Проповедь в Неделю пятую по Пасхе

Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине

Ин.4:24

Часто мы обращаемся с укором к нашему времени, по многим причинам вполне заслуживающему того. Мы не хотим этим сказать, будто наше время есть уже худшее всякого другого, бывшего или имеющего быть, а по большей части жалеем только, что оно хуже того блаженного времени, в которое святая вера наша только начинала освещать и освящать собой Мир.

Посмотрите для примера, как было в то время. Вот поблизости одного города приходит на колодезь за водой женщина. Встретив там незнакомого человека из другого края земли своей, она вступает с ним в разговор и о чем же? О Молитве! Ей показалось, что незнакомец этот был Пророк, и она воспользовалась встречей с Ним как случаем рассуждать об истинах веры. Скажите, кто теперь при подобных обстоятельствах заговорит о молитве? Даже если бы кто имел беседовать о ней, того могли бы остановить, вежливо напомнив ему, что он у колодца, а не в церкви. Для всякого духовного собеседования теперь как бы считается отведенным определенное место — церковная кафедра, за пределами которой считается неуместным вести собеседования о вере, о Боге, о душе.

Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине (Ин.4:23–24). Так сказал Господь наш Иисус Христос, беседуя с самарянской женой. Леность, суемудрие и недоброжелательство нашего времени спешат заметить при этом, что истинная христианская молитва должна поэтому состоять не в словах и телодвижениях, не в собраниях и священнодействиях, а в душе: например, в развитии ума. О, наслышались мы этого «развития», ставимого на место устаревших будто бы понятий о спасении души и благочестивой жизни!

Давно упавший с высоты подвига и самоотвержения современный человек не думает, однако же, отказаться от притязаний на свою духовность и воображает достаточным для этого возможно большее образование ума, ошибочно полагая, что духовное и разумное есть одно и то же. Таким образом, и молитву в духе и истине в крайнем случае он сведет на одно размышление о Боге или и того менее — на одно ведение Бога. Как во всем другом, так и здесь неправда, прежде всего, лжет себе самой. Принимая вымышленное за действительное и не находя в своем ленивом занятии духа ничего похожего на молитву, человек приходит, наконец, к той мысли, что духовной молитвы вовсе нет, что она есть мечта, изобретение праздного воображения или чрезмерно живого чувства, а затем, что и всякая молитва есть только пустая трата времени: потому что Бог не требует ее, потому что без нее знает нужду и желание каждого, потому что судьба всякого человека предопределена и т. д., и т. д.

Братия! Что же, в самом деле? Есть ли основание молиться, и нужна ли молитва? В чем она состоит и как обнаруживается? Какова она должна быть и когда бывает?

Есть ли основание для молитвы, и нужно ли молиться? Того, кто предлагает подобный вопрос, можно в свою очередь спросить: есть ли основание хотеть человеку или чувствовать, нужно ли ему скорбеть и радоваться, любить, бояться, думать, смотреть и т. д.?. От избытка сердца говорят уста, — сказано (Мф.12:34). Здесь не может быть речи о нужде или надобности молитвы, а можно рассуждать только о ее необходимости как о необходимости всего, что нам прирождено. И скорбь, и радость, и молитва суть потребности души, возникающие сами собой. Но скорби и радости никто не учит человека, а к молитве приучают его с детства. Так. Но приучая младенца есть, ходить, говорить, одеваться, не то же ли самое делают, что он сам начал бы делать, только позже? Есть разница, скажут нам, в вере и молитве и укажут на примеры того, как человек, не научившись ни от кого молитве, не молится потом всю жизнь; и даже худшие примеры, когда и наученный молитве потом оставляет ее, осознав, что она будто бы была ему навязана насильно.

Из подобных вопрошений надо убедиться, что молитву понимают обыкновенно в весьма тесном смысле. Конечно, встать и поклониться, сопровождая притом свой поклон крестным знамением, это не всякому молящемуся может прийти на мысль; тем не менее, побуждающее его вставать и кланяться чувство независимо ни от кого и ни от чего будет возникать в нем всякий раз, как ему станет трудно, или страшно, или скучно и проч., одним словом, когда он вполне и глубоко осознает всю невозможность помочь себе. Но это не всё, а лучше сказать, самое малое из всего, что движет человека к молитве. Молитва не есть только моление или прошение о чем-нибудь, она столько же и благодарение за помощь, ниспосылаемую отчаивающейся беспомощности.

И только ли этим, так сказать, корыстным кругом ограничивается молитва человека? А когда мать в преизбытке любви смотрит на дитя свое и шлет ему мысленно тысячи благих пожеланий, что это такое? А когда слышишь где-нибудь вопль человеческий и весь объемлешься томительной тревогой за избавление от беды себе подобного, что это опять? А когда мятешься духом, и тужишь, и сокрушаешься, помышляя свою краткую жизнь и неминуемую смерть, что означает и этот глубокий стон внутренний? Всё это мольба души, братия, — молитва, изводимая сердцем и воссылаемая в ту чаемую область бытия, где сокрыты причины бывающих здесь с нами явлений. Но и этим далеко не исчерпывается источник молитвенных расположений души. Только половина их падает на долю сердца.. Стану молиться духом, стану молиться и умом, — говорит апостол (1Кор.14:15). Молитва принадлежит сколько сердцу, столько же и уму. Если первая живее, последняя отчетливее. Сердце молящееся только чего-то или кого-то ищет, а ум это искомое находит, и если не видит его лицом к лицу, то беседует с ним уста к устам. О сладкая, о крепкая, о радостная молитва мысли! Куда бы ни обратился взором или слухом мыслящий человек, повсюду встречает он необъятную, беспредельную мысль, встающую перед ним несчетными миллионами образов, один другого совершеннейших, один другого привлекательнейших! Выйди в поле и посмотри на бесконечность растительного царства — поистине царства Божия. Что должен говорить тебе, то есть твоему уму, первый попавшийся цветок? «Без причины ничего не бывает. И моего бытия есть причина. Всему, что приходит в явление жизни, предшествует его идея, то есть образец, план, модель. И моему бытию предшествовало предначертание меня в уме творческом; я есмь облик, отпечаток, отражение мысли Божией. Я — сама воплощенная мысль Божия»! И можно ли истинно мыслящему существу остаться равнодушным при подобной встрече с Тем, Кто — Незримый и Неисследимый — составляет первый и последний предмет его помышлений? Его изумление, его благоговение, его умиленность — самое естественное дело при этом, оно уже и есть молитва! И еще какая молитва? Самая чистая, бесстрастная, безрасчетная, истинно ангельская!. Отцы наши поклонялись на этой горе, — говорили во время Христово самаряне. А иудеи, напротив, утверждали, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме (Ин.4:20).

Истинных поклонников Бога, конечно, недостойно такое привязанное к веществу поклонение, и потому Господь Иисус Христос сказал беседовавшей с Ним жене: Поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу… когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе (Ин. 4; 21, 23). Вот где получила начало или, так сказать, освящение наша молитва христианская — молитва истинная, духовная! Между молитвой самарян и иудеев и молитвой христиан положено, таким образом, существенное различие. Молитва тех была привязана к веществу, к месту, к посредствующему образу жилища Божия, была потому и сама только образом и подобием истинной молитвы. А молитва наша есть молитва духа, для которого Бог везде, и, следовательно, во всякое время молитва — истинная, какая единственно прилична человеку. Однако рождается вопрос: молитва духовная неужели есть та самая, которую мы совершаем ежедневно и в которой иногда так мало можно заметить присутствие или обнаружение духа?

Братия! Когда говорится о духе, обыкновенно и в большей части случаев не понимают того, о чем идет дело. Соображая духовное с духовным (1Кор.2:13), — сказано в Божественном Писании, а человек плотолюбивый и долеревностный, как выражается церковное песнопение, так редко живет духом! Всегда, впрочем, при этом мысль наша переносится на небо в мир ангелов, духов, о которых довольно говорят вам и слово Божие, и церковное бытописание. Молитва духовная для нас прежде всего поэтому есть молитва ангельская. Ангелы, по свидетельству Самого Господа, всегда видятлице Отца Небесного (Мф.18:10), а следовательно, они и постоянно заняты Богом. Иного порядка дел на небе представить нельзя.

Первое, таким образом, что с определенностью можно сказать о молитве духовной как молитве духов, есть постоянное богомыслие. Тайновидец Исайя также зрел окрест Господа стоящих Серафимов, которые взывали друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! (Ис.6:3.) При рождении Богочеловека также оглашало землю ангельское славословие. Заключаем из этих и им подобных свидетельств, что молитва духов небесных состоит в богохвалении. Довольно для нас и этого. Такова, следовательно, должна быть и на земле молитва духовная, то есть она должна состоять в постоянном богохвалении. Но человек не ангел. Вб-первых, он есть дух, облеченный плотью и ей связанный с вещественным, во всех отношениях ограниченным, многочастным и изменчивым бытием. Во-вторых, он есть дух грешный, от множества грехов своих не имеющий часто дерзновения на ангельское богохваление. Что же делать? Ради плотяности и греховности человека не представлять же молитвы христианской в ложном виде. Образец есть и находится у всех перед глазами. Примеряй к нему себя, кто насколько может!

Но не смущай себя напрасным страхом, ревнитель духа и всего духовного! Иго Мое благо, и бремя Мое легко, - сказал Господь (Мф.11:30). Молитва духовная не есть занятие одного духа, но вместе и всего существа человеческого; не потому Христос назвал молитву христианскую молитвой духом и истиной, что она должна быть совершенно отрешенным от тела упражнением человека, а потому, что имел в виду пристрастие иудейской Церкви к одной молитвенной внешности, за которой как бы не оставалось места упражнению духовных сил молящегося и которая молитву превращала в бездушный обряд. Но как было во времена древние, так и во всякое время может быть, что одна часть людей привяжется к внешности в молитве, а другая будет исчерпывать до глубины ее внутренние сокровищами в духовной молитве уместно различать молитву внешнюю и внутреннюю. Различие это, впрочем, не такое, по которому бы одна из них уничтожала другую. Сам Господь наш Иисус Христос, первый из истинных поклонников Отца Небесного, молясь душой, молился и телом, следовательно, Своим примером навсегда сочетал и внутреннюю, и внешнюю молитву в одну истинную христианскую молитву, которую, конечно, никто не усомнился назвать духовной. Скажем несколько слов и о внутренней, и о внешней молитве..

1. Чем влечется жаждущая лань на потоки воды? Телесной потребностью, вещественными условиями своей жизни — тем, что мы в себе назвали бы внешней стороной нашего быта. Но совсем иное влечет нашу душу к Богу — не зависящее от нашей телесной жизни и принадлежащее к другому кругу или роду ощущений, который за неимением более точного слова мы называем внутренним миром. Это внутреннее и есть, так сказать, седалище молитвы. Без него и вне его она невозможна и немыслима. Совершаясь внутри существа нашего, она по тому самому есть молитва внутренняя, тайная, мысленная, умственная, или умная, как называют ее люди, по преимуществу упражнявшиеся в ней.

Она есть занятие, творимое в уме, или «умное делание» человека, как называют ее те же святые мужи; это невидимая, нечувственная, безмолвная, безвидная беседа человека с Богом, т.е. помыслы, или божественные движения, чистого сердца и мысли, которые, по выражению подвижников, суть «гласи кротцы, имиже благочестивые души Тайному тайно поют» (Добротолюбие. Часть 2, гл. 38). Она есть непрестающее возведение, или возношение, всех сил души к Богу, как бы постоянное мысленное «хождение пред Богом», пред стояние Ему, созерцание Его, величание Его, поклонение Ему, равноангельное видение лица Его… Начинаясь в уме, она проникает во все душевные силы человека и объемлет собой всё его существо.

Братия! Та ли это молитва, которой мы молимся? Не другая ли она — предоставленная одним отшельникам, одним великим подвижникам, молящимся за весь мир? Нет. Двух молитв нет, как нет у человека двух душ. Но что же недоумеваем перед высотой своей молитвы и как бы страшимся ее мы, призванные к общению с Богом? Для нас не может быть уже ничего высокого и недоступного после того, как Сам Бог запечатлел нас Своим Духом, непрестанными за нас ходатайствующими воздыханиями неизреченными (Рим.8:26). Ах, если бы только услышать эти божественные воздыхания! Тогда никто не убоялся бы никакой высоты, а напротив, взыскал бы ее; и чем она выше, тем охотнее устремился бы к ней. Господи! Воздвигни силу Твою, и приди спасти нас (Пс.79:3)..

2. Когда такое почти исключительное значение в жизни христианина имеет молитва внутренняя, что сказать о так называемой внешней, которую в противоположность молитве умной называют еще устной, потому что главным образом она совершается при участии уст? С одной стороны, она есть конец или завершение молитвы внутренней. От избытка сердца говорят уста, - сказал Господь (Мф.12:34), от полноты внутреннего хваления и чествования происходит славословие уст и поклонение тела; с другой стороны — в свою очередь — ее начало, потому что она есть первое и побудительнейшее средство расположить душу к молитве внутренней. Мысль человеческую занимавшиеся самоиспытанием люди уподобляют птице, постоянно перелетающей с места на место. Как ни сильно была бы возбуждена чем-нибудь душа, но если, думая о возбудившем предмете, она постоянно уносится от него, то и само возбуждение слабеет до того, что, наконец, совсем исчезает. Ее удерживает при нем слово. Слово собирает ум, движет, останавливает, привлекает, направляет, руководит им; кратко: подчиняет себе душу. Так робеющий человек иногда придает себе мужество своим собственным голосом. Стих церковной песни, пропетый по привычке, ненамеренно, вдруг дает иногда богомысленное настроение человеку в так называемые «самые веселые» минуты. И одно ли слово так действует? Нет, но и многие из движений тела, которые также называют языком души. Подними к небу руки твои, — говорят учителя молитвы, — и ты поднимешь свои мысли. Склони чело твое к персти земной, и ты упадешь с высоты превозношения. Приложи к сердцу руку твою, и оно изнесет вздох сокрушения. Теплота сердца отверзает уста, как бы стремясь выйти ими вон, когда есть избыток ее в душе. Уста, в свою очередь, своим словом стучат в дверь сердца и вносят в него теплоту, когда ее недостает душе. Такой круговорот есть самое обыкновенное явление в нашей духовной жизни.

Братия! Великое приобретение или великое лишение несет нам с собой молитва устная. Обыкновенно она бывает не наша собственная, не нами сложенная, а чужая, готовая, заимствованная у Церкви. Таким образом, то, что излилось из одной души, очищенной и освященной великим и трудным подвигом, достается другой душе даром, вводит ее в чужой труд или, лучше, в воздаяние за чужой труд. Высокая и блаженная доля! Бывают действительно чудные перемены в сердце — иногда от одного слова молитвы, проникнутой духом великого боголюбца. Но бывает и совсем напротив.

Чужое слово, не находя себе никакого созвучия в душе, пролетает сквозь нее, не оставляя по себе никакого следа, бывает, как медь звенящая или кимвал звучащий (1Кор.13:1). Между тем, человек думает, что он молится и привыкает, таким образом, в молитве видеть одно упражнение языка, один обряд, часто тяжелый и неприятный, обыкновенно бесполезный, а иногда и прямо вредный для его духовной жизни. Говорить ли о том, как редко молитва внешняя приводит нас к внутренней и как часто, напротив, и внутренняя в самом начале своем спешит у нас перейти во внешнюю и, перейдя, немедленно рассеяться?

Но говорить и ничего не делать — не есть ли и это также одно напрасное упражнение языка?.

3. Собравшимся в этом святом и всечестном храме на общую молитву верующим может показаться странным вопрос: что нам думать об этой общей, или общественной, молитве? Но за стенами молитвенных собраний слышится подобный вопрос. Не обойдем его и мы. Молитвы умной и молитвы устной разве недостаточно для того, чтобы из них составилась полная и вседостаточная молитва христианская? К чему еще существует и заповедуется молитва общественная? Для чего воздвигаются всенародные молельни или храмы? Зачем установлены особенные дни и часы для общих собраний на молитву? На что придуманы чтение и пение, и притом в одном определенном виде, одного содержания, одного выражения? Много важных вопросов! Ответим на них по возможности проще.

Признавая, что молитвы внутренняя и внешняя необходимы человеку, представим себе, что один из членов многочисленного семейства желает помолиться Богу, а другие члены семьи занимаются в то же время каждый своим делом или бездельем. Молящийся как человек легко развлекается всяким посторонним впечатлением. Удержится ли он в молитвенном расположении духа, когда не только ни в ком не находит сочувствия своему занятию, а напротив, еще отовсюду встречает ему препятствие? Конечно, нет. Итак, самый простой порядок дел внушает целому семейству отделить для молитвенных упражнений особенное место в доме и назначить определенное для этого время, в которое бы все, настраиваясь на один и тот же молитвенный дух, совершали общую молитву в таком месте, от которого устранено всё, что может мешать ей, вызывая память обыденной суеты. А нужно ли говорить, что общество есть сложное семейство? Общественная молитва не является случайно и не составляется искусственно, а устанавливается необходимо вследствие незаглушимых требований человеческого сердца и самых простых внушений благоразумия.

Человека нечто тайное постоянно движет идти и поделиться с другими своими чувствами. То же самое нечто заставляет его и молиться с другими. Он безотчетно верит не только в вещественную, но и в духовную силу общения с другими. Христианство как во многих других случаях, так и здесь раскрыло требования природы человеческой во всей ясности их оснований. Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них, — сказал Господь (Мф.18:20). После этих Божественных слов оказалось не только уместным, но и весьма законным сходиться людям на молитву. Но христианство ведет своих верующих еще далее. Христианская литургия не есть только молитвословие, которое может совершать кто угодно и где угодно. Она есть тайнодействие, умилостивительное жертвоприношение, истинное предстояние Богу, действительная, прямая и непосредственная беседа детей к Отцу Небесному, действительное и существенное общение с Богом через посредство Богочеловечества Христова, действительное, несомненное и непременное очищение, освящение, прощение и благословение. Вот почему христиане спешат в свои церкви на богослужение так охотно, так неудержимо, можно сказать! Где литургия, там Христос. От этого, если бы кто и хотел, не может отказаться.

Но собрание множества народа, теснота, духота, шум, передвижка, переговор взоров и языков, столкновение характеров, привычек, предрассудков, самолюбий и прочее, что как бы неизбежно при общественной молитве, не способствуют ли скорее ослаблению, чем усилению молитвенного настроения верующих? А худые примеры худых молитвенников? А неизбежное стеснение чувства добрых молитвенников? А столь удобная школа лицемерия, самообольщения, самонадеяния и духовной гордости?

Братия! Если всё это мы знаем и обо всем имеем дерзновение говорить всенародно, то не стоит ли дело того, чтобы общими усилиями взяться за него и устранить от Церкви Божией позорное для нее зло? Не все ли мы сходимся для молитвы и единственно для молитвы? Зачем же вносить с собой целый дом и весь мир? Нет, не общественное богослужение виновато в том, что мы выходим из церкви с тем же, с чем вошли в нее. Не оно излишне, а мы оказываемся лишними в Царстве Христовом. Не оно непригодно для света, а так называемый свет, видно, является негодным при Божественном освещении. Вот что надобно говорить и думать. Мы собираемся в храм Божий не с тем, чтобы учиться недостаткам друг у друга, а чтобы взаимно одушевляться чувством общего благоговения и умиления. Нам известно, что и один плачущий может тысячи других подвигнуть на слезы. Молитва есть плач души боголюбивой. Голос молящегося предстоятеля Церкви, проникнутого до глубины сердца сознанием своего блаженного общения со Христом и Богом, разве не силен увлечь за собой к Престолу Вседержителя всю полноту верных?. Для совершения важного дела требуются и соразмерно важные средства. Чтобы молитва действительно была, и была успешна, надо молящемуся поставить себя в самые благоприятные для этого условия. Не подумаем, что самое естественное и приличное человеку есть вместе с тем и самое легкое для него, самое обыкновенное у него. Что свойственнее, например, чем принятие пищи? А бывает же время, когда пропадает всякий позыв на нее. Или другой пример: выше, дороже, увлекательнее чтения и размышления мы, читающие и размышляющие, ничего представить себе не можем; а между тем, сколько есть людей, не разумеющих этого занятия и отвращающихся его! Ясно, что как ко многому другому, так и к молитве человека надобно располагать и побуждать.

Укажем на те условия молитвенного делания, которые находятся в наших руках..

1. Первое, чем заявили себя миру ревностные искатели Царства Божия, ставшие для нас образцами совершеннейшей молитвы человеческой, была их «созерцательная жизнь».

Созерцание, как видно отчасти из самого слова, есть или совокупное зрение вещей, составляющих зримый мир, или зрение их, сопровождаемое размышлением. Созерцать значит не просто смотреть на мир, но думать или мудрствовать о нем. Созерцатель и мудролюбец есть одно и то же. Христианский созерцатель должен отрешать свое зрение и внимание от всего частного, изменяемого, преходящего и занимать дух свой единым, вечным, неизменным или настоящую, преходящую действительность считать печатью, образом, отражением истинной, вечной действительности Творческой; в самой беспрерывно меняющейся суете всего окружающего усматривать таящуюся вечность, а в себе самом — существо высшее и честнейшее самых великих явлений мира, наместника Божия на земле, носителя Святаго Духа. Такой взгляд созерцателя на всю совокупность видимого и познаваемого бытия легко отрешит его от гнета уз, связывающих бессмертный дух с брением и тлением, облечет его как доблестного подвижника несокрушимым всеоружием богоприличного отвлечения и направит, как обуреваемого мореплавателя, к той единственной точке, где для него — пристанище спасения. Для созерцателя молитва есть не только легкое и естественное, но и прямо неизбежное дело. Она есть то же самое созерцание, перешедшее от ума в сердце.

Поучительный пример этого представляет нам древний и святой миросозерцатель, о котором нельзя умолчать, когда речь идет о молитве. Небеса проповедуют славу Божию, - размышлял он, - и о делах рук Его вещает твердь… Он поставил в них жилище солнцу,., и ничто не укрыто от теплоты его… И вдруг после спокойного размышления в восторге духа воскликнул: Закон Господа совершен, укрепляет душу откровение Господа верно, умудряет простых. Повеления Господа праведны, веселят сердце; заповедь Господа светла, просвещает очи. Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни истина, все праведны; они вожделеннее золота] Концом же всего размышления была теплейшая покаянная молитва (Пс. 18; 2, 5, 7–11) — урок всем нам, по его богодухновенной книге наставляемым Церковью молитве!

Но само собой разумеется, братия, что ничто так не враждебно молитве и ничто так не должно быть избегаемо молящимися, как противоположное созерцанию и отвлечению развлечение, занятие всем и ничем вместе, устремление мысли вслед всякого предмета и немедленный отбег ее от всякого предмета, собственно говоря — не занятие, а покой или сон ума и сердца. Учителя молитвы дают полезный совет — при молитве не смотреть никуда, кроме святой иконы, и стараться не иметь надобности даже в помощи священных изображений. Молитву умную они называют «безвидной и невоображенной». Наиболее благоприятным временем для нее полагают ночь с ее непроницаемым мраком, который их созерцанию придает беспримерную чистоту, а их молитвенному упражнению — необходимую теплоту..

2. Бывают минуты в жизни, когда у человека, как говорится, бывает душа не на месте. До созерцания ли ему тогда? Как предаться ему размышлениям о Творце и твари, о следствиях и причинах, о явлении и сущности бытия, всеобщей связи, последней цели — ему, всё внимание которого поглощено ежеминутными столкновениями с людьми, неустройством своего домашнего или общественного быта, неудавшимися расчетами на дары природы, обманутыми надеждами на свои силы и проч., и проч. И какой, следовательно, ожидать ему или от него молитвы?

Второе, что необходимо требуется от молящегося, есть невозмутимое спокойствие, стяжеваемое мужеством, терпением, умеренностью, рассудительностью и всего более — преданностью воле Божией. Умную молитву уподобляют поверхности воды, налитой в сосуд. Когда сосуд стоит спокойно, мы можем видеть в нем, как в зеркале, чистый и ясный образ окружающих предметов, но пусть произойдет и самое малое сотрясение сосуда или дуновение на него извне, — видение немедленно исчезает. При этом учители молитвы советуют иметь и телесный покой, столь благоприятный «деланию ума», советуют упразднение по временам орудий чувствования, одним словом, внушают как можно менее давать простора телесной жизни, чтобы вызывать взамен ее деятельность духовную. Но и этого недостаточно. Смирив и утишив тело, мы еще не освобождаемся от живости чувств — живости, услужливой часто во вред духовной жизни. Ибо что пользы в том, если кто-нибудь, избегая, например, света, затворит двери и окна комнаты и зажжет в ней свечу или целый костер дров? Пусть и глаз не смотрит, и ухо не слышит, и нос не обоняет, но за них всё то же сделает воображение. Эту неутомимую способность души преимущественно и должен умирять молящийся.

Всякое возмущение телесное или душевное, не поддерживаемое воображением, скоро перестает, но разженное им и потом раздраженное поздним сопротивлением может произвести вместо «умной» молитвы безумное исступление. В истории подвижничества небезызвестны плачевные примеры того, как великие угодники Божий, стоявшие, на высоте непрестанной (1Сол.5:17), или серафимской, молитвы, увлекшись воображением, до того удалялись от Бога, что теряли саму способность молиться, отрицали саму нужду молитвы. Не для нас, ленивых и рассеянных, примеры такие, но что у великих является в виде редких и тяжких искушений, то у нас, малых, обнаруживается ежеминутным, смешным и жалким похотствованием плоти на дух. Горестно то, горько и это.

3. Чем же обуздать живость чувств и удержать беспокойную деятельность воображения? Непрерывным и напряженным вниманием. Это третье условие успешной молитвы. Его требует от молящегося, с одной Стороны, чрезвычайная как бы тонкость, или духовность, его занятия, при которой не может быть резко отличающейся постепенности в ходе одних предметов за другими, какая бывает в обыкновенных делах человеческих, а потому требуется особенная сообразительность и сметливость, чтобы видеть взаимную связь всего, что происходит в душе, и понимать всё, иногда весьма важное, значение самых мелких летучих ощущений. С другой стороны, крепкая и напряженная молитва естественным образом вводит человека в ближайшее сношение с миром духовным, делает его «собеседником ангелов», как воспевает Святая Церковь, и по мере того, как молящийся более и более приближается к лику ангельскому, ему всё чаще грозит опасность встретить духа заблуждения (1Ин.4:6), преображающегося также иногда в ангела света (2Кор.11:14); и потому снова нужно ему строжайшее внимание ко всему, что соприкасается с его молитвой. При таком неусыпном самонаблюдении ему не трудно будет открыть таящиеся между различными видоизменениями его молитвенного состояния глубины сатанинские (Откр.2:24). Но и здесь нужно хорошенько смотреть, чтобы нечистая сила не прикоснулась к самому этому наблюдению и не употребила его как орудие своего наваждения. Преследование минувших чувств, желаний и мыслей может отвлечь дух человека от молитвы к пустому и праздному обзору всей прошедшей жизни, вызвав к нескончаемой работе еще более опасную для молитвы, чем воображение, силу души — память.

Исследователи естества нашего не находят слов, чтобы довольно выразить свое удивление перед этим поистине дивным и предивным деятелем духа нашего, так гласно свидетельствующим о его бессмертии. Но когда испорчена машина, братия, то самые лучшие и важнейшие части ее оказываются и наиболее препятствующими ее ходу и действию. Как вредно относится к молитвенному занятию часто совершенно ненужная, незванная и нежданная пособница мысли, память, об этом опять надо спросить тех же великих подвижников, которым и в однообразии пустыни, и во мраке пещеры виделись во всей подробности и наглядности действительного бытия всё те же давно минувшие обстоятельства их жизни, вызываемые вопреки их воле всякой окружавшей их вещью, а за отсутствием ее — всяким движением и ощущением их собственного тела, всяким звуком, всяким словом их собственной молитвы, наконец! И хорошо, если бы припоминалось при этом то, что содействует их молитвенному настроению. Нет, к великой скорби подвижник замечает, что как-то и почему-то припоминается ему только такое, что разом рассеивает и убивает его молитву. Для внимательных понятно, чьим участием и ухищрением это совершается.

4. Укажем еще на одно пособие делу, о котором стоит непрестанно думать и заботиться всякому христианину. Когда говоришь о молитве, то чувствуешь, что как бы чего-то недоговариваешь, если умалчиваешь о посте. После того, как Господь наш Иисус Христос сочетал молитву с постом в одно чудодействующее средство против важнейшего из недугов человеческих, непозволительно, коснувшись одной его половины, оставить в стороне другую. Итак, за несомненное надо полагать, что как для поста нужна молитва, так для молитвы нужен пост. Во дни великих праздников мы не будем простирать нарочитого слова о посте. Упомянем лишь, насколько он относится к молитве.

Верные учению своего Учителя ученики Христовы, как видно из книги Деяний, предваряли молитву постом: совершив пост и молитву и возложив на них руки, - сказано о них (Деян.13:3). Для возложения рук потребовалась молитва, а для молитвы оказался нужным пост. Почему бы это? Тайну этого союза молитвы с постом поведал нам великий боголюбец и наш ежедневный наставник в молитве — царь и пророк Давид. Изнурял постом душу мою, — говорил он о себе, вследствие чего молитва его в недро его возвращалась (Пс.34:13). Видно, таким образом, что пост содействует смирению души, а смирение уже открывает доступ и молитве.

Что гордость и молитва несовместны, об этом и говорить не нужно. Остается решить, точно ли пост смиряет душу. Что есть пост? По первому понятию — малоядение, ху-доядение, ядение так и настолько, чтобы поддержать телесную жизнь. Пост есть произвольный отказ, наказание и вразумление себе, исправительная мера, самоосуждение, самоосмеяние. Постящийся человек не может забыть, что он сознал себя недостойным даров природы и милостей Божиих, которые ищет возвратить себе покаянием. Постящийся человек есть человек молящийся не сердцем только и не языком, а всем существом своим. Пост есть молитва глубоко сознанного, паче нежели мытарево недостоинства человека перед Богом. Очевидна поэтому связь его с молитвой и великая вспомогательная сила его молитве. Но не пройдем молчанием того нарекания на пост, будто он делает людей раздражительными, сварливыми, ничем не довольными, а, следовательно, и неспособными к молитве.

Брат! Пост ли это делает? Нет, это делает голод, у которого нет ничего общего с какой бы то ни было молитвой, или необузданное своеволие, для которого место за пределами Христовой Церкви, или наконец — рабское подчинение привычке, сводящее человека на степень бессловесного животного. Взамен того нам указывают на пример сытого и всем довольного человека, который будто бы в преизбытке благополучия разблажается сердцем и становится сколь, с одной стороны, добрым и снисходительным к другим, столько же с другой — смиренным и благодарным перед Подателем благ.

После всего, что мы слышали о молитве христианской, ее существе, разных видах и споспешествующих условиях, можно спросить себя: к чему послужит нам, что мы знаем о ней то или другое? Разве хватит у нас, у кого-нибудь, сил взойти на высоту ее? А стоять и смотреть только на высоту, достойно ли христианина? Но хорошо уже и то, братия, если знание послужит к смирению гордости нашей и к возвеличению славы святой веры нашей, вводящей человека в лик ангелов. Между тем, кто с простотой и теплотой сердечной предан Церкви, тот, без сомнения, не мог не заметить, что даже подвижническая «умная» молитва, несмотря на трудность ее, знакома душе его.

Святая Церковь между прочими тайнами спасения нашего содержит в себе и ту великую и утешительную тайну, что незримым и неощутимым образом одухотворяет и совершенствует нас. Так и самого немощного, но послушного сына своего она может восставить и утвердить на подвиг неустанного молитвословия. Стоит только полюбить церковное богослужение, и молитва, так сказать, сама пристанет к человеку и не отстанет от него до самой смерти. Итак, вне святой Церкви молитва и высока, и далека, и тяжела, и даже страшна, а в Церкви она при нас и наша. Кто не испытывал в самом деле, как слова и даже целые песни церковные иногда до того западают в душу, что как бы навсегда остаются там? Кто не повторял дома среди занятий совершенно житейских, среди помышлений, совершенно чуждых молитвенному упражнению, как бы нудимый чем слов: Господи помилуй! Боже мой! Мати Божия! и проч. Что всё это значит? Это она — духовная, умная, непрестанная, христианская молитва! Она, братия, только не полная, не созревшая, даже, может быть, не сеянная, занесенная в ум без его ведома и содействия, подобно тому, как заносятся хлебные семена на ниву, которая не была приготовлена для посева, а только находилась близ места жатвы. Что же будет, если эту ниву благую засеять всю зерном? Господи, научи нас молиться! Аминь.