Проповедь в первую Неделю Великого поста

Стойте в вере… Верой вы тверды

1 Кор.16:13. 2 Кор.1:24

Едва ли где-нибудь в христианском мире слово православие находит себе столько сочувствия, пользуется таким всенародным значением, как в благословенном, и богоизбранном, и богохранимом отечестве нашем. Узами совершеннейшего неразрывного единства связано оно с православием — сильным и всегда бодрым зиждителем и хранителем его целости, благоденствия и славы. Церковь Православная, Царь Православный, Русь Православная - всё это слова, при которых радостно трепещет сердце русское, от которых не отказывалась никогда и за которые будет ратовать во всю высоту, глубину и широту русской силы, русской мысли, русской жизни. История со своей стороны связала их навсегда цепью событий, разрешающихся доселе своими многоплодными последствиями и сочетающих таким образом глубокую древность с отдаленнейшим потомством в единое Тело Христово. Неделя Православия поэтому должна быть близкой каждому сыну Церкви и Отечества. Не считаем нужным призывать верующих к сочувствию с Церковью в настоящий торжественный день, когда и без того для очень многих, если не для всех, участие в церковном торжестве составляет предмет усиленного желания. Церковь, однако же, не перестает по обыкновению заботиться о своем учительном служении. Восхитительно для нее хвалить и ублажать православие наше, но отяготительно носить на матернем лоне своем и одного не знающего или не ревнующего о своем православии.

Православие, или правильное верование в Бога и Его Царство, современно первому обнаружению в человеке разумной жизни. Бог сотворил человека правым, — говорит слово Божие (Еккл.7:29); следовательно, в начале бытия своего человек не иное мог иметь и верование в Бога, как только правое, или православное. Но прежде, нежели Бог положил око Свое на сердца людей, вечный завет поставил с ними, и показал им суды Свои… и сказал Он им: «Остерегайтесь всякой неправды» (Сир. 17; 7, 10, 12), — уже известна была в Царстве Божием неправда; и прежде, нежели Бог создал человека для нетления (Пр. Сол.2:23), уже был его растлитель.

Отцу лжи, не устоявшему в истине (Ин.8:44), тяжело было видеть правоту человеческую. Человекоубийца искони начал убийство свое затемнением в человеке здравого смысла и извращением чистых и светлых его понятий о Боге, о нем самом и о мире. Главнейшее из дел диавола, для разрушения которых явился Сын Божий (1Ин.3:8), родоначальное в их ряду, есть искажение в людях боговедения и богопочитания. Со словом лжи и клеветы вступил он в историю человечества и до тех пор наполнял ее своим тлетворным лукавством, пока совершенно не уничижил, не обессилил и не обесславил лучшего и драгоценнейшего состояния человека на земле — веры в Бога. Ко времени пришествия Сына Божия на землю на ней почти совсем исчезла правая вера. Лжеверие и безверие в мире языческом, суеверие в народе иудейском заступали место Божественного, откровенного верования. Отец лжи воздвигал одно на другом погибельные дела свои и хотел по ним взойти на небо, быть подобным Вышнему… Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию (Лк.10:18), — свидетельствовал Насадитель нового, правого вероучения.

Истина скоро восторжествовала над неправдой. Малейшее всех семян, Царство Христово, вскоре возросло больше всех злаков и стало деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его (Мф.13:32). Не мог древний змий (Откр.12:9) быть равнодушным к новому насаждению Божию и, как змий хитростью своей прельстил Еву, так искал повредить умы верующих, уклонив их от простоты во Христе (2Кор.11:3). Когда же дракон увидел, что низвержен на землю… рассвирепел на жену (то есть на Церковь Христову, родившую младенца мужеского пола) и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божий и имеющими свидетельство Иисуса Христа (Откр. 12; 13, 17). Этот выход его на погибельное дело уже был известен апостолам. Они сеяли повсюду доброе семя, а между тем, неведомо откуда, по предсказанию Господа (Мф. 13; 25, 39), на ниве Божией вырастали плевелы.

Они вышли от нас, но не были наши (1Ин.2:19), — свидетельствовал апостол о сынах противления своего времени. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами (1Кор.11:19). Из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собой (Деян.20:30), — предсказано было другим апостолом о будущем времени. Эта как бы необходимая при свете Божественной Истины тень заблуждения в последующие времена стала известной под общим именем ереси и неправославия. По неизбежному ходу лжи одна ересь разрушалась и сменялась другой, и несколько раз неправославие угрожало совершенно подавить и истребить правую веру, восставая на нее и словом, и оружием. Последние и сильнейшие покушения его в Греческой Церкви были под видом иконоборчества.

Когда клеветник братий наших (Откр.12:10) увидел, что все прямые средства к повреждению православия оказываются бездейственными, клевета его не пристает и врата адовы не одолевают Церкви (Мф.16:18), — тогда он из своих глубин (Откр.2:24) изнес коварства нового рода. Он знал, что вера скоро перестанет быть правой, если перестанет быть живой и наглядной для человека, а потому изыскал средства охладить в христианах теплую веру в их Искупителя, обратив ее в предмет или холодного размышления, или мечтательного вымысла и разорвав живую связь минувшего с настоящим, чувственного с духовным. Неправославие этого рода оказалось самым чувствительным для Святой Церкви. Оно уничижало святыню ее, попирало бесценный лик Богочеловека, восстало на семивековое верование и постановление христианское; но этого мало — оно грозило уничтожить всё внешнее богопочитание и богослужение и предать дело веры Христовой на произвол всех и каждого. Ревность двух благочестивых Цариц остановила разрушительный поток зла. Чудо подало руку помощи христолюбивому усердию, и в тот самый день ко всеобщей радости христианского мира после многолетних смут церковных было восстановлено богомудрое почитание святых икон, и древнеотеческое и апостольское православие утвердилось навсегда в Церкви Греческой.

Веком позже этого приснопамятного события православная вера озарила наше Отечество. Мысль о православии была тогда еще самым живым убеждением в Церкви, и мы призваны были наследовать и сохранять ее. Во всём боголепном величии это призвание высказалось тогда, когда Церковь Греческая принуждена была одну за другой пить чашу земного неблагополучия. Дух лжи уже давно нес на нее тучу нового лжеверия и вскоре заставил вместо внешнего могущества и блеска сосредоточиться в скромной внутренней силе единения, терпения и самоотвержения. В это время наше Отечество призвано было уничижаемую православную веру прославить и вознести на возможную высоту земного почитания и стать крепким оплотом всего христианского мира против разливавшегося магометанства. Благословенное Отечество! Что славнее и вожделеннее твоего высокого призвания?

Когда виды человеческие отторгли от единства со Вселенской Церковью целую половину христиан, захотевших из Царства Божия сделать царство человеческое, отрицая независимость древнеапостольского церковного управления и посягая на саму чистоту вероучения, православие также оперлось на нас, и Церковь Русская заменила Римскую, оказавшуюся неспособной к вселенскому единению. Опять на нас печать видимого избрания Божия!

Бедствия за бедствиями возникали потом между неправославными христианами. Злоупотребление привлекло на себя обличение, обличение вызвало раздражение, раздражение произвело отступление… Кровь христианская полилась за мнимое дело Божие по обоюдостороннему заблуждению между усобствовавших. Обе стороны ревновали о православии, но ни та, ни другая не имели его; обе разошлись потом, дав друг другу волю думать и верить, жить и действовать, как кому угодно. Горестное зрелище!

Церковь Русская призвана была в это время указывать заблуждающимся истинное православие во всём его величии и чистоте апостольской. Обе неправославные стороны имели ее в виду, но уже так увлечены были своим делом, что не могли ни понять, ни оценить ее. Враг Царства Божия не остался доволен и тем злом, в какое поверг западных братьев наших. Ему хотелось довести беззаконное дело свое до последней лести, горше всех прежних. Отрекшаяся от древнего апостольско-отеческого духа и законоположения, новая человекоименная церковь (протестантская) в самом своем начале раздробилась на секты, одна другой враждебнее, и, не управляемая никаким законом, для всех общим и обязательным, начала подрывать и разрушать веру Христову. Уже два века исторгается из нее дух совершенного отступления от Христа. Много печального и плачевного заключает в себе и настоящее…

Православие, как и всё Царствие Божие, не ищет себе человеческого превозношения; оттого и само не представляется в ослепительном блеске, и исповедникам своим не позволяет блестеть пустым и холодным светом. Но всех поэтому оно может занимать в полную меру своего достоинства. Для одних может представляться не таким близким, для других не столь занимательным, для третьих не столь важным, для четвертых не таким приятным и т. п.

Что сказать? Сам Господь наш Иисус Христос, вечная Истина, Премудрость, Любовь и Жизнь, не всех желания и надежды мог удовлетворить. Царство Мое не от мира сего (Ин.18:36); не знаете, чего просите (Мк.10:38), — говорил Он, и подобными отзывами разрушал все неосновательные надежды и предположения насчет Лица Его и служения, и многих совершенно отдалил от Себя. Однако же, Его учение, Его служение, Его лицо для всех, даже и для отвергавших Его, было необходимо и спасительно.

Православие находится в такой связи со всем, чему научил и что совершил Господь, что одного без другого представлять не должно. Если кому близко дело Христово, то несомненно, так же близко и православие. Не православия вина, что оно не кажется нам близким. Солнце, которое нас живит, воздух, которым мы дышим, также можно счесть предметами не близкими тому, кто не думает о них. Мы приблизили к себе много такого, чего бы надобно стыдиться и ужасаться, и без сожаления оставляем самое драгоценное сокровище ума и сердца… Кто виноват?

Главным образом потому, что не близко, — православие представляется и не занимательным для нас. Не занимательно учение о Боге, об Искупителе, о нашей жизни, о нашей смерти — судьбе временной и вечной — словом: не занимательно то, вне чего для бессмертного и богоподобного духа нашего нет и быть не может ничего занимательного! Не унижаем ли мы в себе этим своего человеческого достоинства и не уподобляемся ли тем, перед которыми Господь запрещал апостолам метать жемчуг Своего Божественного учения (Мф.7:6)? Екклесиаст, испытавший всё занимательное в мире, всему придавал одно и то же поучительное имя — суета сует. Если в его время — образного и прикровенного видения предметов Божественных — такими пустыми казались все дела человеческие, то христианину ли, которого жительство на небесах (Флп.3:20), который знает небо едва ли не так же, как свою землю, и призывается к соцарствованию с Богом, — ему ли ревновать о суете и пустоте более, чем о вечной жизни и ее ходатаице — православной вере? Мудрецу древнему казалось, что только род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки (Еккл.1:4). Не только земля — небеса с шумом прейдут; земля и все дела на ней сгорят (2Петр.3:10); ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона (Мф.5:18), то есть от учения Христова. Вот какое отношение между тем, что должно занимать и что действительно занимает нас. Если при всём том православная вера не кажется занимательным делом и мысли о православии не трогают сердце, — кто виноват?

От того, что у нас слишком много занимательных предметов, поглощающих наше внимание и отстраняющих от нас всё прочее, нам кажется, что православие не достаточно важно для того, чтобы приковать к себе мысль и сердце христианина. Но Господь Сам заботился о том, чтобы Его учение было понято и сохранено именно в том виде, в каком преподано, обличал лжемудрование и перетолковывание, завещал хранить слово Свое, повелевал учить, блюсти всё, что Он заповедал; обещал послать (и послал) Духа Святаго, чтобы Он воспомянул всё сказанное Им. Не видно ли, что мысли заповеди Христовой не всё равно, правильно или нет сохраняется учение Его? Апостолы с величайшей заботливостью и опасливостью различали правое или здравое учение от суемыслия и заблуждения, ясно давая этим разуметь, что правое учение, или православие, должно быть предметом первой важности для верующих. Все века христианские свидетельствуют, что православие всегда было душой и жизнью Христовой Церкви. Пастыри и учителя ее первым долгом своего служения почитали распространять, укоренять, прояснять и защищать православие. Пасомые и учимые сочувствовали им от всего сердца и помогали всем, чем могли. Мученики и исповедники лили кровь, полагали душу свою за него. Подвижники благочестия подкрепляли им себя на подвиг. Церковь соглашалась лучше пожертвовать своим благоденствием и своей свободой, нежели согласиться на неправославие. В чем же причина такой привязанности Церкви к православию? В том, что и Церковь, и православие суть одно и то же. Вера, православие, Церковь, Христос — одно без другого быть не могут. Кто верит, что есть Бог Единый и открывший Себя людям, должен верить, что одно только может быть и учение Его, просвещающее и спасающее нас. Если так, то, без всякого сомнения, православие должно быть почитаемо и блюдомо нами как важнейшая из человеческих драгоценностей, как памятник искупления нашего в прошедшем и залог блаженства в будущем.

Едва ли не главная причина того, что православие иногда не пользуется достойной себя чести, заключается в его мнимой тяжести и неприятности. Прежде всего, оно не нравится тем, что имеет тон решительный и настойчивый, а потому стеснительный, делает вовсе неуместными и незаконными обыкновенные выражения нашего слабомыслия — «может быть, кажется, вероятно» и т. д. Можно ли им, — говорит недовольный, — столько брать на себя и столько требовать от другого? Недовольный забывает, что имеет дело с Богом и Его решительной, неизменной волей; не знает, по-видимому, что так же настойчиво (с тем только различием, что редко законно) требует себе веры и всякое ведение человеческое.

Потом — православие отталкивает от себя тяжестью своих предписаний и строгостью взысканий. Частое и продолжительное богослужение, еще более продолжительные посты, исповедь, церковные епитимьи ограничения семейных и общественных отношений, дух вообще самопожертвовательный и подвижнический и тому подобное; само нынешнее Торжество Православия, возглашающее одним из христиан вечную память и многие лета, а другим анафему, — всё это заставляет слабых духом и сильных плотью и кровью чуждаться, если не прямо бояться православия. Но здесь отчасти имеется в виду уже не православие, а вообще учение Христово. В таком случае достаточно привести на память слова апостола: Изделие скажет ли сделавшему его: «Зачем ты меня так сделал?» (Рим.9:20.) Разве христианин может с неудовольствием говорить о том, что установил Иисус Христос? Отчасти необдуманное недовольство выходит здесь с клеветой на дух Православной Церкви, кроткий и снисходительный, — иногда до того, что недовольные ее строгостью сами укоряют ее в слабости и излишней уступчивости… Чего же, впрочем, хотел бы недовольный православием от Церкви? Поддержки ли того, чему он сам не рад и от чего его заставляют отказаться ум и совесть? Подчинения ли его редко когда хорошо соображенному и верно направленному, а чаще детски-прихотливому желанию, понятию, взгляду? Беспечной ли невнимательности к его поведению и образу жизни и оставления его на собственный произвол? Церковь не была бы Церковью, если бы согласилась на это, и не была бы православной, если бы не охраняла святости и нерушимости своих древних апостольских постановлений; не была бы Матерью чадолюбивой, если бы позволила своим чадам сойти со спасительного узкого пути жизни и стать на широкий, ведущий в пагубу; не была бы Невестой Христовой, если бы не заботилась о своей чистоте и непорочности; словом, потеряла бы всякое значение и уважение в человечестве, что и сбылось, к сожалению всего христианского Мира, над лжеименной преобразованной церковью (протестантской).

Что бы ни изобрели и не сказали вопреки православию лень, чувственность, самолюбие, самообольщение, гордость, ожесточение, легкомыслие и празднословие, — православная вера всегда останется светлой и боголепной победительницей. Сия вера отеческая! Сия вера кафолическая! Сия вера вселенную утверди! Отзовемся, православные чада Церкви, на этот восторженный возглас полным и совершенным сочувствием!

Вера православная — наша; наша по рождению, по воспитанию, по благодатному действию на нас, по напутствованию нас и сопутствованию нам в жизнь вечную. Она приняла нас от утробы матери, она проведет и в утробу земную. Она хранила нас от бед жизни, она станет защищать и от мук смерти. Она стояла за нас на суде людском — заступится и на суде Божием. Ее возлюбим, ее прославим, ею освятим все дела свои и на нее возложим последние упования.

Веруяй в Мя, рекл еси, о Христе мой, жив будет и не узрит смерти вовеки. Аще убо вера, яже в Тя, спасает отчаянным, се верую — спаси мя, яко Бог мой еси и Создатель.

Вера же вместо дел да вменится мне, Боже мой! Не взыщещи бо дел отнюд оправдающих мя. Но та вера моя да довлеет вместо всех, та да отвещает, та да оправдит мя, та да покажет мя причастника Славы Твоея вечныя! Аминь.