Речь по поводу театральных представлений, бывших накануне сорокового дня по кончине в Бозе почившего государя императора Александра III

Благочестивое внимание ваше, христоименитые люди, да примет от нас слово скорби и жалобы, а от вас да изыдет суд по закону нравственной правды.

Сегодня сороковой день со дня блаженной кончины оплакиваемого нами доброго отца отечества и царя-миротворца: день особенно знаменательный для души в Бозе почившего, а для скорбящей о потере его страны – день благоговейно-молитвенного настроения духа.

Естественно ожидание, что в этот священный для России день будет усилен молитвенный подвиг и память о почившем монархе возобновится с новой силой. Мы и видели это здесь, в святом храме; так было, вероятно, во многих других церквах. Многие благоговейные граждане, несмотря на утомление после целодневного труда благочестивых занятий, провели здесь и вечер весь в молитве о царе, уснувшем о Христе, и в слушании надгробных песнопений, как бы в тот день Великой Субботы, когда христиане, со свечами в руках и с умилением в сердцах, внимают пению надгробных песней и по призыву Церкви совершают плач священный с мироносицами Христу умершему.

Но, к великому прискорбию, некоторые в это время позволяли себе дать место другим чувствам, совершенно противным сейчас изображенным, и времяпровождению, нимало не соответствующему священно-знаменательному времени.

Когда мы по окончании богослужения возвращались из храма, встретил нас некий муж с заявлением желания поведать нам что-то. По внешнему виду своему, если бы это понадобилось знать, это был человек небедный, благоприлично одетый, а по речи его можно было заключить о благомыслии и достаточной благовоспитанности. Память наша не сохранила подлинных слов его, но смысл переданного им был таков. «Теперь для отечества нашего время скорбное, завтрашний день для души покойного государя нашего знаменательный. Все скорбят о нем, и сейчас мы молились здесь, в храме, о упокоении души его, – а там-то что делается? (Он указал в сторону театра.) Для чего это дозволяется теперь? Нельзя ли бы воспретить хотя на нынешний день театральные представления?» На ответ наш, что не в нашей власти затворять двери театра и что театр мог бы остаться пустым и при открытых дверях, если бы не нашлось желающих идти туда в этот священный день и заменить дом молитвы домом зрелища, а скорбь народную – веселием, говоривший с нами ответствовал: «Наш народ подобен стаду: куда пойдет одна овца, туда идут и другие, не разбирая, куда они направляются». Разговор кончился обоюдным сожалением о случившемся.

Грустно стало у нас на душе. Долго носились мы с тяжелой думой и недоуменным вопросом: что это значит? Чем объяснить столь неблаговременное времяпровождение людей, в которых, по-видимому, нельзя подозревать полного отсутствия патриотических и верноподданнических чувств?

Объяснять ли это потерей сознания нравственного долга у этих людей, позволявших себе веселиться тогда, когда другие скорбят, предаваться суетному времяпровождению, когда другие молятся и когда бы следовало, напротив, всем составить один лик болезнующих и молящихся, ибо постигшее горе – общее для всех и для каждого из сынов России одинаково должен быть дорог тот, о ком со всей искренностью не только жалеют, но и молятся не только христианские, но и иноверные народы? Если бы кто не захотел разделить общей скорби и молитвы, то по крайней мере не следовало ли бы пощадить святое чувство других?! Или же объяснять случившееся тем извращением понятий, что якобы все равно: что церковь, что театр, что плакать, что молиться? Не думают ли некоторые, что можно молиться и воздыхать среди веселых театральных представлений, и на самом деле не признают ли они, что слезы, возбуждаемые в зрителях актами театральных трагедий, – то же, что слезы покаяния и общественной скорби, вызываемые речами смиренных проповедников и учителей Церкви?!

Но не в эти бы священные минуты говорить о делах столь не священных, о времяпровождении столь суетном и не с этого бы священного места говорить о местах увеселений; не теперь бы говорить о поведении тех, коих чувства стоят в полном разладе с настроением духа всего народа, сетующего о возлюбленном царе своем.

Ваше благочестивое чувство, уготованное для молитвы, да простит безвременность слова о безвременном деле: не будь последнего, не было бы, конечно, и первого.

Ведаем, что нет возможности возвратить то, что уже прошло; но знаем также, что не миновала возможность предотвратить повторение совершившегося, если только с вашей стороны будет явлено сочувствие к слову и посильное содействие делом.

Но довольно о сем. Обратим теперь наши мысленные взоры к тому, чей образ как бы стоит пред нами, – этот образ с царственным взором добрых голубых очей, – и коленопреклоненно помолимся о нем, да упокоит Господь душу его со святыми там, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.