Проповедь в субботу Пасхи

Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего

Кол.3:1

Вот общее правило жизни для воскресшего со Христом христианина. Кто восстал, тот стал выше; а кто выше, тому естественно и иметь в виду уже всё высшее. Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего. Где же это вышнее и что оно такое? Вышнее везде, где есть человек с его многосторонней и разнообразной, таинственной жизнью духа. Вышнее есть всё, что возводит человека к Богу, в Его Царство во Христе и со Христом. Кто воскрес по причастию Воскресению Христову, тот перестал быть от нижних (Ин.8:23), умер для греха и ожил Богу (Рим.1:11), а потому всё, что делает, должен делать с одним и тем же непреложным и неослабевающим убеждением, что он есть свой Богу (Еф.2:19), сожитель святым и сам свят (1Кор.7:14 и др.), как и называемы были в апостольское время все верующие, что его дух, и душа, и тело должны непорочными соблюстись в пришествие Господа нашего Иисуса Христа (1Сол.5:23) и что, следовательно, всякое его душевное и телесное занятие должно направляться по одному и тому же высокому образу христианскому, по образу жизни Господа нашего (Ин.13:15), от вышних Сущего (Ин.8:23); и прежде всего должны направляться те дела, которые составляют первую необходимость земного бытия человеческого. Главнейшее и существеннейшее в ряду этих дел, без всякого сомнения, питание.

Воле Творческой благоугодно было, чтобы жизнь человека протекала и достигала своего назначения через возрастание, благосостояние и разнообразное действование его телесного состава, а для этого бесконечная Премудрость определила, чтобы человек принимал в себя различные вещества стихийного мира и претворял их в свое тело, что и составляет питание. Это важнейшее в порядке жизни человеческой дело — питание — у омраченного смыслом и развращённого сердцем человека часто обращается в повод ко греху. Христианин, призванный искать вышнего, должен внимательно смотреть за собой, чтобы не злоупотребить этим высоким делом Творческой мысли и не навлечь на себя грозной карающей руки Божией. Святая Церковь, заботясь о том, чтобы сделать нас сообразными подобию Воскресения Христова и заставить ходить в обновленной жизни (Рим.6:4–5), прежде всего обратила взор свой на первую и существенную потребность нашей земной жизни. Еще в светлый день Пасхи она освятила нам трапезу. В нынешний день из собственных рук дает нам хлеб, посвященный памяти Господа Иисуса, научая нас тем и другим, что наша трапеза должна быть всегда христианской.

С двух ошибочных сторон можно смотреть на питание, и к двум погибельным крайностям может здесь прийти христианин.. Питание, понимаемое как утоление голода, или насыщение, можно признать делом до такой степени телесным, животным, физическим, как мы привыкли его называть, что можно счесть его вовсе недостойным христианского внимания. Заблуждение отчасти одностороннего взгляда на жизнь и на значение человека, отчасти утонченно-развращенного состояния сердца! Важнейшее условие бытия нашего, по взгляду христианскому, должно занимать и важнейшее место между предметами нашей разумной заботы. На питание, как дело премудрости и благости Божией, питающийся должен взирать с особенным уважением. Наука, занимающаяся исследованием законов жизни телесной, изумевает перед премудрым устройством питания. Христианин, для которого Господь есть Податель и Охранитель его жизни, несравненно более должен думать о том, что он делает во исполнение Творческой мысли, ставшей законом его жизни, и потому, во-первых, должен смотреть на свое питание как на закон, установленный и заповеданный Богом для земного счастья человека и для прославления благости и премудрости Божией. Посему каждое действие питания он должен сопровождать хвалой и благодарением своему Питателю, подражая Господу Иисусу Христу и святым апостолам. Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию (1Кор.10:31). Так нам заповедано поступать. И это, конечно, самое естественное дело в том, кто не только верует в живого Бога, но и любит Отца Небесного. Болезни нередко научают человека, не хотящего учиться по доброй воле богословию, смотреть на свое питание истинным, достойным нашего разума образом и часто обращаться со словом молитвы или хвалы к Тому, Кто один ведает исход жизни. Ужели христианин согласится лучше, чтобы его учила необходимость, нежели собственная христолюбивая решимость?

Во-вторых, вследствие того же возвышенного взгляда на питание христианин должен понимать его как одно из самых важных условий жизни, не уничижая и не стыдясь его, а напротив, усматривая в нем образ другого питания, высшего, сокровенного, вносящего в тело наше зачаток будущего, вечного, духовного тела. У христианина высший взгляд на свое питание облегчается и как бы узаконивается еще тем преимущественным обстоятельством, что путем питания он вводится в таинственное, преестественное общение с Божеством. Ест он или пьет, он не может забыть, что у него есть другие, особенные пища и питие (Ин.6:55), пребывающие в жизнь вечную (Ин.6:27), споспешествующие «исцелению души и тела», служащие «во оставление грехов и в жизнь вечную». Если, приникая оком богомыслия в святейшее таинство Причащения, невольно возвышаешься духом и возвышаешь с собой свое бренное и многострастное тело, то нечто, ублажающее сердце и уцеломудривающее мысль, видится и вообще в питании, слагающем, развивающем и поддерживающем собой жизнь, предназначенную для бессмертия. Небезызвестны нам примеры того, как люди, очистившие от страстей душу, не могли принять пищи, не оросив ее слезами.

Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего. Если мы припомним, что Сам воскресший Господь не счел для Своего прославленного естества унижением вкушать нашу тленную пищу (Лк.24:43), то как можно нам смотреть на питание как на одно животное, грубое и низкое дело и не вводить его в круг занятий, требующих особенной заботливости? Ищите горнего… Низко не то в мире, что поставлено ниже другого, а то, что сводит человека с его высокой степени богоподобия и уравнивает с бессловесной тварью. В Царстве Божием нет непреходимой черты между вышним и нижним. Господь Бог во всем сущем оставил следы Своей Творческой Премудрости, повсюду и на всем запечатлел Свою вечную, Божественную мысль и, следовательно, везде оставил Свое вышнее. Есть оно потому и в пище. Его не видит и не разумеет тварь бессловесная, но именно поэтому необходимо требуется, чтобы его понимала и ценила тварь разумная.

Возвратимся к предложенному ныне Церковью хлебу. Возвышеннее священнодействий церковных мы ничего не знаем в мире, и вот мы видим, что среди таинств, жертвоприношений и молитвословий от имени Церкви с ее благословением и с ее молитвой нам раздается хлеб! К чему и почему делается это необычное раздаяние. Ответ на это не иначе может быть сделан и во всей силе осознан, как только в обществе любящих Господа Иисуса Христа, в обществе во имя Его тесно соединенных между собой учеников Христовых. Ежедневно по славном Воскресении Господа ученики его собирались вместе на общую трапезу и, наученные внезапным таинственным появлением Его и ядением перед ними в первый день, оставляли незанятым Его обычное на трапезе место, полагая перед ним хлеб. Можно представить, что это была за трапеза, преисполненная благоговения, умиления, богомыслия, веры, надежды и любви! Этот хлеб, остававшийся неприкосновенным, освящаемый и благословляемый невидимым присутствием Христа, был, есть и пребудет вовеки тот самый хлеб, или артос (как звали его на своем языке христиане первых времен), который мы получаем сегодня из рук служителей алтаря Господня. В нем нет ничего, вещественно преизбыточествующего перед обыкновенным хлебом, но он по преимуществу есть хлеб Христов: этого достаточно, чтобы мы приняли его с живым чувством радости, благодарности, любви и бесконечной приверженности ко Господу. Приходящего ко Мне не изгоню вон (Ин.6:37), — говорил Господь. А что же мы делаем, простирая руки к Его хлебу, как не к Нему грядем, Подателю жизни и всяких благ? Приими Христов хлеб, христолюбец, раздели радость апостолов, освяти им свою трапезу, сделай ее вечерей любви, а дом свой — сионской горницей и не сомневайся, что твой хлеб насущный обратится для тебя в пищу, пребьимающую в жизнь вечную (Ин.6:27).. Нужно ли часто и настоятельно напоминать человеку о его питании? К сожалению, до того редки примеры пренебрежения людей к своему столу, что это оказывается излишним. Кто, в самом деле, не был свидетелем того, какой незаслуженно важный вид большей частью придают на свете питанию, как если бы оно служило не средством только, а исключительной целью жизни? Что сказать о таком близоруком взгляде на человеческое назначение среди окружающего нас мира? Постыдно для владыки и повелителя неразумной жизни нисходить в круг ее и быть одно с ней, постыдно это для него и оскорбительно для Господа, поставившего человека владеть землей, а не быть обладаемым. Для христианина еще позорнее сделаться рабом пищи и пития. Его жительство — на небесах (Флп.3:20), где ни пьют, ни едят.

Как смотрел на питание Господь наш Иисус Христос, многократно освящавший Своим присутствуем трапезу человеческую, так должны смотреть и все, носящие имя христиан. Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих, — повторил Он однажды слова пророка Моисея в ответ искусителю (Мф.4:4. Втор.8:3). Ибо Царствие Божие не пища и питие (Рим.14:17);пи-ща не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем (1Кор.8:8), — возвещал языческому миру проповедник христианства.

Во-первых, излишество в пище, или объядение, которое само по себе есть уже насилие над человеческой природой, требующей насыщения, а не пресыщения. Трудное дело, конечно, указать меру насыщения. Однако же ее поймет всякий, кто в насыщении будет видеть одно утоление голода. Весьма опасно в этом случае руководствоваться слышимым иногда правилом житейским: «душа — мера». Душа действительно может и должна быть мерой, но только душа чистая, возвышенная над похотью. Душу можно приучить ко всякой мере, и даже к неумеренности. К стыду человечества, бывали в мире люди, которые считали честью для себя есть и пить как можно более и имели бесславное мужество приневоливать себя к тому, чтобы потом хвалиться своим невоздержанием. Может быть, существуют примеры похвальбы этим позорным делом и в наше время. И если сличить с ней Давидово лохваление о Боге (Пс.33:3), апостольское — о Христе и Крестом Господа нашего Иисуса Христа (Гал.6:14), то действительно о таких людях можно сказать, что для них Бог- чрево, а оттого и слава их в сраме, а потому и конец их должен быть погибель (Флп.3:19).

Во-вторых, пристрастие к услаждающему вкусу пи-Щи, или лакомство. В некотором отношении оно даже хуже позорного объядения. Ибо в том всё же видится потребность естества, хотя и грубо понимаемая, а в этом не видно ничего осмысленного и нравственного. Но можно подумать: для чего же Отец жизни и сообщил пище сладость, а человеку способность наслаждения, если лакомство недостойно человека? Для того, конечно, чтобы украшенному образом Творческим творению дать возможно большую полноту благ для возможно меньшего страдания на земле, а, верно, не для того, чтобы дать ему этим повод прилепиться к подаваемому и позабыть Дающего. Сам Бог, оказавший столько милостей Израилю, поразил смертью сластолюбцев, променявших манну на перепелов (Числ.11:33). Что же касается христианина, то для него всякая житейская сладость должна казаться жалкой и ничтожной перед бесконечной сладостью небесной пищи, ожидающей его во всеблаженном Царствии Иисуса Сладчайшего; должна казаться терпкой и горькой при мысли о страданиях и крестной смерти Сына Божия, принявшего ради нашего спасения горечь последнего уничижения и озлобления; должна казаться бесцельной и бесплодной в виду ожидающего наш состав неминуемого стихийного разрушения, чем уже окончательно обесславится и уничижится лакомство, неестественное для наследника жизни вечной. Пища для чрева, и чрево для пищи, — говорит апостол, — но Бог уничтожит и то и другое (1Кор.6:13).

Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего… Ищите же прежде Царства Божия (Мф.6:33). Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим.14:17); ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога (Кол.3:1). Невелик и не льстит вкусу тот укрух священного хлеба, который мы получаем сегодня из рук Церкви, но в нем есть внутреннее сокровенное обилие — благословение Божие и внутренняя, не ощутимая языком сладость — имя Господа Иисуса Христа, одесную Бога седящего, в честь, славу и память Которого предложен и освящен хлеб Пасхальный. Такого рода обилия и такого рода сладости свойственно христианину искать и во всякой другой пище. Через это он стяжает блаженную возможность насытиться немногим и удовольствоваться невкусной пищей, приобретет себе крепость тела и силу духа и найдет чем умерить и усладить всякую горечь жизни. Так. Но не надобно забывать, что мы имеем здесь дело с предметом самого страстного и ревнивого внимания некоторых людей — с тем, что в простоте своей они называют иногда жизнью. Привязанные к нему упорно своими попечениями, они нередко отказываются ради любимых привычек питания от самых настоятельных советов врачей в виду близкой и очевидной опасности. Склонят ли слух свой такие жизнелюбцы к тихим вещаниям Евангелия, указывающего им на отдаленную опасность в иной жизни? И в самом деле, не слышатся ли с разных сторон возносимые к Церкви жалобы детского малодушия на ее стеснительные постановления, на ее скучные и тяжелые и в то же время напрасные и будто бы вредные посты?

Пост именно к тому и направлен, чтобы не дать места в обществе христианском, с одной стороны, объядению, с другой — лакомству. Естественно поэтому, что он встречает себе в плоти и плотских помышлениях (Рим.8:7) заклятого врага, вооруженного и грубыми воплями нужды, и тонкими софизмами роскоши, и односторонними выводами науки. Если для последней всё равно, что вышнее, что нижнее, то есть и то и другое ей равно не нужны, для нее не существуют, то лучше христианину отказаться от такой науки. Но когда утонченная распущенность жизни ищет на месте уставов Церкви утвердить свой законоправильник понятий и взглядов, то ревнителю евангельского вышнего предстоит немало труда усовестить лукавнующий разум, иногда именем самого Евангелия попрекающий Церковь. Наконец, нужно ли что-нибудь говорить в ответ настойчивым требованиям нужды, неспособной внимать никакому внушению? Истинная нужда идет об руку с постом. Ей нет причины и повода быть недовольной им, ибо пост есть та же нужда, только по желанию, по избранию, по самоотвержению. Нет, не нужда восстает против спасительного воздержания, а то, чему наше воскресение со Христом и не нужно, и противно, что есть самое нижнее в человеке, что посмеивается одной мысли о вышнем, — похоть.. Бывает, что питание не представляют себе крайностью, а считают делом совершенно безразличным, подобно дыханию, будет ли оно совершаемо в том или другом количестве, качестве, роде и виде. Этот холодный взгляд на питание также большей частью не есть мысль духа, возвышенного над миром, как бы можно было подумать, а скорее есть уловка лукавого сердца, желающего отречься от всякого самопринуждения и остаться при животной беспечности. Питание как потребность природы, как телесное отправление жизни есть, конечно, дело безразличное для носимого телом духа, но как выбор той или другой пищи, есть дело разумного произвола, а как удовлетворение свободного желания, почти неизбежно становится причиной того или другого нравственного состояния. Оттого на принятие пищи всегда и везде смотрели выше, нежели как на простое, неразумное и не ответственное выполнение естественной потребности. Везде, где человек сознавал себя существом нравственным, было различие пищи, и, конечно, основанием тому не служило одно только естественное свойство пищи, а вместе с тем и действие ее на душу. Христианство умеряет и эту, также своего рода крайность. По своему существенному характеру — свободе — оно, конечно, позволяет вкушение всякого рода снедей.

Господу Спасителю дорого в нас не то, кто чем питается, но то, кто и что соединяет в своей совести с принятием пищи. В устах наших Он ищет видеть, без сомнения, не столько брашно, сколько слово хвалы. Неважен род пищи, однако же закон христианский по своему тесному отношению к жизни внешней в то же время приспособляется к совести людей, к их телесным и духовным условиям бытия, к их высокому назначению жить по смерти и, таким образом, даруемую им свободу включает в пределы христианской осторожности и осмотрительности. Так выражен он в отношении к внешнему устами апостола.

Во-первых, все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает (1Кор.10:23), следовательно, уже не всё, а за исключением того, что может быть не на пользу, что может послужить не к назиданию, а к разрушению человеческого благосостояния. Не полезное же это и не назидательное может быть то, что вредит здоровью или, по крайней мере, не способствует ему; или то, что препятствует раскрытию духа в самом человеке и в других. Закон христианский, предоставляя нам самим заботиться о первом, обращается со своей заповедью только ко второму предмету и здесь бережет душу нашу от звероупо-добления, запрещая употребление в пищу крови (Лев.17:10- 14) и удавленины (Деян.15:20), и предотвращает всякое сближение нас с язычеством, не позволяя вкушать идоложертвенные яства (1Кор.8:1). Что же касается до других, в обществе которых происходит вкушение, то закон христианский повелевает щадить немощную совесть: ради пищи не разрушай дела Божия. Все чисто, — говорит апостол, — но худо человеку, который ест на соблазн (Рим.14:20); следовательно, уже не всё добро, но из чистого — иное добро, иное зло, смотря по тому, как чистая сама по себе пища может быть принимаема совестью других. Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек (1Кор.8:13). Так заключает свое наставление о христианском столе апостол, который, будучи свободен от всех, умел поработить себя всем,., чтобы спасти по крайней мере некоторых (9; 19, 22).

Во-вторых, все мне позволительно, но не все полезно,., но ничто не должно обладать мною (1Кор.6:12). Вот другая предосторожность для свободного употребления брашен. Чем же человек может быть обладаем? Весьма многим, чтобы не сказать всем, что только составляет предмет его питания; и самое здравое, хотя, может быть, не всегда ясное сознание человечества понимало во все времена опасность этой, так сказать, вседозволенности, высказанную апостолом. Оттого с древнейших времен существуют у людей нарочитые дни воздержания как установления общественные и священные. Редко (и даже едва ли) можно усматривать в них простые цели поддержания или восстановления здоровья. Напротив, обыкновенно связывается с ними мысль богоугождения и богоумилостивления. Каким же образом воздержание человека может умилостивлять Божество? Вот здесь-то и открывается глубина апостольского изречения: но ничто не должно обладать мною.

Единственный способ преклонить на милость Праведного Карателя и Отмстителя неправд наших — молитва. А какая молитва у человека, не владеющего собой? Итак, да не обладай будет от чего он постится, не будучи обладаем — молится, молясь — умилостивляет. Таков ход дела. Что он есть ход естественный и правильный, в этом не может быть сомнения после бесчисленных примеров жизни христианских воздержников, постом возвысивших душу свою до беспрерывного общения с Богом. Воздержание, таким образом, отверзает, можно сказать, врата неба. Мы знаем, что нам укажут вопреки сказанному на некоторые опыты воздержания, которые не только не приводили к самообладанию, но доводили человека до расслабления, уныния, раздражения, одним словом — до невозможности владеть собой. Но пост на один день или час, невольный, насильный, упорно отрицаемый можно ли избирать мерой для оценки плодов, даруемых намеренным, постоянным богоугодным воздержанием? Только любителя подвига неядение или малоядение освобождает от преобладания тела.

Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего. Не оставайтесь равнодушны к духовным вопросам жизни, нет — ищите горнего, где Христос, Законодатель, Правитель и Судия человечества. Христос же — в Церкви. Итак, в Церкви, в ее вере, в ее учении, в ее уставах будем искать поддержки, защиты и утешения своему духу, угнетаемому отовсюду, беспрестанно и ожесточенно веществом. Обратимся к ней с детским доверием. Не нас одних, а роды родов воспитала она уже для вечной жизни. Не в меру недоверчивый, а потому и ревнующий за права свои человек нашего века ничего так не отвращается, как порабощения себе подобному. Отдадим ему должную справедливость. Один какой-нибудь или чей-нибудь личный взгляд и образ мыслей, получающий вдруг силу и значение правила, обязательного для всех, в деле веры, конечно, неуместен. Но в Святой, Православной, Соборной, Апостольской Церкви и не было места ничьему произволу. На то она есть Церковь, то есть совокупность верующих, на то она — Апостольская, то есть хранящая учение и предание апостолов, наставленных Христом!

С другой стороны, кто же однако не согласится с тем, что христианство, просуществовавшее столько веков, должно было неминуемо передать от поколений к поколениям память своего бытия? И кто будет отрицать, что вся совокупность верующих известного времени имела право высказывать себя особенным образом тем или другим церковным постановлением, без сомнения, находясь всё на том же единственном и незыблемом основании апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем (Еф.2:20)? Так. Кто знает, что Церковь есть живое (1Петр.2:5) Тело, и вместе — Тело Христово (1Кор.12:27), тот не может признать нужным для нее никакого другого законодательства, кроме того, которое в ней есть и было действительно, и для извинения своей слабости никогда не решится обвинять установления Церкви Бога Живаго, которая есть столп и утверждение истины (1Тим.3:15). Оставим, таким образом, плотоугодию доказывать с помощью всех известных ему и чтимых им наук земного благополучия, что всякая пища равна, что жизнь дороже пищи и проч. Всё это могло бы иметь значение только тогда, когда бы благосостояние тела нашего было главной целью всей нашей жизни. Питомец Хлеба жизни (Ин.6:35), насыщающего пищей, пребывающей в жизнь вечную (Ин.6:27)! Питаясь земным, не забывай небесного, и Господь напитает тебя со временем плодами древа жизни в Иерусалиме Небесном (Откр.22:2)! Аминь.