сие Богу: потому что Царь есть устроение Божие.
Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного: то так же бесспорно лучшим на земли должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог Боговидца Моисея: «виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе» (Исх. XXV. 40), то есть, на высоте Боговидения.
Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земли Царя; по образу Своего вседержительства – Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наследственного.
О, если бы все Цари земные довольно внимали своему небесному достоинству, и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли, требуемые от них, богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному, и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговением и любовию к Царю, смиренным послушанием Его законам и повелениям, взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия! Все, по образу небесному благоустроенное, по образу небесному было бы блаженно. Все царства земные были бы достойным преддверием царства небесного.
Россия! Ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. «Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего» (Апок. III. 11). Сохраняй, и продолжай украшать Твой светлый венец, непрерывно подвизаясь совершеннее исполнять венцедательныя заповеди: «Бога бойтеся, Царя чтите».
Простираясь от известнаго к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что Апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. «Повинитеся, – говорит, – всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным» (1Пет.2:13–14), – «яко свободни» (1Пет.2:16). Повинуйтеся, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.
Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например – подчиненные по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принужденно, другие – добровольно, охотно, усердно, следственно – свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть ее, будет работать для тебя, как можно, менее, с малою заботою о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полною силою, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак не очевидно ли, что повиновение может быть соединено с свободою, и что такое повиновение лучше повиновения не свободнаго?
Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; – свобода хочет разширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает ее. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.
Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать все, что хочешь. Это мечта; и мечта не просто не сбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.
Знаете ли, кто первый на земли прельщен был сею мечтою? – Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкою рая и земли, он пользовался обширнейшею свободою, какую может иметь сотворенное существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедию Божиею. И что же последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость поврежденной грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт.3:19).
Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростию искусителя, и самою обширностию действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указуемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческаго, и необходимостию природы, – или более оплакивать сию прирожденную заразу, которую они наследовали от зараженного злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и еще менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.
«Разумейте же», – скажу с Пророком, – «разумейте... безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс. XCIII. 8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лице земли неповинною кровию, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!
Но как же правильнее понять и определить свободу? – Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.
В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже... хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю» (Римл. VII. 18)? Что сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстию, одержимы злою привычкою? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жестокими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?
Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере, некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех, раб есть греха» (Иоан. VIII. 34)?
Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство – в рабство грехам, страстям, порокам, – чаще других являются ревнителями внешней свободы, – сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властию. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего? – Нет причины так думать. С большею вероятностию опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалении преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властию, конечно, неудержимее прежнего предастся удовлетворению страстей и похотей, и внешнею свободою воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, – которую, как изъяснился Апостол, «имеют, яко прикровение злобы!» (1Пет.2:16) Благословим закон и власть, которые, поставляя, указуя и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.
Я сказал: сколько могут: потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы, и погруженных в рабство греха возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподает средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит «немощное... закона» (Римл. VIII. 3), о котором необинуясь свидетельствует Апостол.
Здесь вновь представляется вопрос: что же есть истинная свобода, и кто может ее дать, и особенно – возвратить утратившему ее грехом? – Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимаго осуждающею совестию, избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.
Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал ее при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: «Аще... Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Иоан. VIII. 36). «Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы» (Иоан. VIII. 31–32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своею «кровию... очистил совесть нашу от мертвых дел» (Евр. IX. 14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своем на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам чрез веру свет Своея истины – усматривать лучшее, и Свою благодатную силу – творить оное.
Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что «Господне есть царствие, и Той обладает языки» (Псал. XXI. 29), которая не принужденно чтит законную человеческую власть и ее повеления, непротивные Богу, пoелику светло видит ту истину, что «несть... власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Римл. XIII. 1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она сама того хочет, чего требует повиновение.
Много имел бы я сказать о христианской внутренней, а не внешней, – нравственной и духовной, а не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которою подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.
Возлюбим свободу христианскую, – свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро «Господа ради», по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщен людьми, от каких остерегает нас Апостольское слово, – которые «свободу... обещавают, сами раби суще тления» (2Петр. II. 19). Аминь.
Источник: Творения. Слова и речи : в 5 т. / свт. Филарет митр. Московский. - [Репр. изд.]. - Москва : Новоспасский монастырь, 2003-2007. / Т. 1: 1803-1821 гг. – 2003. – IV, 299, III с.; Т. 2: 1821-1826 гг. – 2005. – I, 426, IV с.; Т. 3: 1826-1836 гг. – 2006. – I, 480, V с.; Т. 4: 1836-1848 гг. - 2007. - 8, 635, VII с.; Т. 5: 1849-1867 гг. – 2007. – I, 581, XII с.
