Самоубийство – бич современности. (Слово, сказанное в Никольском соборе г. Харбина, в Манчжурии, за всенощным бдением в праздник Входа Господня в Иерусалим, 1908 г.)
Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже (Тропарь праздничный).
Достопочтенный настоятель этого храма и прихода обратился ко мне с предложением и просьбой сказать поучительное слово за нынешним торжественным богослужением. Случайный гость и проезжий в здешней местности, не зная настроений и духовных нужд населения, я спросил его, о чём всего лучше и полезнее мне говорить. На вопрос я получил быстрый и решительный ответ: «Скажите об убийстве и, особенно, о самоубийстве; мы в Харбине только и слышим о такого рода печальных событиях».
Так определяется сам собой, братие, предмет для нашего сегодняшнего собеседования. Увы, не в одном Харбине, – во всей России надлежит теперь беседовать о том же. Грустно и тяжело говорить о таких предметах, грустно омрачать таким словом радость великого праздника, но, вспомните, Сам Спаситель в этот редкий день Своей жизни, в день Своего торжества и радости, вступая со славой, как Царь, в священный город, сретаемый радостно народом, – и Он, как сказано в евангелии, воззрев на град, плакался о нём, – плакал о судьбе города и народа... Так печаль была приобщена к нынешнему празднику в самый день его действительного, а не воспоминательного, как теперь, совершения. И затем, если вы вдумаетесь в смысл ныне празднуемого события, в связи его с предшествовавшим воскрешением Лазаря; если вы вдумаетесь в уроки, которые ныне св. Церковь в своих молитвах и песнопениях преподаёт верующим, то увидите и услышите прямой ответ на вопрос о том, откуда у нас это беснование убийств и самоубийств, и притом не в качестве отдельных печальных событий, а как целое настроение жизни, как страшная зараза, как знамение времени. И где выход и спасение из этого страшного и гибельного положения. В самом деле, песнь церковная, сегодня так часто воспеваемая и притом выражающая самую сущность празднуемого события, учит нас, что Спаситель, уверяя нас во всеобщем воскресении, пред Своими страданиями воздвиг Лазаря из гроба; и другая песнь, такая же по значению, опять вводит нас в тот же круг дум и размышлений: «Спогребшеся Тебе крещением, Христе Боже наш, бессмертные жизни сподобихомся воскресением Твоим...»
И мы уверяем, мы призваны проповедать, мы непоколебимо и глубочайше убеждены, что именно в забвении современными людьми истины всеобщего воскресения, в забвении и оставлении мысли о бессмертной жизни и в перемещении всех интересов и всего внимания к жизни земной, – в этом корень того зла, которое ныне так удручает всё человечество.
Как?! – спросят и подумают иные. Как! Не против ли? Казалось бы, что если всё внимание наше обратить на жизнь земную и на её интересы, то, в таком случае, мы и будем дорожить жизнью, тогда-то мы и не станем отнимать её у других, и особенно у себя: мы ведь тогда будем уверены, что жизни второй и дальнейшей не будет, мы тогда будем хранить ту жизнь, которую случайно волей тёмной и непонятной судьбы мы получили.
Но как ни кажется справедливым на первый взгляд такое рассуждение, опыт жизни, голос истории и наше собственное сознание уверяют нас, что возобладавшее ныне в мире чисто животное воззрение на человека, закрывающее от него небо и вечность, совершенно обесценивает жизнь человеческую, лишает её смысла и основы, колеблет её сверху донизу, приводит к ужасам убийств и самоубийств. Приводит, наконец, принудительно к общему признанию, которое ныне всё чаще среди нас слышится: так жить дальше нельзя! И, наоборот, в жизни отдельного человека, в жизни целых обществ, если они глубоко и твёрдо верят в общее воскресение и будущую бессмертную жизнь, если они не устами только, не по привычке, не ради праздного слова, а искренно, вдумчиво и убеждённо повторяют заключительные слова нашего священного символа: «чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века», – не только не бывают, но и прямо невозможны такие настроения, которые родят убийства и самоубийства.
В век самый жёсткий и жестокий, в век, когда философия привела людей к отрицанию Бога и духовного мира, когда образованные люди смеялись над самой мыслью о бессмертии души, в век, когда языческая религия, которой питались духовно массы тёмного народа, не знающего философии, также ничего не говорила своим последователям о будущей жизни, когда даже в среде народа еврейского, имевшего религию богооткровенную, под влиянием тогдашней образованности явилась влиятельная партия саддукеев, глаголющих не быти воскресению мёртвых, отрицавшая мир духовный и загробное воздаяние, причём, эта партия, ужасно сказать, в своих рядах видела и имела руководителями первосвященников и священников Израиля, – в этот именно век раздалось твёрдое, ясное и простое слово Спасителя, уверяющее нас во всеобщем воскресении, в возможности и неизбежности пакибытия.
Люди в то время настойчиво искали уверений в том, что далее земной жизни ничего не будет. Философы и поэты изощрялись в доказательствах этой мнимой истины, в стихах и песнях они издевались над теми, кто признавал Божество в мире, душу в человеке и жизнь за могилой. Люди хотели убить то, чего нельзя убить, – дух, его жизнь, его неистребимые запросы. Мыслители и писатели красноречиво доказывали, что страхи создали богов, а невежество породило мысль о существовании души в человеке и её будущей жизни. Надписи на могильных камнях язычников как бы щеголяют такой легкомысленной проповедью; звучали ли они грустью или насмешкой; писали ли их от имени умерших или от имени оставшихся живых, грустивших о потере и смерти любимых близких и друзей, – они настойчиво говорили об одном, – об отрицании духа и вечности. «Мы были нечто, а теперь ничто; прохожий, ешь, пей, веселись, и ты непременно здесь будешь»; «из тьмы я пришёл и в тьму возвратился»; «не существовал я до своего рождения, не существую и теперь»; «из ничего человек снова возвращается в ничто: от человека остаётся лишь одно пустое имя». Или читаем завещание умершего: «Говорю я моим друзьями: будьте веселы, пируйте, живите, потому что некогда вам придётся всё-таки умереть».
Вот философия язычества. Подумаешь, сколько жизнерадостности! Как эти люди любили жизнь! И уж не правы ли, в самом деле, некоторые современные писатели из модных и распространённых, которые кричат о том, какое весёлое мировоззрение было у язычников, и какое грустное настроение дало взамен его людям христианство... Но не спешите делать приговор!
Присмотримся к самой жизни языческих мудрецов, почитаем сочинения известных писателей, живших в то самое время. Что же, слышим ли мы гимны жизни, видим ли, что ей дорожат? Напротив, слышим – вопль безотрадного отчаяния несётся по всему миру, слышим признания, что не сто́ит жить. «Дверь открыта из жизни, – в самоубийстве лучший исход», – пишет один. Другой, видный и влиятельный философ, рассуждает: «Видишь ли ты эту гору? Оттуда вниз головой – твоё спасение. Видишь ли это дерево, – на нём повеситься – вот спасение. Видишь ли это море, реку, этот колодезь, – там на дне их живёт твоё счастье, там спасение от жизни».
Видно, не в радость была эта жизнь, когда от неё старались идти к смерти; видно, не высокой цены была эта кажущаяся и ныне многих соблазняющая жизнерадостность.
Пойдём же теперь на кладбище христиан первых веков и почитаем их надписи на камнях могильных. Вот некоторые из них: «Ты – жив»; «мир духу твоему»; «почивай в мире»; «душа возвращена Христу»; «здесь Гордиан из Галлии, зарезанный за веру со всем своим семейством, почивай в мире; Феофила, служанка, поставила этот памятник».
Пред вами, как видите, иной мир, иные жизненные воззрения и отношения. Можно ли, имея такие воззрения, убивать другого, если всё равно, я знаю, встречу его в загробной жизни пред лицом Судии – Бога? Можно ли убивать себя, если я знаю, что духа и сознания убить невозможно, что уйти от себя нельзя? Какой безумец будет думать, что можно застрелить собственную тень, что идёт со мной неразлучно?
Перенеситесь теперь мысленно к переживаемому времени. Раздаются речи, обвиняющие христианство в том, что оно постоянно поставляет наше сознание пред образом могилы. Слышим призывы возвратиться к весёлой эллинской мысли и жизни, к жизнерадостному настроению. Слышим глумления и насмешки над теми, кто земное существование ставит в зависимость от какой-то небесной жизни. Обещает нам, наконец, социал-демократия, что «царство небесное мы здесь, на земле, создадим себе и без слёз, и без муки»; обещают нам, что и рай непременно будет нашим достоянием на земле, стоит нам лишь послушать провозвестников новых общественных и государственных учений и попробовать осуществить на деле эти учения. Каковы же результаты, каковы плоды такой мудрости, которую давно изобразил апостол словами: «будем есть и пить, завтра умрём»? Эта философия, годная для бессловесных, дала ли людям хотя бы животное, хотя доступное для бессловесных счастье?
В ответ узнаём с ужасом, что насчитывается шестьдесят тысяч самоубийств в год в одной Европе, что четыреста детей в возрасте до 14 лет кончают самоубийством только в одном округе одной Франции... В ответ слышим и, увы, даже видим, как и чужая жизнь не ценится, как падают люди на улицах среди бела дня, во цвете лет, от руки наёмных или добровольных палачей, слышим, что убийцы, кончая с жертвами, кончают вместе и с собой. Слышим, что во многих судах ¾ всех дел составляют разбирательства об убийствах, поранениях и покушениях на убийство.
И, наконец, не раздаётся ли повсюду, при виде всех этих ужасов, как неудержимый вопль, горькое признание: так жить далее невозможно?!
Итак, вопрос о том, быть или не быть человеку по смерти, есть вопрос немаловажный. Вся жизнь человека, и личная и общественная, в своём глубочайшем основании зиждется и покоится на том или другом положительном или отрицательном решении этого вопроса. И вывод из нынешнего невыносимого положения один: укрепите веру, но прежде сами укрепитесь в вере. Пойдём за Христом. Он ныне воскрешением Лазаря уверяет нас во всеобщем воскресении; Он бессмертную жизнь нам обещает воскресением Своим. Тогда верой в Бога и Его Промысл мы осмыслим и осветим всю нашу жизнь, и видно нам будет, что она – зреющий плод, поприще возрастания и воспитания для Божией житницы. Растёт плод; веют над ним ветры, проносятся и бури, идут дожди, сменяется зной и ненастье: плод созревает и укрепляется, а когда созреет, он сочный, ароматный сам оторвётся от ветки и упадёт в обладание человеку, исполнит своё предназначение, принесёт свою пользу. Это – образ смерти естественной. Сорвите насильственно плод зелёным, недозревшим: он горький, он кислый, противный, – кому он нужен и кому полезен? Так и жизнь, насильственно прерванная в себе... Не об отдельных случаях мы говорим, они, как исключение, могут быть именно только случаями и следствием болезни. Мы разумеем всю совокупность жизни.
Здесь-то, в общей совокупности жизни, и нужно создать общее направление христианское, нужно веру христианскую сделать не личным только достоянием и не убеждением только ума, но деятельной силой и закваской всей жизни.
И как эти свечи на ветвях, затеплится и засветит она на радость Творцу, на счастье человечеству. И как эта верба, что после зимы воспрянула первая к жизни, брызнула зеленью и знаменует победу над зимней стужей, скоро грядущую весну, оживление мира, обновление природы, так и наша жизнь будет знамением победы, – победы над всеми силами зла, и тьмы, и неправды.
И вечная песнь победы взыграет в устах наших Господу и Христу, Победителю смерти.
Благословен грядый во имя Господне! Аминь.
Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).
