Проповедь в Неделю четвертую по Пасхе

Надежда не постыжает

Рим.5:5

Как отрадно принимать уроки жизни христианской от людей, которые были самовидцами Господа нашего Иисуса Христа! От одного этого и доверчиво слушаешь, и охотно изучаешь урок. В две предшествовавшие недели святая Церковь приводила нас к такого рода блаженным учителям и заставляла нас учиться у них христианской вере и любви. И третий дополнительный урок о христианской надежде мы можем выслушать также от одного из самовидцев нашего благого Учителя.

Мы слышали из евангельского чтения (Ин.5:1–15), что тридцать восемь лет несчастный расслабленный поддерживал в себе беспрерывно угасающий луч надежды, пока увидел, наконец, перед собой свет к просвещению язычников и славу… Израиля (Лк.2:32), а с ней и конец своим страданиям. Какая высокая надежда! Несчастному всего легче было ослабеть духом, дойти до отчаяния! Столько раз напрасно ждал он человека, который бы, когда возмутится вода, вверг его в купальню. Его как бы нарочно милосердие Божие обходило, забывало, не видело. И всё он жил надеждой! Помнил, что в прошлое лето ангел сходил в купальню; думал, что сойдет и в следующее лето. Между этими двумя помышлениями страдальца 38 лет вращалась его неослабная, искушенная терпением надежда, которая, наконец, и не постыдила его. Надежда есть душа христианской жизни. Ее завещал человечеству Господь Иисус, возносясь на небо (Мф.28:20. Мк.16:17–18. Лк.24:49. Ин. Глл. 15 и 16). К ней отсылали верующих слова первых утешителей осиротевшей Церкви — ангелов: Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо (Деян.1:11). Вся первенствующая Церковь жила этой надеждой и завещала ее всему дальнейшему христианству. Что она для нас и что мы для нее?

А. Что говорит человеку его надежда? Главное и существенное то, что жизнь его всегда с Богом, где бы, когда бы и как бы он ни жил. Откуда может происходить эта преблаженная уверенность? От двух известных нам величайших дел Божиих: творения и искупления.. Тайна человеческой надежды — одна и та же с тайной бытия земного. Земля есть жилище человека, его владение, собственность, со всем, что на ней существует. Для человека она предназначена, создана, устроена, приспособлена; ему дана и подчинена, перед ним старается выказать свою готовность служить ему своими силами, сама предлагает ему всё нескончаемое богатство своих произведений, даже заставляет его принимать, свои дары. Со своей стороны человек ищет земли, беспрестанно обращается к ней всеми силами существа своего, требует от нее всего ему нужного, пользуется ей. Таким образом, между ним и землей всегда есть некоторый неразрывный союз даяния и принятия, желания и удовлетворения, предположения и исполнения. Вот начало надежды человеческой! Человек и земля равно суть твари — произведение одной Мысли, одной Воли и одной Силы, благоустроившей их друг для друга.

В этой первоначальной школе своих неизменных отношений к природе человек научается надежде прежде, чем уразумеет закон, дающий ему право надеяться, подобно тому, как младенец прежде научается понимать свою мать, чем узнает язык ее. Уразумев этот закон, свидетельствуемый строгим порядком мира, он, с одной стороны, укрепляется в своей надежде там, где видит себя чем-то общим, как бы тождественным с землей, а с другой стороны, слабеет в надежде везде, где она относится к предметам, не подходящим под усвоенный закон. Вот начало человеческого ненадеяния! Весьма скоро замечает человек, что земля не всегда показывает себя послушной ему, и увидит, что она даже и там, где он как бы имеет право ожидать себе того или другого от нее, действует наперекор ему. Еще более несоответствия своим чаяниям человек встречает в своих отношениях к подобным ему, к людям, менее, чем земля, подчиненных какому-нибудь одному закону жизни и нелегко дающих угадывать их образ мыслей или проникать в их таинственные цели.

Наконец, независимо от земли и людей дает себя разуметь в мире еще некая особенная, таинственная, незримая, непостижимая Сила, всесвободная, всемогущая и вездесущая, которая еще менее может быть понята и предугадана и потому еще более может не соответствовать ожиданиям нашим. В дополнение всего сам человек до того бывает неверен себе, что весьма редко может положиться на себя вполне… При таком неустойчивом и нерешительном положении своем среди мира, беспрестанно волнуемый то тем, то другим желанием своей изменчивой воли, то здесь, то там встречающим отпор и неудачу, — на чем может успокоиться человек? На источнике бытия своего — на Творце. Это единственно возможный ответ. Всемогущий, всё вперед усмотревший и всё предуставивший Виновник всего, Которому известны цель миробытия, значение всякого существа в мире и взаимодействие всего сущего, создал человека по Своему образу, вдохнул в него Свой дух жизни, сделал его по преимуществу Своим в бесконечном ряду существ, вызванных вместе с человеком к бытию.

Это свойство человека с Богом, это как бы сыновство его и есть то, что непрестанно сообщает нашему духу ублажающее и подкрепляющее чувство надежды, что удерживает его от отчаяния в виду самых страшных и неотвратимых опасностей. Надежда, как и вера, имеют в себе также чудодеющую силу, тайна которой (как и тайна первой) заключается в нашем богоподобии. Чем менее кто размышлял, надеясь, тем сильнее надеется и — присовокупим — тем реже обманывается в надеемом. Как сила духа, надежда вместе со всем, что человек теряет, а Бог возвращает, есть дарование Божие (Рим.15:13), а как упражнение духовное, она есть вместе с тем и добродетель. Такова надежда в смысле богословского исследования. Ею-то — богонасажденной и богодвижимой — человек укрепляется против грозных сил стихий, ратует против бед и напастей, утешается в скорбях и болезнях, ею побеждает уныние, малодушие, тоску и всякий прилог порабощающей страсти, в ней находит побуждение и средство отрешиться от изменчивого и обманчивого века и прилепиться к Царю веков, нетленному, невидимому Богу (1Тим.1:17); ею, так сказать, носится поверх этой недоведомой бездны, которая называется телесной, или физической, жизнью, и ею перелетает тот ужасающий рубеж, который известен под именем смерти…

Так бы надлежало быть, но так ли бывает? А что же значит тот глухой ропот, то страстное ожесточение, то ничему не внемлющее отчаяние, чьи горестные явления доводится видеть или слышать то здесь, то там и в наше утвержденное верой время, и в нашем просвещенном обществе? Не будем говорить здесь о всех путях, которыми доходит человек до безнадежности. Остановимся на одном, самом общем. Человека как бы гонит на этот путь несчастье. Достаточно к тому, если раз оно случится неожиданно и против всякого расчета. С избытком и преизбытком, если повторится, и притом вскоре и вопреки мольбам. Тогда уже прямо возносится безутешный вопль: судьба преследует! А когда преследует, и притом судьба, — где и какое место надежде?

Братия! Как много надо учиться человеку, чтобы научиться понимать самые простые вещи! Меня преследует судьба, следовательно, мне не остается ничего, кроме отчаяния. Есть ли смысл в этом? Тогда только у человека могло быть истинное и поистине ужасное отчаяние, если бы он не заметил над собой никакой судьбы, если бы, по несчастью, пришел к убеждению, что всё в этом мире и в его собственной жизни есть один случай, одно неразумное течение или сцепление обстоятельств.

Что такое судьба? Судьба есть Промысел Божий. А где Промысел, там безнадежности нет места. Где Промысел, там неизбежное убеждение, что не я сам, один, своим умом или неразумием, еще менее — мир, всего менее — слепой случай, или что то же — никто, причина моего несчастья. Как ни странно, ни тяжко слышать, а христианину от имени Христова надобно говорить: если ты заметил, что у тебя есть судьба и особенно судьба преследующая, радуйся, благодари и надейся! Это значит, что ты чем-нибудь привлек к себе особенное внимание Божие, которое немыслимо без любви Божией. Нам ли, своим для Господа Иисуса Христа, до конца Им возлюбленным (Ин.13:1), нам ли, любовью Его порожденным и воспитываемым для вечной жизни и на любви устрояющим наилучшие и самые дорогие отношения свои друг к другу, не разуметь тайн любви Божией? Разве опытами своей собственной жизни, ежедневными состояниями своего собственного сердца мы не могли убедиться, что любовь, хотя всегда есть внимание, но не всегда угождение; хотя всегда — милость и жалость, но не всегда ласка, и особенно не всегда потачка?

Устраним и остаток недоразумения. В людях иногда внимание может быть и недоброжелательным, но в Источнике и Подателе благ — Боге — никогда. Следовательно, верно, свято и непреложно то, что если внимание Божие видимо в жизни нашей, то единственно для нашего счастья, хотя бы оно и не вскоре оказалось достоянием нашим. Есть у любочестивого духа нашего всем сродное стремление быть известным, а если можно, и близким лицу высокому. Для чего? Большей частью и сам не знаешь, для чего. Для какой-то сокровенной надежды на какое-то неведомое благо.

Возвеселись же духом, всякий — истинный и мнимый — несчастливец! То Лицо, Которое обратило на тебя Свое превысочайшее внимание, есть Бог. Какое же несравненное счастье быть не только известным, но и близким Богу. Здесь-то и может, и должна раскрыться во всей широте не-престающая надежда на бесконечное благо. Твоя бедная и тяжкая доля есть борьба с Богом, укрепляющая и спасающая тебя. Так ты и смотри на нее, но возымей мужество сделать больше. Возьмись крепко за судьбу свою, как бы жестока и неприятна она ни была, и говори ей вместе с праотцем: Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня (Быт. 32; 26). Она объявит потом и тебе свое чудное имя, после чего на всяком месте, где случится с тобой благодарованное искушение несчастья, ты призовешь Бога и скажешь: Я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя (Быт.32:30)!. Любимец Божий христианин, кроме общего основания человеческой надежды, носит в себе залог еще другого, особенного, крепчайшего и блаженнейшего упования — упования о Господе Иисусе, утверждающегося на Богоче-ловечестве Христовом. В лице сшедшего с небес нас ради человек и нашего ради спасения, воплотившегося и вочеловечившегося Единородного Сына Божия человеколюбие Божие открылось таким поразительным образом, что недостоинство человеческое отказывалось нередко верить своему высочайшему возвеличиванию. Неудивительно. Столько веков люди жили Богом, не зная Бога, не видя и не разумея дел Его, отвращаясь от Него. Столько веков, по слову апостола, безбожники в мире (Еф.2:12), не имущие надежды (1Сол.4:13) верили и разуверялись, заблуждались и обманывались, что могли уже и не поверить столь великому откровению любви Божией, несущему с собой такое обилие упования, такое множество щедрот, утешений и благословений… Неудивительно, ибо и теперь благодатное единение человека с Богом во Святом Духе грехолюбивому и загрубевшему в делах суеты христианину кажется также невероятным, превращается у него больше в предмет ведения, нежели сердечного убеждения. Неудивительно потому, далее, что вместе с верой и надежда на Христа у нас превращается также в одно холодное ведение.

Но несмотря на всё, что думает, чувствует и делает человек, носящий нередко только одно имя христианина, христианская надежда всегда неизменно остается одна и та же, потому что Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр.13:8). Кто захочет отдаться ей вполне и совершенно, тот не постыдится никогда в своем уповании. Се Я с вами во все дни до скончания века (Мф.28:20), — сказал Господь, а где Он есть, там есть всем Своим вниманием, попечением, всеведением, всемогуществом. Следовательно, остается Ему только благоизволить сделать то, на что надеется христианин, и оно будет, по Его неложному обетованию — все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, и будет вам (Мк.11:24), и если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю (Ин.14:14). Это Его верные, непреходящие слова. Можно ли после этого подумать, что христианин когда-нибудь будет обманут в своей надежде, оставлен Богом?

Так! Но тысячи затаенных вздохов готовы явиться возражением против отраднейшего из убеждений человеческих. Может быть, жизнь многих из нас преисполнена примерами разрушенных предположений, несбывшихся желаний, неуслышанных молений, обманутых надежд, напрасных ожиданий. Как удержать себя против напора невольного сомнения в том, на чем бы рад был успокоиться духом? Христианин, побуждаемый верой возлагать надежду свою постоянно на Бога, всякий раз, как видит ее несбывшейся, получает повод сомневаться в действительности евангельских обетовании, а затем и во всем, чему научает святая вера. Как удержать его от этого погибельного пути? После стольких ясных и определенных заверений Самого Иисуса Христа о законности, непреложности и действенности христианской надежды, удовольствуется ли обезнадеженный верующий указанием на слова пророчества: Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших (Ис.55:8–9), — слова, приводимые в объяснение разительного несходства действия Божественного Промысла с видами человеческими? Или на слова апостола, отказывающие человеку во всяком праве перед Богом: кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает. А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «Зачем ты меня так сделал?» Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого? (Рим. 9; 18, 20–21.) Напротив, не найдет ли он, что подобные отзывы Божественного Писания могут совершенно упразднить христианскую надежду?

Братия! У Премудрости Божией найдется достаточно способов приблизить пути Божественных советов к путям человеческой надежды. Об этом менее всего следует заботиться христианину. Что верховный Раздаятель судеб действует независимо ни от чего, по одному собственному изволению, это так естественно думать, зная, что Промыслитель есть вместе и Творец всего. Но и в том, что Он призирает на человека и внемлет его мольбам, не напрасно убеждено сердце наше. В коренных и общих стремлениях сердца человеческого надобно видеть всегда мысль Самого Бога, Его неизменное определение, ставшее законом жизни нашей. Если Господь наш Иисус Христос заповедал нам обращаться к Богу, как к Отцу (Мф.6:9), то этим самым Он уже не только показал, что определения воли Божией не отнимают у человека его надежды на Бога, но и обозначил, что и почему движет Божественную волю на снисхождение к человеку.

Отец на то и отец, чтобы пещись о детях, которым через него дарована жизнь и в которых он видит свой собственный образ. Этот образ с воплощением Сына Божия Отец Небесный видит в нас уже не в тусклом подобии Себе инородного бытия, а в явственнейших чертах Своего собственного существа. Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин.17:21). Так взывал Единородный Сын, приводя нас, Своих братьев, к Своему Родителю.

Итак, с одной стороны, сладкой надежды нашей на Бога о имени Христовом нет возможности вырвать из сердца нашего. С другой, безмерное величие Божие в сравнении с нашим крайним ничтожеством грозит как бы совершенно отнять ее у нас, делая невообразимой и просто несообразной с понятиями о Боге ежеминутную, так сказать, помощь Его нам, и кому — нам? Если для человека непонятным и немыслимым кажется одновременное помышление Его о многих предметах, то из этого следует только то, что для него, по его ничтожеству, действительно невозможно такое дело, а затем остается думать, что для Бога, вследствие Его безмерного величия, оно возможно. Человекам это невозможно, Богу же все возможно (Мф.19:26. Мк.10:27), — сказал по одному случаю Господь Иисус Христос, давший самые решительные уверения в том, что промыслительная воля Божия относится ко всем людям и ко всем обстоятельствам их жизни и что Он Сам пребудет с людьми во все дни до скончания века (Мф.28:20), так что где будут двое или трое собраны во имя Его, там и Он будет посреди них (Мф.18:20), внимая их мольбе о всякой вещи к вечному удивлению не постигающего ума и радованию надеющегося сердца.

Б. Один отец привел однажды к Господу нашему своего недужного сына и обратился к Врачу душ и телес со следующими словами: Если что можешь, сжалься над нами и помоги нам. Не что иное, как надежда, привлекла несчастного просителя к Чудотворцу. Что же сказал ему Христос? Иисус же сказал ему: Если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему (Мк.9:22–23).

Великое значение для нас имеет ответ этот. Не всего, значит, человек должен ожидать прямо и непосредственно от Бога; весьма многое (чтобы не сказать всё, ибо сказано: всё возможно) он может дать сам себе. Не усомнимся это самое сказать и о всех видах христианской надежды. И то, и другое из указанных нами ее оснований не послужат ни к чему, если мы не сумеем воспользоваться ими.

Положим, что у нас заложено основание дома. Что пользы в том, если мы выстроим на нем легкую кущу, которая разлетится при первом порыве ветра, или еще иначе: если вместо того, чтобы строить дом, мы будем только думать о постройке? Разумеется, дома не будет. То же самое произойдет с надеждой нашей, если мы будем думать только о ней или станем созидать ее, так сказать, из ничего. Благоразумно не ожидать всего единственно и исключительно от умалившейся до служения нам любви Божией. Невозможно, конечно, не помнить утешительнейших слов Писания: так возлюбил Бог Мир, что отдал Сына Своего Единородного (Ин.3:16). Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? (Рим.8:32.)

Но можно ли забыть при этом, что любовь есть оружие обоюдоострое, что Бог наш есть огнь поядающий (Евр.12:29), а человек — прах и пепел (Быт.18:27)? И от своей — ничтожной — любви мы научаемся, что чем сильнее любовь, тем она взыскательнее. Можно ли подумать, что это же самое правило не применяется строжайшим образом к совершеннейшей и всесвободной любви Божией?

Если мы, — говорит Писание, — получив познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников (Евр.10:26–27). К кому относятся эти грозные слова? К нам, — говорит апостол, следовательно, к христианам. Следовательно, любовь Божия не препятствует совершаться над нами правде Божией или, лучше, побуждает ее к тому, достигая, наконец, страшной ярости огня.

Чтобы надежда наша на Бога и на Христа не была простым звуком, недостаточно христианину только быть любимым и затем не помышлять уже ни о чем, а надобно еще, во-первых, просить Иисуса Христа о том, чего желает душа наша. Просите, и дано будет вам (Мф.7:7), просите, и получите (Ин.16:24). Просить надобно не потому, что без этого Он как бы не знает нужд наших: знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Мф.6:8), а потому, что без этого Он не перестанет знать более, чем нужно для успеха просьбы нашей, а именно — наши ежеминутные оскорбления бесконечной любви Его, наше самонадеяние, самодовольство, самохвальство, наше как бы самопоклонение, которое в нас самих возбуждает такое необоримое отвращение! Просить же не всякий может, но только тот, у кого есть желание получить. Нужно знать, как просить, когда, кому, что и для чего просить, чтобы не оскорбить Подателя благих какой-нибудь грубой, или безвременной, или недоброжелательной, или бессмысленной, или, наконец, прямо несбыточной просьбой. Не знаете, чего просите (Мф.20:22), — раз и навсегда ответил Он всем, кто не на добро просит Его. Желаете и не имеете, - говорит ученик Христов, оставивший нам превосходные образцы объяснения Евангелия, — просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений (Иак.4:2–3). Это один из примеров злого, а потому и безнадежного прошения. А их тысячи.

Во-вторых, предаться Христу вполне и совершенно, возлюбив Его действительно всем сердцем, и всею душею и всеми силами (Втор.6:5), всею мыслию, всею крепостью и всем разумением (Мф.22:37. Мк.12:33. Лк.10:27), потому что Создавший все ради Себя (Притч.16:4), конечно, хочет, чтобы созданное, а тем более еще и искупленное Им, жило Им и для Него; потому что Даровавший человеку всю полноту благ имеет право на полноту человеческой признательности; наконец, потому что Положивший душу Свою за друзей Своих имеет всякую власть говорить друзьям Своим: Пребудете в любви Моей… Кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет (Ин. 15; 13, 10, 5–6). Это самое «засыхание» и есть большей частью то, чем должно объяснять несбывающиеся надежды наши; ибо имя Его — ревнитель; Он Бог ревнитель (Исх.34:14). Кто не с Ним, тот против Него (Лк.11:23). До ревности любит дух, живущий в нас (Иак.4:5). Между тем, не холодный и не горячий христианин, не думая об этом, обыкновенно Думает служить Богу и мамоне (Мф.6:24. Лк.16:13): в довольстве кланяется миру, в беде обращается к Богу; и напрасно потому воздыхает, унывает и ропщет, если надежда его обманывает.

Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет (Гал.6:7). Посеял рассеянность, получишь невнимание. Нет. Приблизьтесь, сказано, к Богу, и приблизится к вам; очистите руки, грешники, исправьте сердца, двоедушные (Иак.4:8). Христос страдал, скорбел, болезновал, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его (1Петр.2:21). Итак, кто действительно предан Христу, да покажет, что он приобщается Христовым страстям. Сокрушайтесь, — говорит апостол, — плачьте и рыдайте; смех ваш да обратится в плач, и радость в печаль (Иак.4:9). Пусть будет вся жизнь наша единой жертвой Христу во славу Божию. Тогда можно нам быть уверенными, что если чего попросим у Отца во имя Христово, то сделает, да прославится Отец в Сыне (Ин.14:13).

В‑третьих, терпеть, не упадая духом, и не колеблясь мыслью, и не ожесточаясь сердцем. Такое мужество души велико и потому, что вытекает из преданности Богу, но оно может иметь и свою особенную цену. Страдание и плач действительно легко преклоняют нас на жалость, но, кажется, более потому, что мы и сами часто подпадаем тем же страданиям, так что в других мы, некоторым образом состраждем самим себе. Иное можно думать о человеколюбии Божием. Лучший перед взором Вышнего и более угодный Ему — тот, кто наиболее проявляет в себе богоподобие. Не малодушием, конечно, не безутешным горем, не отчаянием знаменует в нас себя образ Всемогущего Бога, а силой духа, крепкой волей, равнодушием к изменяющемуся порядку жизни, высотой мыслей и невозмутимым спокойствием. Поэтому мужественный терпеливец, без сомнения, скорее малодушного несчастливца привлечет к себе внимание Долготерпеливого.

Мы слышали из уст Господних дивный закон Божественного мироправления: кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (Мф.13:12). То же можно сказать и о надежде христианской. У кого ее много, тому и само надеемое дано

будет и преизбудет, а у кого вместо терпеливого ожидания одно безуспешное уныние, у того может быть отнято и остальное благо как не ценимое им и бесполезное для него. Итак, братия, — говорит апостол, — долготерпите и вы, укрепите, сердца ваши… В пример злострадания и долготерпения возьмите, братия мои, пророков, которые говорили именем Господним. Вот, мы ублажаем тех, которые терпели. Вы слышали о терпении Иова и видели конец оного от Господа (Иак. 5; 7–8, 10- 11).

Кроме Иова, мы припомним и своего учителя на нынешний день — несчастного расслабленного. 38 лет терпел он, ожидая помощи себе, и не отчаивался, пока упование не спасло его. Послушаем, как говорит мужественный страдалец: Так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня (Ин.5:7). Если бы это были мы, то, наверно, к простому рассказу о неудаче присовокупили бы хоть одну жалобу на свою несчастную долю, а может быть, и не одну. Зато, в течение целых десятков лет человека не имея, он вдруг приобрел себе помощника — Бога.

Братия! Обыкновенно чем более нам дают, тем большего желаем. Это житейское правило или неправильное мерило житейских удовольствий слабый христианин нередко вносит и в жизнь духовную. Зная, что верующим дана полная возможность соделываться чадами Божиими, он уже считает себя достигшим этого преимущества, и что дается ему по милости, на то он не стесняется предъявлять права. Итак, чтобы надежде нашей на Бога не дать повода перейти в дерзновенное требование, а затем — при ее несбыточности — в ожесточение или отчаяние, полезно внушать христианину заниматься более своими собственными, нежели Божиими, трудно усматриваемыми и еще труднее разумеваемыми делами. Предоставим Господу Иисусу Христу знать, как не посрамить надежды нашей на Него, в чем Он благоволит призреть на нас, в чем отвратит от нас Свое пречистое лицо (Пс.50:11). То время, в которое можно было говорить и слышать — человека не имею, - прошло. Теперь мы все имеем у себя Богочеловека, ходатайствующего за нас (Евр.7:25) Своим человечеством и милующего нас Своим Божеством.

Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый. Чего же еще более?

Троице Святая, слава Тебе! Аминь.