Проповедь в Неделю всех святых

Размышляю о днях древних, о летах веков минувших . Пс.76:6

Кто путешествовал, и особенно — далеко, тот знает, как отрадны и вожделенны те минуты, в которые он опять видит себя дома. С какой любовью, с каким утешением воспоминает он путь свой! Чего не перемыслит, чему не поучится при этом, как бы вторичном странствовании! В настоящий день мы представляем собой, братия, именно таких путешественников. Сегодня оканчивается в Церкви ряд так называемых подвижных, или переходящих, праздников ее, или время Триоди, т.е. время, в которое при церковных богослужениях употребляется книга трипесничных канонов. Это время, начавшееся за три недели перед Великим Постом и оканчивающееся настоящим днем, своими восемнадцатью седмицами объемлет самые торжественные дни богослужения Православной Церкви и разделяется всерадостным днем Воскресения Христова на две половины, называемые обыкновенно четыредесятницею и пятидесятницею.
По благодати и милости Божией мы сподобились пройти как ту, так и другую половину триодного пути и теперь возвращаемся к времени обычного церковного песнопения. Остается и вам, подобно путешественникам, окончившим свое далекое странствование, теперь заняться на досуге — в утешение и назидание себе — обзором совершенного нами пути. За руководство возьмем себе при этом слова присного учителя нашего, богодухновенного псалмопевца ветхозаветного, подобно нам совершавшего мысленное путешествие по временам, до него минувшим. Размышляю о днях древних, о летах веков минувших, - говорит он. Сделаем и мы то же.
Размыслим прежде всего о днях древних - первых из дней нашего годичного вослед Церкви странствования. При этом в самом начале воскресают в нашей памяти виденные нами тогда образы двух столь не похожих друг на друга лиц — восхваляющего себя праведника и окаявающего себя грешника. Мы видели, как они входили в церковь помолиться, как и где стояли в храме Божием, что и как говорили при этом. Мы подивились, когда узнали, что, сверх чаяния, грешник вышел из церкви оправданным паче праведника. У вас. замечены имена их. То были фарисей и мытарь.
Затем мы встретились с одним недобрым сыном одного доброго отца, который, преждевременно пожелав пожить на воле, оставил дом отеческий и край родной и на стороне далекой расточил безумно всё полученное им в наследство имение; после чего обнищал до того, что должен был наняться пасти свиней, корму которых, несчастный, завидовал. Утешились мы, когда узнали, что невыносимый голод заставил его вспомнить о родном доме и возвратил в объятия отца. В памятных заметках сердца нашего неопытному юноше придано нелестное имя блудного сына.
Весьма памятна нам и раскрытая потом перед нами Церковью картина Страшного Суда Божия, ожидающего всех живущих на земле, поразительная, и достоплачевная, и невыразимо тяжкая, послужившая, однако же, у нас как бы только для прикрытия безумного веселия, вызываемого самородным праздником, неведомым Христовой Церкви.
От зрелища последних судеб человеческих мы перешли потом к созерцанию — видели праотца нашего Адама сидящим прямо Рая в пустыне и вместе с праматерью человеков оплакивающим утраченное ими блаженство. Нося в сердце этот печальный образ, мы сами вступили потом в пустыню Великого Поста. Медленное, тяжелое, утомительно-однообразное странствование наше по ней продолжалось 40 дней. Изредка встречались нам на пути строгие образы великих подвижников и ревнителей благочестия: Григория Афонского, Иоанна Синайского, Марии Палестинской. Раз мы усладились видением великого церковного торжества времен давно минувших и раз созерцали красоту Древа Крестного. Вот и всё, что мы встретили на предлежавшем поприще покаяния. Зато среди скучного для плоти однообразия дух наш бодро упражнял свои ослабевшие прежде в разнообразной суете житейских дел силы и, окрыляясь молитвой и постом, всё более и более стремился навстречу великой седмицы страданий Христовых. Благовестное событие воскрешения четверодневного, завершившее собой душеполезную четыредесятницу, заставило нас оглянуться назад и пожалеть, что так скоро наступил исход ее. Это могло значить, что мы уже свыклись с постом и нашли его постом приятным, как называет его одна священная песнь.
Последняя седмица держала дух наш в непрерывном благоговейном внимании к умилительному ходу церковного богослужения; день ото дня мы всё ближе и ближе видели перед собой — в воспоминательном совершении таинство нашего искупления. Наконец узрели и то, чего нельзя позабыть, увидев раз, — клятвенный Крест с распятым на нем Сыном Божиим, бывшим за нас клятвою (Гал.3:13). Многоречивый день безмолвствующей субботы благословенной ежеминутно колебал сердце наше между скорбью преходящего и радостью наступающего.
Незабвенная всепразднственная ночь превратила всё существо наше в зрение, в слух, в мысль, в чувство. Светоносное сретение Воскресшего и несравненная песнь Воскресения, в первый раз огласившая слух наш, не служат ли драгоценнейшими воспоминаниями из всего нашего странствования? И вся та светлая седмица не есть ли для памяти нашей один лучезарный, пленительный образ восторгающей, неувядающей, благоухающей красоты?
Весело и радостно шли мы потом, как бы спустившись с высокой горы, по ровному и цветистому лугу Пятидесятницы. Имя Пасхи каждый день доносило до души нашей сладчайшее и отраднейшее сознание близости к нам Господа нашего Иисуса Христа, пока Церковь не показала нам Его возносящимся от нас на небо. Сердцу стало прискорбно, но дух радовался за возвышение естества человеческого превыше всякой видимости.
Затем путь наш как бы остановился на время. Виденного нами было слишком достаточно, чтобы заставить нас, подобно апостолам, стоять мысленно и смотреть на небо или пребывать с апостолами на Сионе и как бы ожидать чего-то. Наконец, небо послало нам чудный ответ свой. И всё, что только есть в душе нашей самого живого, теплого, юного, цветущего, мы вызвали из нее и сочетали с прекраснейшим из праздников христианских. Вся истекшая седмица была как бы живым отголоском Светлой седмицы Пасхальной. Даже эта последняя в пути нашем неделя Троицкая казалась нам привлекательнее и полнее тех еще слишком живых, веселых и шумных дней, которыми началась Пятидесятница. Вчера совершено было Церковью отдание последнего подвижного праздника церковного круга, а сегодня оканчивается и сам круг подвижных праздников в Церкви.
Размышляю о днях древних, о летах веков минувших, - говорит путеводитель наш. Не доискиваясь бесцельно связи, которая может быть между днями древними и летами веков минувших, верные избранному нами руководству, начнем поминать лета веков минувших. Что изображает собой таинственное путешествие наше по церковному кругу? Это, братия, краткое изображение всей судьбы рода человеческого, падшего и восстановленного; это краткий наглядный очерк Божественного смотрения о спасении нашем. Так издавна смотрела на трудное время святая Церковь, установившая его. Так должны смотреть и мы. Пройдем же снова в ее духе уже переосмысленные нами дни.
История судеб падшего человечества предварена другой, неясно дошедшей до нас, но несомненной историей падшего духа, так что в начале земного бытия являются уже два грешника: диавол и человек, — грешник гордый, самообольщенный, нераскаянный и грешник сокрушенный и смиренный. Это своего рода фарисей и мытарь. Один в безмерном самомнений и помыслить не может о покаянии, другой от страха и гнетущего сознания своего недостоинства не смеет очей возвести к Богу. Последний привлекает зато на себя милость Божию, а первый осуждается на вечную погибель.
Затем грешный род наш распадается на две численно неравные и неравноправные, но разнородные и равнобытные половины: народ избранный и язычников, на людей любимых и людей только терпимых. Первая половина была в Завете с Богом и служила Ему по мере сил. Последняя отдалилась от Бога и жила самозаконно, поступая по собственным своим похотям (2Петр.3:3) и служа иным богам (Втор.11:16). Пришло, однако же, время, что ипоследняя возвратилась к Богу и вступила наравне с первой в общий обеим Новый Завет с Ним. Всё это в подробности раскрывается в поучительной и трогательной притче о блудном сыне; следующее затем воспоминание Страшного Суда Божия представляет нам само действие осуждения или помилования грешников, смотря по их заслугам в том или другом смысле; причем диаволу и его волю творящему языческому миру уготовляется мука вечная, а кающимся мытарям и раскаивающимся сынам блудным даруется жизнь вечная. Эти три изображения составляют вступление в историю человека и суть как бы план или чертеж всех следовавших за его грехопадением событий. Затем начинается сама история, столь известная всем и каждому.
Человек преступает прямую и определенно выраженную волю Божию в полном ведении последствий своего тяжкого греха и вслед за тем падает с высоты своего богоподобного совершенства до уровня животных бессловесных, но уже в самом падении своем получает залог восстания, ибо падает с раскаянием. Изгнанный из Рая, он сидит прямо его и, свою наготу рыдая, плачет, и мы с умилением слушаем его трогательную молитву: помилуй мя падшего. Помилование ему обещано. Но он и всё потомство его должны приготовить себя к грядущей милости Божией долговременными страданиями. Человечеству предстоит великая Четыредесятница подвига. Пять тысяч лет, как пять недель Поста, должны были пройти для рода Адамова в покаянном сетовании, самоукорении и самоисправлении, в прискорбных воспоминаниях прошедшего и радостных ожиданиях будущего. В течение шестой тысячи должно было окончиться ожидание и начаться сретение ожидаемого.
Тайна, о которой от вечных времен было умолчано, открылась (Рим.14:24), наконец. Бог явился во плоти (1Тим.3:16). Люди видят Христа, чудятся славным делам Его, слушают Божественное учение Его (проповедник имеет в виду обыкновение начинать чтение Четвероевангелия на шестой неделе Великого Поста) — до того самого времени, как Грядущий во имя Господне торжественно, с царскими почестями вступил на последнее пребывание Свое в Иерусалим, вне которого невозможно было нигде погибнуть пророку (Лк.13:33).
Наступила и Великая одна седмина, долженствовавшая утвердить Завет Новый (Дан.9:27) и предать смерти Помазанника (Дан.9:26). Для живейшего и полнейшего воспоминания каждого из последних дней жизни Иисуса Христа Церковь определила по целому также дню, и составилась таким образом дополнительная к Четыредесятнице Седмица страстей Христовых. Завет утвержден. Жертвы и приношения прекратились. В отреченном святилище началась мерзость запустения. Христос умер и воскрес, умертвив смертию смерть и даровав новой жизнью обновление жизни (Рим.6:4) человеческому роду. С Четыредесятницей оканчивается для нас воспоминание ветхозаветного периода лет веков минувших.
С нашей Пасхой минула сень гаданий и началась действительность. Сорок дней Воскресший пребывал на земле, являясь по временам верующим. Ровно столько же дней и Церковь посвящает памяти этого столь дорогого для нее промежутка времени — этого неложного свидетельства непреложности ее глубочайших и сладчайших чаяний, связанных с Лицом Господа Иисуса. В соответствие как бы того, что последнее сорокадневное пребывание Богочеловека с нами не ознаменовалось особенно памятными событиями (исключая явления Его апостолам в восьмой день по Восстании), и святая Церковь неизменно одинаково продолжает празднственно воспоминать одно Его приснорадостное Воскресение, пользуясь всяким случаем учить нас, как нам вкушать от этого нового древа жизни. Ее «новая неделя» есть первый внушительный урок нам о нашем сораспятии Христу и совосстании со Христом, о нашем обновлении во внутреннем человеке (Еф.3:16) с нетлением внешнего (2Кор.4:16), ветхого (Еф.4:22. Кол.3:9), о необходимости представить нам себя мертвыми для греха и живыми же для Бога (Рим.6:11), о долге нашем искать горнего (Кол.3:1) и стараться познать силу Воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых (Флп.3:10–11). Проводя эту цель, она в живых примерах учит нас то вере, то любви, то надежде, то молитве христианской, на каждую седмицу задавая особенный урок — хождение в обновленной жизни (Рим.6:4).
Наконец, совершается вознесение Сына Божия туда, где был прежде (Ин.6:62), и сидение одесную Отца, завершившие собой великую благочестия тайну (1Тим.3:16). Еще когда Победитель смерти пребывал на земле, являясь по временам ученикам Своим, Его Лицо без сомнения, было предметом размышлений и сорассуждений между веровавшими. По вознесении же Его на небо открылось место уже не одним вопросам богомыслия, но и всяким толкам суемудрия, надолго возмущавшим мир церковный под памятным именем ересей. Чтобы не дать и одной, так сказать, минуты верующим в Божество Иисуса Христа увлечься учением ложным, Церковь из последующего периода лет веков минувших изъемлет благоприятствующее ее намерениям событие — созвание Первого Вселенского Собора, изложившего обязательное для всего православного мира исповедание христианской веры, и его памяти посвящает следующую за праздником Вознесения неделю (насколько содействовало этому само время года, в которое происходил Собор, неизвестно. Заседания его происходили в июне-июле 325 года по Р. X.).
Обстоятельства, подобные вызвавшим Первый Вселенский Собор, вполне оправдали слова Господни: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не при-идет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам… Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину (Ин. 16; 7, 13). И Утешитель точно пришел через десять дней по вознесении Господнем. Первым драгоценнейшим плодом восшествия Сына Божия на небо было, таким образом, Сошествие животворящего и освящающего Духа Его на землю — безмерной важности событие, утвердившее на веки веков святую Церковь Христову, с тех пор начавшую приходить от силы в силу и скоро распространившуюся до последних пределов земли. Другой плод вознесения Иисуса Христа — и вместе Сошествия Святаго Духа — есть возрастание членов Царства Божия в меру полного возраста Христова (Еф.4:13). И это — пока последнее — дело смотрения Божия о нас чествуется в настоящий, последний день Пятидесятницы, день памяти всех святых Божиих: пророков, апостолов, мучеников, иерархов, преподобных и всех от века благоутодивших Богу и составляющих на небе другую и лучшую часть Церкви Христовой, Церковь торжествующую.
В плане Божественного смотрения, насколько он известен нам из слова Божия, неисполненным остается теперь только одно Второе Пришествие Сына Божия на землю для всеобщего Суда над родом человеческим. Когда будет этот последний день, неизвестно. Люди постоянно должны ожидать его, и на это памятование Суда Божия назначается Церковью всё последующее время — до тех пор, пока мы снова не воззовемся к благоговейному воспоминанию всей совокупности лет вечных.
Размышляю о днях древних, о летах веков минувших. Так заканчивает слово руководительный стих псалма. Если естественный год своей последовательностью четырех времен изображает круг естественной жизни человека и заставляет любителя мудрости многому поучиться у его простых по-видимому явлений, то год церковный, без сомнения, христианину можно взять за указатель своей духовной жизни, за образец христолюбивого поведения. Его первая часть, которую мы только что прошли с Божией помощью, есть преимущественно время научения нашего истинной вере и жизни христианской, это всеобщая и всенародная огласительная школа Церкви, в которой учитель — чин богослужения, а ученики — все, принимающие в нем участие. В этой богоустроенной школе и в настоящий год каждый мог достаточно обучить себя к благочестию (1Тим.4:7), каждый мог получить самонужнейшие для него сведения о своей судьбе — настоящей, прошедшей и будущей.
Вторая часть церковного года, в которую мы вступаем с этого дня, есть по преимуществу время обращения полученных нами познаний в жизнь. Всё, что мы видели и слышали в течение этих и первых дней, должно составить — в эти последние дни — предмет нашего заботливого пересмотра, усвоения и обращения в урок себе. Но сколько же таких уроков может быть извлечено из виденного и слышанного нами! Не достанет и целого дня церковного собеседования для того, чтобы хоть в самом кратком виде пересказать их содержание. Собственное благочестивое настроение наше и слово проповедника, без сомнения, указывали нам в свое время и подробнее, и полнее предметы нашего назидания. Итак, не считаем нужным теперь снова проходить всю последовательность прожитого нами времени. Полезнее будет каждому теперь спросить себя: какие плоды принесли душе его эти святые четыредесять дней нашего служения Господу со страхом и затем радования пред Ним с трепетом (Пс.2:11)? Чем отозвались, например, в сердце его фарисей и мытарь, мало уже известные нашему времени, но бесспорно долженствующие быть известными ему? Какие чувства внушила ему притча о блудном сыне, подобных которому много и в наше время, но который мало находит себе подражателей в обращении к бесконечно любящему Отцу? Как подействовали на него изображения вечной прохлады Рая и вечного пламени ада — более ли, чем какая-нибудь картина, ни студящая, ни палящая? Что вызвали в душе его стенания падшего Адама? Каким он нашел для себя сам пост четыредесятницы - точно ли великим или только продолжительным; или, наконец, ни тем, ни другим, если он не знал, например, ни что такое мясопуст, ни что — сыропуст, а думал, что подобным словам место в одних церковных книгах? Донесли ли покаянные великопостные песнопения до его совести призыв к очищению и освящению грешной души, или навели на нее скуку, или же прошли мимо нее безразлично, как проходит всё неблизкое и ненужное?
Не спрашиваем, чем были для него великие дни воспоминания крестной смерти, погребения и Воскресения Иисуса Христа… Христианину может показаться обидным такой вопрос. Однако же, не будет излишним, если он и об этом подумает наедине с собой. Воспоминание, конечно, не само событие, но у кого не могло воспоминание изгнать из души холод, тот мог быть весьма холодным зрителем и самого события. Кивали же головами и у самого Креста Христова некоторые люди, которым было известно, что Распятый других спасал (Лк.23:35). Подкупали же на бесстыдную ложь и свидетелей Воскресения Христова люди, которым дороже всего на свете долженствовало быть само Воскресение как дело, касающееся их собственного естества.
Многое и другое может спрашивать у себя в виде отчета сын Церкви, проведенный ею в течение столь краткого времени через множество самых близких его душе предметов. Но всегда ли он может надеяться получить вполне удовлетворительный, то есть вместе и подробный, и точный, и беспристрастный ответ на свои вопросы? Многое он перезабыл, многое перемешал, многое перетолковал по-своему, о многом получил самые поверхностные сведения. Путешественникам обыкновенно помогают делу какие-нибудь дорожные записки или заметки. Где нам искать подобного подспорья памяти? По большей части — в предметах нашего ежедневного занятия. Стоит только внимательно посмотреть на каждый такой предмет, и он напомнит нам всё, чему он был свидетелем. И именно эта способность души от одного предмета переходить к другому, которая столь мешает молитве, в данном случае может доставить нам большую пользу — навести нас на такие воспоминания, которые вдруг осветят перед нами всё давно минувшее состояние нашей души. Для той же цели, кроме пересматривания путевых заметок, путешествовавшие заводят беседу со своими спутниками и общими усилиями воскрешают забытое время…
Братья! Будем ли мы вместе все, как теперь, и в грядущее церковное лето жизни или различными обстоятельствами, то есть промыслительной волей Божией, рассеемся в концы земли; будем ли оставаться под впечатлениями настоящего на время или увлечемся потоком новых чувств, от притока новых дел, — сохраним память прожитых дней настоящего года и память минувших наших собеседований. Каковы бы ни были они, да послужат на пользе души каждому как напоминания о важнейших для христианина предметах. Ибо как знать, не будут ли для кого-нибудь из нас эти первые дни последними в его жизни и не имеет ли он поэтому нужды как можно деятельнее заняться завершением своего научения?
Благодать Господа нашего Иисуса Христа, Устроителя дней первых, и любовь Бога и Отца, Предначертателя лет вечных, и общение Святаго Духа, нашего присного Учителя, да будет со всеми нами (2Кор.13:13)!