Слово в 4-ю неделю Великого поста. 1847 г.

Приближается, душе, конец, приближается,

и нерадиши, ни готовишися (Тропарь великого канона).

Ныне ли еще будут считать проповедь о смерти неблаговременною? Ныне ли еще будут уклоняться от этой вести? Ныне ли еще будут считать слишком тяжкою, слишком мрачною мысль о кончине, никого не минующей? Если и ныне, в дни покаяния и плача, хотят только легких мыслей, легких занятий, как опасно, как страшно такое состояние! О! перестанут ли люди, хоть на время, быть легкомысленными? Приближается, душе, конец, приближается, и не радиши, ни готовишися. Вот песнь, которую велит нам повторять в сии дни св. Андрей.

Приговор о смерти есть приговор суда Божия над падшим человеком. Но, о Боже, непостижимый в благости Своей! Самый приговор правосудия Твоего есть милость Твоя к нам; самый глагол осуждения Твоего над нами есть вместе голос, спасающий грешника.

Посвятим, братия, несколько минут на размышление о нужде памятования смерти.

Когда не было греха в мире, не было и смерти; не было, казалось, и нужды думать о смерти. Однако ж Сам Бог заповедал невинному первенцу помышлять о смерти; Сам Бог еще тогда, как ввел человека в рай сладости, сказал, «плодов древа познания добра и зла не ешь; ибо в день, в который ты вкусишь их, смертью умрешь». Что бы это значило? Почему и самому невинному, бессмертному, надобно было не забывать о смерти? Почему и тот, кто еще не имел в душе своей ни одного помысла греховного, должен был иметь в виду грозу тления? Конечно потому, что человек, как тварь, всегда может иметь нужду в страхе, конечно, потому, что угроза смертью может иметь действие доброе там, где не успевает любовь, или обещание жизни. Прекрасное дело, если бы человек мог слушаться Господа своего по побуждению любви, если бы всегда свободно и легко мог он идти путем заповедей к Богу своему, но свобода заключает в себе возможность колебания и падения; свобода имеет потому нужду в подкреплении сильном, которое могло бы остановить колеблемость и удержать от склонения к злу, а таков страх смерти. Пока он стоял стражем при мыслях первого человека, человек оставался в невинности, в раю сладостей. Когда же дух злобы склонил его удалить от себя мысль о смерти, не смертью умрете (Быт.3:4), человек пал. Так и тогда, когда еще не было греха и смерти, уже нужно было не забывать о смерти. Не более ли нужно памятовать о смерти, когда вошедший в душу грех соделал ее склонною к непрестанным падениям? Надобно слишком мало видеть, чтобы не видеть того, что человек, ежеминутно преклоняющийся ко греху, не может без подкрепления спасительного быть тверже против искушения, чем тот, который стоял и мог устоять против греха.

Грех обнаруживается в нас в двояком виде, то является он, как дух гордости, то, – как дух плотоугодия. В том и другом случае мысль о смерти служит врачевством против яда греховного.

Гордость заставляет нас мечтать о себе много; в иных доходит она до того, что их поступки говорят, как будто нет, для них и правил, которым они должны повиноваться; будто нет никого, кому должны мы все отдать отчет в своей жизни; доходят до невнимания к закону Божию, к судьбам и распоряжениям Промысла; о всем дают свой суд, все решают по-своему, всему дают свой порядок.

Как нужно этой заносчивости ума гордого напомнить, что мы земля и в землю пойдем! Как нужно этому величию указать на неширокую могилу, в которой вместится оно и нехотя! Как нужно этому надмению сказать, что величавые замыслы его сокрушатся о гроб и его независимость ограничится пространством трех шагов земли! Что значит сила нашего духа, что значат все наши знания, когда мы не можем ни увидеть, ни отодвинуть предела, которым должно окончиться все земное, – когда за этою доской гробовой целая вечность необозримая, в которой – ни одной точки ясной для ума, оставленного себе самому?

Гордость надмевается почестями, породою, богатством, она различает людей не по их добродетелям, а потому, что один богат, другой беден; один в чести, другой в низкой доле; один в рубище жестком, другой в мягкой и пышной одежде. Но так ли смотрит смерть на нас? О! она всех одною дорогою провожает на суд грозной правды. Она всех равняет в хладной могиле и без миллионов, с одною душою представляет к правосудному. Посмотрите на жилище мертвых, там все равны; суетность пашет на камне, или металле, но слова без смысла, хвалы без значения; ставить на земле имена, титла и в громких словах высказывает одно только то, что все это пустота, что все это было и теперь нет, все это миновалось, как сон, как мечта. Одна земля приняла и богача, и бедняка и – все стало землей. Под грудами камня, если угодно искать, найдут только труп смрадный, груду костей согнивших, прах легкий, как легкомысленна гордость людская!

Гордость славолюбива. Смерч разрушает мечты величия, за которыми так неутомимо гоняются. Пока еще живы, нам удается по временам вынуждать чем-нибудь похвалы и уважение. По смерти похвалы умолкают, или даже превращаются в хулу. По смерти скоро забудут нас, даже, может быть, обрадуются, что мы не будем докучать своими притязаниями на славу. Одни – по равнодушию, другие – по неблагодарности, но и друзья и знакомые, и близкие и дальние потеряют нас из вида. Все, что мы сделали не в намерение угодить Господу, подобно праху развеется. Отыдет же величание ваше равно пепелу, говорит Иов (Ив.13:12).

Гордость безрассудна в предприятиях своих. Сколько у нас замыслов обширных, сколько предположений странных, сколько легкомыслия тогда, как не думаем о смерти! Мы откладываем заботу о душе со дня на день. Завтра, думаем мы, покаемся; завтра начнем мы лучшую жизнь. Но, кто дал нам это завтра? Нынешнее утро кому ручается за вечер? Вечер вчерашний ручался ли за нынешний день? Сколько в нынешнюю ночь уснуло сном вечным! Сколько в нынешнее утро простилось на веки со временем! Сколько в этот час, в который беседуем мы, оставляют землю? Какой Исаия придет и скажет нам: устрой о дому твоем, умиравши бо ты, и не будеши жив? (Пс.38:1) Послушайте вы, которые говорите, сегодня или завтра пойдем в такой-то город и пробудем там год; знаете ли, что случится завтра? Что жизнь наша? Пар, который на малое время является, и потом исчезает (Иак.4:13–14). О! зачем мы не повторяем себе часто, умрем, умрем и, может быть, в одну из тех минут, в которую менее всего думаем умереть? Мысль о внезапности смерти, как искра, пробегая по душе, пробуждала бы нерадение наше. Тогда мы не стали бы тратить дорогое время на напрасные мечты, или на слепую беззаботность. Как мы будем жалеть, при последнем часе, о днях и часах, проведенных без пользы, убитых в мечтах и рассеянности! Как мы будем жалеть, что не употребили данного нам времени на занятия важные, спасительные для души! Мудрено ли, что тогда, как мы будем звать при дверях спасения, чтобы нам отворили их, нам скажут, о! блажени раби тии, ихже пришед Господь обрящет бдящих (Лк.12:37). Бдите, яко не весте дне, ни часа в он же Сын человеческий приидет (Мф.25:13).

Другая жестокая страсть, которая мучит душу, есть страсть к наслаждениям и богатству. Но если бы мы чаще вспоминали о смерти, эта страсть также слабее и реже возмущала бы душу нашу.

Юность особенно резва и игрива; для наслаждения пренебрегает она образованием ума и сердца. И, при самом образовании, ищет средств развить только страсть к наслаждениям, читает книги, слушает разговоры – только что легкие и игривые, которые оставляют в душе одну пустоту. И в зрелом возрасте престают ли гоняться за удовольствиями? Ищут рассеянности, ищут веселостей и скучают, что не находят на земле рая. Отчего же так неумеренны в страсти к наслаждениям? Оттого, что не измеряют жизни мыслью о смерти. Ах! почему бы не посмотреть на могилу? Почему не вспомнить, что есть гроб, а за гробом другая жизнь, для которой надобно готовиться в этой жизни? Почему не думать, что есть смерть, и эта смерть обращает землю в страну плача и тления. Почему не размыслить, что если и дозволены нам удовольствия в этой жизни, то такие, в которых бы нельзя было раскаиваться по смерти, пред судом Божиим. О, юность беспечная! О, старость с умом юношеским! Зачем бежишь ты мыслью прочь от гроба? зачем с усилием удаляешь от себя мысль о смерти? Гроб может научить тебя мудрости, которой ты не имеешь; смерть может вразумить тебя в цене жизни временной, которой ты не понимаешь.

Что мне делать? – вопиет еще один докучливый голос в душе нашей; – что мне делать? Мне некуда собрать плодов моих? Вот что сделаю, сломаю житницы мои и построю пространнее, и соберу туда все мое доброе; а скажу душе моей, душа! много у тебя лежит добра; покойся, ешь, пей и веселись. Это, братия, голос корыстолюбия. Что ж говорит владеющий жизнью и смертью? Бог сказал, безумный! в сию ночь душу твою, возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил (Лк.12:28–20)? Вот какой приговор сам Бог произносит корыстолюбцу! Корыстолюбец безумен. Отчего? оттого, что не помнит о смерти; оттого, что, не думая о близости кончины, думает не о душе, а о богатстве, которое не пойдет за ним на тот свет. Сокровища обманчивые, блага непостоянные, богатство тлеющее! Как мне любить вас при взгляде на гроб? Как дорожить вами, как искать вас с усилиями и тревогой, когда прежде, чем овладеваю вами, вы можете исчезнуть для меня, или если и достигну вас, расстанусь с вами против желаний и надежд? К чему ж тревоги? Пусть буду употреблять, что дано мне, не оставляя надежд отрадных за гробом. Жизнь моя – странствование, так показывает смерть, – и смерть велит мне смотреть на сокровища земные, как на путевой запас и притом обременительный, когда его более, чем нужно для пути, – опасный, когда не употребляю его на то, на что он назначен.

Так, память о смерти спасительна душе нашей; но она же и сладка может быть для нас, во время скорбей.

Кто из нас не терпел горя в жизни? И как часто терпят такое горе, которого себе не ждали, которое не спросясь посещает и как будто хочет теснить нас до гроба? Мало того. Путь самой добродетели усеян терниями. Путь Христов – путь скорбей крестных. Между тем путь нечестивых не редко спеется. Так не напрасно ли я очищаю сердце мое, взывает праведник, смотря на благоденствие нечестивых? Не напрасно ли омываю невинностью руки мои, терплю раны всякой день и страдание всякое утро (Пс.72:13)? И долго ли страдать и томиться? Долго-ль терпеть от греха и грешников?

Не долго, не долго, отвечает вера и указывает на смерть, а за нею на суд.

Так, смерть прекратит страдания земные; смерть препроводит христианина в блаженную вечность. Утешься, гонимый судьбою путник земли! Скоро ты сложишь с себя тяжелую ношу и успокоишься. Утешься изможденный крестоносец Христов! Скоро страдания твои кончатся, и ты соединишься со Христом твоим, Которого ищет душа твоя. Ужели у Бога неправда? Нет! там за гробом Он рассудит каждого из нас; каждому отдаст свое, смотря по делам нашим. Тому, кто веселился каждый день здесь, скажут там, ты принял благая в жизни твоей; довольно с тебя; твое сердце пресытилось веселостями; теперь другая доля тебе. А тот, кто вместо хлеба питался здесь слезами, кого жизнь поила токмо горечью, кто с юности до самого гроба не видал дня светлого, отрет там слезы. «Не ревнуй лукавнующему; не завидуй делающему беззаконие. Еще мало, – и не будет грешника, а праведники наследуют землю» (Пс.36:21–22). Те, которые с слезами сеяли, с радостью пожнут. Смерть снимает с праведника тяжелые узы, которые тяготят над ним во всю земную жизнь; она разрешит его от тела греховного, которое не дает ему покоя до гроба, воздвигая в нем брани и бури. Смерть рассеет сомнения о странствовании земном. Она откроет нам и цель земных трудов, и значение непонятных обстоятельств жизни нашей. Становясь на краю могилы, христианин как бы становится на возвышенном холме, с которого ясно различает пройденный путь, видит и то, что страдания временные ничего не значат в сравнении с славою, которая ждет его там – за гробом; гроб показывает, как ничтожны дети людей, работающих для мира, и как отрадна, как высока участь тех, которые служат Господу. Так, сладко христианину вспоминать о смерти; она радостна для него, как ангел мира, он желает скорее расстаться с телом докучливым, с миром коварным и злым, с людьми забывчивыми и легкомысленными в их рассеянности. Здесь грех и скорбь преследуют его на всех путях. Там у Господа – мир и спасение.

Не думайте, что христианский страх смерти помешает вам в каком-либо добром деле, удержит вас от какого-либо благого намерения. Нет, страх смерти, какой питает в себе Христианин, растворен упованием живым и сладким; и потому не стесняет, а раскрывает он душу для подвигов великих; не приводит ее в смятение, не производит в ней беспорядка, а вводит порядок и гонит то смятение, какое вводят страсти в душу. Христианин встречает смерть не как грозное страшилище, но как вестника мира. Смерть приходит к нему не для того, чтобы разлучить его с Иисусом Христом, который исполнил за нас правду закона, но для того, чтобы соединить с Ним. Если же не так представляют себе смерть, это значит, что не знают другой жизни, кроме жизни земной, других благ, кроме благ временных, другого Бога, кроме богов века сего. В таком случае, несчастна душа, которую не хотят пробуждать от сна её страхом смерти; несчастны люди, которые заботятся о том, как бы не дотла до ушей их весть о смерти. Это значит то же, что у утопающего в волнах отнимают последнюю доску, на которой он мог бы спастись.

Впрочем, чтобы мысль о смерти могла быть назидательною, она должна быть живою и твердою в душе нашей. Надобно быть глубоко проникнутым мыслью о нашей смертности, живо чувствовать, что бренный состав будет перстью, а дух возвратится к Богу; и тогда это живое чувство тленности и смерти будет оживлять душу нашу для деятельности ревностной, укрепить силы наши для подвигов самых трудных. Чем более смерть будет устрашать нас, тем скорее исчезать будут обаяния греха; тем более дорожить будем талантами, врученными нам от Бога. Правда, никто ив нас не говорит о себе, что не увидит смерти. Однако ж, не многие ли так живут, как будто вовсе не думают умереть. Всем нам известен приговор правды вечной, наши знакомые, наши друзья в глазах наших исполняют его на себе. Однако ж, не так ли мы ведем себя, что до нас этот приговор как будто и не касается? Мы провожаем других на тот свет; а готовим ли себя в тот же путь? Напротив, мысль о смерти не так ли близка душе нашей, как гость постылый, которого и холодно принимаем мы и сбываем с рук как можно скорее? Не так ли редко западает она в душу нашу, как холодно принятый знакомец посещает угрюмого знакомца? Если так, то нечему дивиться, что так мало живем мы для добра.

Чтобы мысль о смерти могла иметь свое спасительное действие, надобно жить и действовать с мыслью о смерти. Мы, живя умираем; стало быть, ничего нет естественнее, как живя помнить, что умираем. А ждать для приготовления к смерти того времени, когда уже смерть взойдет в твой дом, приблизится к твоему одру и станет разрушать бренный состав твой, сообразно ли с благоразумием? Кроме того, что смерть никому не дает наперед знать о времени своего посещения, какое приготовление к смерти может быть в душе твоей, когда душа твоя будет вся занята ужасом самой смерти? Какое обращение к Господу, какое раскаяние в прошлом, какая любовь к Спасителю могут быть тогда, когда страдания тела, терзаемого смертью, или оставят тебя вовсе без сознания или, при слабом сознании, без всякого мужества и силы? Нет! готовься заранее к смерти. Тогда и лучше будешь вразумляться мыслью о смерти, и больше соберешь плодов для вечности. Тогда-то будем мы располагать жизнь свою так, что нам никогда не страшно будет перейти в вечность. При каждой встрече с искушением сильным, пред грозным взором смерти, будет погасать огонь страсти и чистый пламень любви к Господу будет гореть, не погасая. Во всех словесех твоих поминай последняя твоя и тогда во век не согрешиши, сказал опытный мудрец (Сир.7:39). Тогда пусть посетит нас внезапная смерть, она не приведет в смятение духа нашего; мы встретим ее с признательностью, как благодетельного друга нашего.

И в жизни, и в смерти нашей, да будет славно имя Твое, Боже наш! Аминь.