Проповедь в субботу мясопустную
Что гордится земля и пепел?
Сир.10:9
Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти? (Пс.88:49.) Род проходит, и род приходит (Еккл.1:4). Неизменный чин природы влечет за собой ее властелина. Один ряд земноводных уступает место другому, другой – третьему и т.д. Видел я, — говорит Екклесиаст, — всех живущих, которые ходят под солнцем, с этим другим юношей, который займет место того. Не было числа всему народу. Нет конца смене живых мертвыми, мертвых живыми! Одни нисходят в могилу, другие на их место являются в мир, чтобы также в свое время почить в землю. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. И те, и другие, и третьи, и десятые – все наследят одно и то же, все будут в земной утробе рано или поздно, превратятся в пыль и прах: прах ты и в прах возвратишься (Быт.3:19); рано или поздно все в свою очередь будут забыты, затеряны в суете оставшихся в живых; память о них предана забвению, и любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем (Еккл.9:5–6). Так было, так есть, так и будет, все неизбежно и неизменно. Настоящее ручается за будущее, а голос прошедшего громче погребального звона возвещает истину непреложного превращения всех живых в тление и прах.
Из самой глубокой древности возникают перед нами грозные лица великих людей мира – завоевателей и притеснителей человечества, дерзновенно попиравших права себе подобных, восставших на силу Божию. Не знаю Господа,- говорит один из них. Взойду на небо, — мечтает другой, — выше звезд Божиих вознесу престол мой. Третий землю судоходной, а море сухопутным чает сделать в превозношении сердца. Неразумные мечтатели! Где они теперь и что они теперь? Давно стопа путника или зверя попирает безвестный прах их. Они – земля!.. Где и те малые мира, которые не были замечены ни современниками, ни потомками и, не прогремев ни словом, ни делом, жили в безвестной тиши?.. И они в земле! Все, все в земле — истлели или еще тлеют. Любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем!
Над гробами этих-то великих и малых, гроздных и кротких, глупых и умных – над гробами всех, от века почивших поставляет ныне нас со словом молитвы Святая Церковь. И что же приходит нам на мысль при взгляде на этот необозримый ряд гробов и могил? Горькое, безотрадное слово мудрости: что гордится земля и пепел?
Земля и пепел! Кто сказал тебе, древний мудрец, что человек – земля и пепел? Человек, который создан по образу Божию и по подобию, который увенчан славой и честью, который малым чим умален от ангел, — он?.. земля и пепел!.. Мудрецу сказала мудрость, которую он искал, будучи еще юношей, и искал в молитве, о которой радовалось сердце его, за которой следил он от юности своей и в которой был ему успех (Сир.51:18–22). В день памяти всех от века почивших да будет память и сему давно почившему благопросвещенному наставнику нашему! Пусть его глубокомысленное слово займет наше внимание на малое время.
Земля и пепел… Может ли быть что-нибудь тягостнее для мысли человеческой представления, что она сопряжена с прахом, развивается и действует среди тления? Может ли быть что горестнее для сердца уверенности, что оно привязано к горсти пыли, которая со временем должна разлететься под веяньем хлада смертного? Увы! Как ни тяжко, как ни горько… но истины непреложной нельзя устранить никакими убеждениями и разубеждениями ума, никакими ощущениями и предощущениями сердца. Земля и земля! Пепел и пепел!
Земля… Кому неизвестно, что такое земля? Потому мы никогда бы не поверили, что мы — земля, если бы, с одной стороны, слово Божие не сказало нам: создал Господь Бог человека из праха земного (Быт.2:7), с другой — общий, последний удел наш не показывал ясно, что мы состоим из праха земного, на который и разрешаемся «Бога повелением». Итак, человек — земля. Правда, хочется сказать движимому самолюбием языку нашему: человек — земля, но земля неизменная, претворенная, земля, получившая образ духа, созданного по образу Божию, земля — можно сказать — духовная, бессмертная; ибо таково будет некогда тело наше прославленное. Но будущее не наше; притом же будущее — не настоящее.
Не мы — земля (снова ищет возразить любовь наша самим себе), земля — тело наше, мы — дух невещественный. Что сказать ей на это? Господь прямо и просто, определенно и ясно сказал: Прах ты и в прах возвратишься (Быт.3:19)… Не будем допытываться, как это в очах Божиих может весь человек представляться землей? Что такое в существе своем его дух бессмертный? И в какой мере связь его со смертным телом важна для его бессмертной жизни? И не может ли нетленное по существу сделаться силой творческой, тленным через жизнь?.. И мудрец, слово которого ввело нас в этот ряд вопросов, не имел в виду исследовать глубину человеческого существа, а только хотел указать на коренной характер земной жизни человека.
Человек — земля и тогда, когда мы посмотрим на судьбу его, которую он испытывает, пока живет в этом мире. Ибо что такое земля? Подножие ног наших, которое мы попираем по привычке, без внимания, без размышления. Посмотрите и на человека: не такое же ли подножие и он? Не попирает ли его всё, что только имеет силу и возможность попирать? И во-первых, не попирают ли его люди — собратья по суете и сонаследники по жребию смертному?.. Бывают случаи, когда посмотришь на отношения людей и увидишь, с одной стороны, гордое и презрительное самовозношение, для которого нет различия между людьми и предметами бездушными, а с другой — презренное раболепство и унижение в прах; и невольно подумаешь: нет, это червь, а человек — это земля, а не дух бессмертный. Во-вторых, не попирает ли он сам себя? Ибо скажите, что означают все те безумные желания, все те бессмысленные страсти, которые гнетут и порабощают дух наш наперекор всем убеждениям рассудка и внушениям совести?.. Нет, грех точно так же беспрепятственно и безжалостно попирает нас, как мы — землю. Не попирает ли наконец человека и всё его окружающее — от стихий неба до последнего насекомого? Ибо что другое свидетельствуют его бесчисленные болезни, его преждевременная старость, его скоропостижная смерть и множество других бед и напастей?..
Что такое земля? Это легкая пыль, которую взметает и носит самое малое дыхание ветра. Не так ли волнуют и человека многоразличные обстоятельства его жизни? Ныне он лежит спокойно и попирается; завтра веяние неведомой силы поднимает его и несет против его воли, куда хочет, заставляя попирать других! И вот он сталкивается с лицами и вещами, которых никогда не видел, несется там, где никогда не был, падает на места, о которых никогда не слышал. И эта ли одна неведомая сила волнует его? Нет, он движется и по манию самых ничтожных побуждений. Ложное опасение, мнимое наслаждение, темное предчувствие, прихоть, новость, мода… Всё играет им. Неужели это человек? Нет, это вертящийся прах, это пыль, это земля!
Что такое земля? Грубая масса, безжизненная, бесчувственная, безобразная! Не дайте ей влаги, на ней не прорастет ни одно былие, не появится ни одно животное, она будет песок, камень. Не дайте ей теплоты, она превратится в мерзлую глыбу. А человек? Не дайте ему воспитания, образования, он будет хуже льда и камня, он будет эгоист, зверь, дух зла. Но пусть прольется на него живительная струя благодати, он скорее, чем песок пустынный, орошенный благодатным дождем, зазеленеет растениями, зацветет и принесет плод. Так! Но сам в себе — без людей и Бога — он земля!
Пепел… Что такое пепел? Это остаток сотлевшего вещества… Вот чем представляется мудрецу человек, в котором самолюбивый ум открывает так много великого и прекрасного! Что это было за тление! И какой это огонь, испепеливший природу нашу, и когда он пылал? Огонь этот — зло, брошенное в человека тем, кому первому предназначался огонь вечный… Сотление наше было мгновенное, но полное. От прекрасной богоподобной природы нашей осталась одна только эта тленная развалина, один только пепел, развеваемый и разметаемый ветром…
Что такое пепел? Это земля, в которой истреблены все семена и зародыши жизни. Пусть его орошает дождь, пусть
Слова, беседы и поучения па дни постной триоди греет солнце во благовремении — из него ничего не выйдет до тех пор, пока сторонняя сила не занесет на него семян растительных. Не живое ли это изображение человека грешного, нравственно бесплодного, к которому нельзя привиться и самой благодати Божией, орошающей и согревающей? Сколько на самом деле жалоб у пророков, сколько обличений и прещений на народ жестоковыйный, с необрезанным сердцем и ушами (Деян.7:51)! Он — смоковница иссохшая, он — кость сухая, он — гроб, он — земля и пепел!
Что такое пепел? То, что мы выгребаем, и выметаем, и выносим за пределы жилищ наших как лишнее, как сор, как нечистоту. Пепел есть то, чем посыпают себе головы (Плач Иер.2:10), на чем садятся во вретище (Ион.3:6) и что кладут во уста (Пс.101:10) кающиеся, свидетельствуя тем последнюю степень самоуничижения. Пепел есть то, чего не может истребить и сам огонь. Пепел — не пройдем молчанием — есть, наконец, то, что мы употребляем на очистку скверн… Как не припомнить при этом, что и нас некогда вымели, и выбросили, и рассыпали на попрание всему за пределы блаженного жилища эдемского? Как не заключить, что ни к чему другому мы и не призываемся, кроме сетования, сокрушения, самоукорения, горя и страдания. А что же то, чего никакой огонь не истребляет? Что-нибудь, верно, неправильное, неестественное, упорствующее перед действием самых властных сил мира… И что за скверна та, которую призываемся омывать мы — сами нечистота, порок и язва? Скверна того великого и безмерного греха, который предварил собой наше появление на земле и заразил целый лик духов, разносящих нечистоту свою по всему Царствию Божию. Мы предназначены очищать и истреблять мерзость гордыни и богоборства своим крайним смирением и безответным послушанием воле Творческой, как ветхозаветный пепел телицы, сам бывший нечистотой, предназначен был очищать некогда скверну людскую. Таковы мы — пепел ни на что не пригодный, кроме уничтожения нечистот!.
Земля и пепел!… Что ж гордится земля и пепел?
Но прежде всего, не напрасно ли спрашиваешь ты, глубокомысленный мудрец, что гордится? Может быть, гордиться так же свойственно природе человеческой, как питаться, как дышать? Гордость происходит вследствие сознания наших достоинств, — это говорит и наука, и опыт, а можно ли не сознавать достоинств, о. которых часто, прежде сознания собственного, разглашает уже молва посторонняя? И грешно ли сознание того, что я хорош, что я лучше других?
«Можно ли не сознавать своих достоинств?» А какой мерой измеряешь ты свои достоинства? Всегда уменьшенной, которая по необходимости должна если не быть, то казаться меньшей твоих достоинств. Кто же дал тебе право избрать эту ложную меру? Не такую меру указал нам для измерения наших достоинств единственный верный Ценитель людей — Иисус Христос. Он не говорил: будьте лучше других, а будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф.5:48). Когда ты приложишь к этой необъятной мере свое ничтожество, то уже не спросишь, можно ли не сознавать наших бедных и суетных достоинств.?
«Грешно ли знать, что я хорош, что я лучше других?» Знать об этом, может быть, и не грешно, но грешно думать о том, а еще грешнее сочувствовать тому. Подумай сам: какая польза из того для твоего совершенства, если ты перечтешь всех, кого ты лучше и совершеннее (если бы даже имел возможность перечесть безошибочно)? Это может, скажешь ты, побудить тебя к дальнейшему преуспеянию.
Увы! Брат мой! Яне таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь, — говорил недавно упомянутый Церковью мнимый праведник и воздавал за свои совершенства хвалу Богу; значит, был человек, думавший истинно стоять на страже своего нравственного преуспеяния, — и что же? Бог осудил его неразумное и неправедное дело! Нет, смотри не на те ступени, которые ты уже прошел, а на те, которые еще остается пройти. Если ты часто будешь озираться назад, то можешь впасть в нравственный обморок, а когда будешь смотреть только вверх, то невольно и неоднократно повторишь смиренное слово мытаря.
Вот взгляд Евангелия на гордость. Таков должен быть и наш. Может быть, гордиться действительно в природе человека, только в природе падшей и растленной, в которую влил свой яд первый гордец и первый возмутитель Царства Божия; для природы же чистой, обновленной, равно как и для первобытной, это чуждо и неестественно. Впрочем, у нас с тобой есть другое, ближайшее и очевиднейшее, свидетельство того, что гордость не свойственна нам, жалка, смешна и богопротивна. Это свидетельство неоспоримое и неопровержимое есть смерть, уравнивающая всех высоких и низких, великих и малых; есть гроб, в котором должно сокрыться всякое различие званий, возрастов, пород и отличий… Заглянем в это страшное свидетельство.
Есть в жизни человека время странное и неопределенное, время надежд и желаний, время мечтаний и предположений. Человек еще не встретился с сухим и искаженным обликом суеты, для него везде еще рисуются прекрасные картины жизни, радости и беспрепятственной деятельности. Ему всё льстит, всё обещает… Это время — юность. Юноша ощущает в себе избыток крепости и свежести телесной, по его мнению, достаточных для выполнения самых безумных замыслов; свойственная его возрасту живость ручается за это выполнение, а неопытность заставляет верить и той, и другой лжи… И вот, в юном мечтателе является самоуверенность — первая ступень гордости.
Преждевременное сокрушение, приобретенное ранним прозрением в жизни; малодушие, родившееся от неудач и обманутых надежд, сама старость — всё это только увеличивает сомнительность юноши, и хорошо, если всё кончится благовременным разубеждением, живым и опытным уроком смирения. Лучший учитель юности в этом случае есть гроб, в котором обрекается тлению та же самая юность, такая же мечтательная, такая же самонадеянная… Там, может быть, в первый раз узнаёт юноша, что он напрасно надеется на свою молодость, что он не крепость и сила, не жизнь и живость, а мертвый прах — земля и пепел!
Спутница юности — красота — один из самых общих и самых жалких предметов надмения. Это гордость, неразумная даже и по человеческому суду, и между тем, гордость самая повсеместная. Вместо того, чтобы напоминать собой человеку о красоте его души, о красоте неба и его обитателей, о первообразе всякой красоты, Боге, — красота телесная приковывает всё его внимание к себе самой, ей он часто жертвует всем своим состоянием вещественным и невещественным, всеми выгодами и наслаждениями, законом и совестью, жизнью и спасением… Что говорить против такого рода гордости? Не говорить должно, а указать только на гроб, в котором всякая красота превращается в ужасающее безобразие, тлеет и исчезает, — остаются земля и пепел.
Есть красота другого рода — красота души. И этот драгоценный камень духовной природы человека становится для него камнем преткновения! Как бы кто ни был предан чувственности и жизни по духу суеты, всё же он не может заглушить в себе потребностей духовных и выражает их невольным уважением к людям, одаренным большими и лучшими способностями души. Отсюда еще широчайший открывается путь к надмению для ума, нежели каким идет красота. И для этой болезни врачевство то же самое. Надменный своим гневом! Приди и приникни ко гробу… Ты увидишь там, какое жалкое наследство остается после того, кто носил в себе богатство духа, по-видимому неоскудеваемое и неистощимое, обладал способностями, которые, казалось, могли обессмертить его… Куда всё скрылось? Где ум всепроникающий, где сила духа необоримая, где воля непреклонная, где сердце пламенное? Ничего нет! На месте всего этого лежит брение и тление — земля и пепел!
Есть третьего рода красота, незаметная ни для глаз, ни для ума и между тем весьма сильная и пленительная, — это родовое достоинство человека. Сильнее всего надмевает нас эта губительная красота, потому что надмевает с малых лет — с колыбели. Не понимая еще ничего, мы уже замечаем, что с нами обращаются с некоторым уважением и самоунижением, и отсюда привыкаем смотреть на себя выше нежели на других. Чтобы не надмеваться своим благородством, пусть имеющие его чаще приходят на места вечного упокоения нашего, пусть смотрят на могилы, скрывающие равно как благородных, так и худородных. Там явственно и разительнее нашего немощного слова услышит он разуверяющий голос всех от века ушедших и из безмолвной беседы узнает, что хотя условия общественные и полагают различие между родами высокими и низкими, но в существе своем человек всегда и везде один и тот же, от кого бы он ни родился; всё он — земля и пепел!
Недостаток дарований мы вознаграждаем приобретениями — усилиями собственной деятельности. Низкий и худородный ищет себе высшее значение службы, не одаренный особыми талантами заменяет их ученостью и т. д. И это еще более надмевает того, и другого, и третьего. То, что мы получаем в дар, всегда ставит нас в некоторую зависимость от дарующего, — по крайней мере, благодарностью связывает гордый дух наш; но что приобретается нашим собственным усилием, — это чистая жертва нашему самолюбию. Всё это самым дерзким образом увеличивает нашу самомнительность; тем более, что тут кроме сердца подает льстивый голос и рассудок, отчего наша гордость получает некоторую законность. И ты, многолетний труженик и совершитель своей именитости, приди ко гробу, как зеркалу суеты человеческой, раскрой могилы давно умершего племени и укажи, где тут лежит великий и знатный, где мудрый и ученый? Может быть, уцелела какая-нибудь полуистлевшая блестка золота от одежды именитого и знатного, а от ученого и того не осталось! Смерть уничтожила все их преимущества, а время истребило сами следы бытия. Не смотри, не ищи там ничего великого! Ты найдешь одни сухие кости. Где почили честь и слава, там теперь — земля и пепел!
Есть способ заменить недостаток как природных, так и приобретенных достоинств; этот способ — богатство, которое, вступив в право именитости, также делается предметом надмения, и еще самого упорного. Бедность сама (и охотно) преклоняется перед ним, а бедность бывает и прекрасная, и благородная, и именитая, и ученая. Для богатого открывается невозбранный путь к суетному возношению. Он приучается смотреть на себя как на повелителя других, а на имение свое как на верную и сильную защиту свою от всех превратностей жизни, вверяется ему и беспечно дремлет умом и совестью… Но увы! Избранный хранитель не может нередко защитить и от самых ничтожных врагов нашего довольства и благосостояния. Как же он защитит от страшного врага и разрушителя нашего — смерти? Враг приходит, — страж бежит… И на месте богатого, высившегося и надмевавшегося остаются земля и пепел!
Проходит молодость, проходит время силы и крепости. Страсти исчезают. Долговременная опытность разоблачает мнимую прелесть наслаждений… Утихает мало-помалу и гордость. Близится старость, и человек ищет покоя. Уже красота его не пленяет, достоинство не занимает, богатство не услаждает, знание тяготит; он уже понимает суету всего этого и осуждает надмение их, но увы! Не может освободиться от своей суеты, — как дитя играет и услаждается своей старостью и опытностью. И разум, и опыт говорят ему, что часто молодые бывают и умнее, и опытнее старых; но ослепленный старец продолжает летами жизни измерять лета опытности до тех пор, пока смерть не положит его в гроб и не докажет неоспоримо, что и малые и старые равно — земля и пепел!
Есть другого рода старость — старость духовная. И эта лучшая из доблестей человеческих не только не может удержать человека от искушения гордости, но иногда сама еще подает к тому повод. Из нее выделяется самый тонкий и самый увлекательный род гордости — гордость духовная, надмение добродетельной жизнью. Она есть прямое, вопиющее оскорбление любви и милости Божией. Ибо только Божественной вседейственной Десницей, спасающей и наставляющей, нравственная жизнь наша растет и укрепляется. Оставленный самому себе, человек всегда может упасть с самой высокой степени святости в бездну греха, куда неудержимо влечет его несчастная природа… Подвижник благочестия! Приди и стань у гроба, в котором кроется великая и страшная тайна твоей земной жизни и деятельности. Посмотри внимательнее на этого недвижного путника Божия и спроси совесть твою: какой суд она произнесет над твоей святостью. Что в тебе доброго, — скажет она, — это не твое, а Божие. Не ты, а Бог в тебе велик и праведен. Ты же — смотри что такое — земля и пепел.
Всё — Божие, брат мой! И юность, и красота, и благородство, и праведность. И мы сами Божии. Чем же нам с тобой гордиться? Но нет, в нас есть нечто и свое, не Божие, это свое есть грех, родивший смерть, превратившую нас в прах и пепел. Этим своим, если угодно, мы беспрепятственно можем гордиться. Но… гордиться грехом – гордиться тем, что мы земля и пепел?! Это неразумно и неестественно. Так думал и мудрец израильский. Потому-то он и спрашивает: что гордится земля и пепел?
Земля и пепел! Мы не начинаем, а продолжаем давно начатый ряд людей, которых гордость житейская заставляла забывать, что они земля и пепел. Задолго прежде нас жили и гордились тысячи тысяч таких же неразумных мечтателей, как мы. Задолго прежде нашего времени повторялась наша история: красота искала первенства, внимания и даже нечестивого поклонения; знатность рода посягала на права, принадлежащие заслугам и доблестям; богатство подавляло ум и совесть; честь и слава лили кровь рекой; сан и достоинство выходили за пределы требований человеческих; мудрость не находила себе цены и в безумии призывала на суд свой Премудрость Божественную… Всё это было и повторялось тысячекратно. Чем же всё кончилось? Смерть всех и всё превращала в прах и пепел. Брат христианин! То были наши деды и прадеды. Гордое наше время хвалится тем, что новое поколение бывает умнее старого… Чего же ожидать от нас — поколения нового? Ужели повторения старых грехов и заблуждений?
Ах, что гордится земля и пепел! Аминь.
