Слово при вручении жезла Преосвященному Евдокиму (Мещерскому), епископу Волоколамскому
Преосвященный епископ Евдоким!
Сердечно приветствую тебя с принятием высокого епископского сана. Из выслушанной на днях воодушевленной речи твоей известно мне, с каким глубоким христианским настроением принимаешь ты это служение и как пламенно желаешь совершить его с возможно большей пользою и успехом. От всей души желаю этого успеха и я, ближайший твой сослужитель. Но при мысли об успехе пастырского дела естественно возникает вопрос о том, при каких условиях возможен он и чего главным образом требует Христос от пастырей Своего стада?
Ответ на этот вопрос мы можем найти у святого Иоанна в том месте, где идет речь о призвании к высшему пастырскому служению апостола Петра. Это было во время третьего явления Воскресшего Господа ученикам при море Тивериадском, о чем говорилось в нынешнем утреннем Евангелии. Когда, после чудесного лова рыбы, ученики Его возлегли на трапезу, Господь обратился к Петру с таким вопросом: Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси агнцев Моих. Еще говорит ему в другой раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих. Говорит ему в третий раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих (Ин.21:15–17).
Как видим, здесь апостол Петр призывается к пастырству не просто, а под тем необходимым условием, если его совесть, его чувство говорит ему, что он любит Христа. Вот что, следовательно, служит пробным камнем пастырской правоспособности и главным ручательством за успех пастырской деятельности – это любовь ко Христу и Его словесному стаду.
Возлюбленный о Господе брат и сослужитель! В настоящую, единственную, как ты сам сказал, минуту в твоей жизни, когда ты во всеоружии выступаешь на поприще архиерейского служения, потщимся повнимательнее прислушаться к движению своего сердца, испытаем свою совесть и спросим себя: любим ли мы Господа? Да простит мне любовь твоя за то, что я ставлю вопрос этот после того, как ты торжественно поведал уже нам о своей любви и преданности Богу при твоем наречении. Вопрос этот такого рода, что каждый из нас, пастырей, должен не раз и не два, а много раз задавать его себе, задавать до тех пор, пока мысль о прежней неверности не исторгнет из глаз слезы и из сердца не последует ответ Петра: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. В самом деле, любим ли мы Господа, а в лице Его и наших ближних? Находит ли себе место в нашем сердце та любовь, которой требует от нас Христос? Любовь не к тем только, которые соединены с нами узами родства, дружбы и знакомства, но и к тем, которые чужды нам по плотскому происхождению, и, однако, близко связаны с нами благодатью? Любовь, которая с участием и состраданием относится к горю и нужде меньшего брата, не оставляет без попечения и отъявленного грешника, идет навстречу заблудившемуся – словом, та любовь, которая, по слову Апостола, не превозносится, не ищет своего (1Кор.13:4–5) и пример которой показал Сам Небесный Пастыреначальник – Христос? Он – этот поистине добрый Пастырь – не только во время Своей жизни ходил по городам и весям, исцеляя всякую (и телесную, и нравственную) болезнь и всякую немощь в людях (Мф.4:23), но и до сих пор не перестает в своей спасающей любви ходить по грешному миру и там, где находит душу, растлевающуюся в своей нравственной жизни, милосердствует о ней, ухаживает за нею, облегчает тяжесть грехов ее обещанием прощения и до тех пор не оставляет ее, пока она не выздоровеет для вечной жизни. Есть ли у нас такая любовь? О, если бы нашлась, хотя самая незначительная доля ее, то и тогда мы не напрасно назывались бы владыками и врачами душ человеческих. И тогда в наших руках было бы верное средство для врачевания и самых тяжких нравственных болезней. В самом деле, если и из глыбы дикого необработанного камня умелые руки высекают прекрасные, чуть не живые статуи, то почему же из человека, хотя бы жестокого и одичалого, умелыми руками любви нельзя воспитать доброго христианина, мягкого и отзывчивого на добро и правду человека? – Люди, как бы они плохи и грубы ни были, все же не камни. Душа человеческая, сказал Тертуллиан, по природе христианка, и трудно представить себе такое извращенное, окаменелое сердце, в котором не оставалось бы доли добра и благородства и которое совсем было бы недоступно для действия огня христианской любви.
Здесь невольно припоминается мне одно сравнение, которое хорошо поясняет только что высказанную мысль. На улице – сильный мороз. В градуснике, за окном, трубочка пуста. Вся ртуть от холода сжалась, ее не видать. Но стоит только подойти к шарику, дохнуть на него или взять его в теплые руки, и наша теплота сейчас же отзовется на ртути. Ртуть выйдет из шарика и станет подниматься вверх. То же самое бывает и с людьми. Очень много холода у нас в отношениях друг к другу. Удивительно ли, если среди этой нравственной стужи иной одинокий, бесприютный бедняк совсем окоченеет, олютеет в душе, сделается зверем. Все, что есть у него благородного, доброго, истинно человеческого, спрячется глубоко внутрь и там сожмется в комок. Но подойди к нему с любовью, попробуй дохнуть сочувствием и лаской, пригреть его у своего сердца, окружить его отеческой заботой и попечением, и ты сейчас увидишь, как он начнет таять, как и в нем самом любовь, как ртуть в термометре, пойдет вверх и представит для духовного сеятеля такую восприимчивую почву, на которой он с полным успехом будет сеять всякое доброе семя.
Итак, возлюбленный собрат, чтобы наше епископское дело было благотворно, для этого нам надо найти ключ к человеческому сердцу, а таким ключом служит собственная наша любовь к человеку и к правде Божией. Огонь зажигается от огня, и, чтобы согреть сердце других, нам самим нужно иметь в себе искру пламенной христианской любви к людям. Чтобы пробудить чистую евангельскую любовь в других, надобно самим, прежде всего, проникнуться евангельской истиной, перечувствовать ее, выносить ее в себе. Тогда только можно рассчитывать на успех, надеяться, что проповедь наша не будет, по слову Апостола, металлом звенящим или кимвалом бряцающим (1Кор.3:1), но тем властнее будет действовать на слушателей, чем сильнее будем проникнуты духом Евангелия.
Итак, прими, брат, жезл сей, вручаемый тебе чрез меня Самим Господом, и твердо помни, что он дается тебе от любви и для любви. Больше, как можно больше старайся приобретать этой любви, и тогда тебе не будет нужды в указаниях, как и по какому направлению вести свою бразду на пастырском поприще. Любовь сама увидит, сама подскажет, когда, где и что нужно делать и как поступать.
* Евдоким (Мещерский; 1869–1935), обновленческий митрополит. С 1903 года – ректор Московской Духовной Академии. 4 января 1904 года хиротонисан во епископа Волоколамского. С 1 августа 1909 года епископ Каширский. В 1914 году возведен в сан архиепископа и назначен на кафедру Алеутскую и Северо-Американскую. В 1917–1918 годы – участник Всероссийского Поместного Церковного Собора. С 1919 года архиепископ Новгородский. В 1922 году уклонился в обновленческий раскол. Умер, так и не воссоединившись с Церковью. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
