Проповедь в неделю 29 по Пятидесятнице, 11.12.1860
Не раз уже я предлагал вашему вниманию ту простую истину, что в Христианстве существо дела состоит в настроении сердца – во внутренних расположениях, или внутренней нашей деятельности: с чем, думаю, вы сами были и пребываете согласными. Но доселе еще не покушался вместе с вами войти внутрь, подвергнуть рассмотрению все бывающее там, чтобы каждый чрез то навык различать потом в себе доброе и худое, – и соответственно тому обходиться с собой. Сделаем это теперь.
Смежите же внешние чувства ваши, – обратите око внимания внутрь и смотрите, что там?
На первый раз вы ничего там не увидите, не потому, чтоб там не было ничего, но потому что там слишком много всего, – и все сбито и бродит в беспорядочном смятении. Вы будете испытывать то же, что испытывают в густой туман. Как в сем случае туман, как стеной, ограждает от нас все предметы и сокрывает их в себе: так кто в первый раз обращается внутрь себя, тот видит, что как мрачным покровом закрыто все его внутреннее. В этом можете удостовериться теперь же.
Но не прекращайте труда самоуглубления. Потерпите немного в сем труде, и вы скоро начнете различать мало по малу происходящее внутри вас, подобно тому, как вошедший снаружи в слабоосвещенную комнату, постоявши немного, начинает один за другим различать находящиеся в ней предметы.
Усугубьте же внимание и смотрите: вот предмет, который вас занимал, отошел, – его место заступил другой; – этот тотчас замещен третьим; не успел этот показаться, как его теснит четвертый, гонимый в свою очередь пятым и т. д. Одно помышление спешно сменяется другим, – и это так быстро, что всегда почти нет возможности дать себе отчета в том, что прошло чрез нашу голову. Эта подвижность помышлений не оставляет нас не только в промежутках занятий, например, при переходах с одного места на другое, но и во время их, как бы важны они ни были: – и во время молитвы здесь в храме или дома, – и во время чтения и даже размышления углубленного и проч. Обычно называют это думаньем, – в существе же дела – это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие сосредоточенного внимания, столько нужного в деле управления самим собой. Вот это и поставьте первой чертой нашего внутреннего человека. Подобие ему – смятение снежинок, падающих при ветре, – или толчение насекомых в воздухе – в летние вечера. Противоположное ему состояние у Святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову, и не выходит из нее, – все подчинено свободе и сознанию, в коем обычно пребывает один Бог и лицо Его созерцающее. Между сими противоположностями стоят разные степени душ, – потеющих в борьбе с помыслами и ревнующих об умиротворении их.
Присмотритесь еще внимательнее, – и вы различите в себе, – под этим смятением помышлений в уме, – в воле постоянную заботу об устроении своего быта, которая непрестанно точит душу, как червь, гонит человека труженика от одного дела к другому, устремляя его все вперед, по недовольству ни чем обладаемым, и при производстве одного всегда представляя сотни других дел, будто неизбежных. С первого пробуждения нашего от сна осаждает душу забота и не дает нам – ни посидеть на месте, ни поговорить с кем, как должно, ни даже поесть спокойно, пока не свалит утомленных в глубокую ночь на отдых, в свою очередь возмущаемый заботливыми сновидениями. Эта болезнь именуется многозаботливостью, которая снедает душу, как ржа железо. Ее и поставьте второй чертой бывающего внутрь нас. Противоположное ему свойство Святых есть беспечалие, которое не есть беззаботность, а смиренный труд, – правильный, – в предании себя и своей участи всепромыслительному попечению Божию. Средину между ними составляет борьба – самопромышления с смиренным преданием себя промышлению Божию, при посильном и своем труде.
Смотрите еще глубже, – и вы должны увидеть внутри пленника, связанного по рукам и ногам, против воли влекомого туда и сюда, в самопрельщении однако ж мечтающего о себе, что он наслаждается полной свободой. Узы сего пленника составляют пристрастия к разным лицам и вещам, окружающим его, от которых больно нам отстать самим и болезненно расстаться, когда другие отнимают их у нас. Как на удочку попавшаяся рыба плавает еще, но никак не дальше, как позволяет нить, к коей прикреплена удочка; или как птица в клетке летает и ходит, но никак не далее пределов клетки: так пристрастия оставляют еще душе свободу действовать, как хочет, пока она не касается предметов их. Коснись дело до сих предметов, душа никак не совладает с собой. И чем больше пристрастий, тем меньше круг свободы. А бывает и так, что иной всем связан, и не в силах сделать движения в одну сторону без того, чтоб не причинить себе боли с другой. Подобно тому, как идущий где-либо в лесу и запутавшийся там и руками и ногами и платьем в прилипчивую траву, каким бы членом ни двинул, чувствует себя связанным: таким точь-в-точь чувствует себя и пристрастный ко многому тварному. Это поставьте третьей чертой нашего внутреннего состояния – пристрастность. Противоположное ему свойство Святых есть отрешенность от всего, свобода сердца, внутренняя независимость. Средину между ними составляет работа над освобождением сердца от пристрастий.
Расхищение ума, многозаботливость и пристрастность – это еще не вся доля наша. Хоть они качествуют внутри, но все еще витают как бы на поверхности сердца. Приникнем глубже вниманием к сему сердцу и прислушаемся к тому, что там. Упрежу ваше соображение сравнением. Путник в горах, – видит пещеру, вход в которую прикрыт разросшейся травой, – внутри мрак. Приложив ухо, он слышит там шипение змей, рычание и скрежет зубов диких зверей: это образ нашего сердца. Случалось ли вам когда наблюдать за движениями его? Попробуйте сделать это, хотя в продолжение небольшого времени, и вот смотрите, что вы можете там увидеть. Получили неприятность – рассерчали, встретили неудачу – опечалились, враг попался – загорелись местью, увидели равного вам, занявшего высшее место, – начинаете завидовать. Подумали о своих совершенствах – заболели гордостью и презорством. А тут человекоугодие, тщеславие, похоть, сластолюбие, леность, ненависть и проч. – одно за другим поражают сердце. И это иногда в продолжение нескольких минут. Все это исходит из сердца и в сердце же возвращается. Справедливо один из подвижников, внимательных к себе, созерцал сердце человеческое полным змий ядовитых, кои суть страсти. Когда загорается какая-либо страсть – это то же, как бы змий выходил из сердца и, обращаясь на него, уязвлял его своим жалом. И когда выникает змий – больно, и когда жалит – больно... Ужаливая, питается он кровью сердца и тучнеет; тучнея, делается более ядовитым и злым, и еще более тиранит сердце, в коем живет. Так бывает не с одной только страстью, но со всеми, а они никогда не живут поодиночке, а всегда все в совокупности, одна другую заслоняя, но не истребляя. Таково сердце человека греху работающего, кто бы он ни был. Противоположное сему сердце Святых свободно от страстей, или украшается бесстрастием. В средине стоят борющиеся со страстьми и похотьми под знамением подвигоположника Господа, в Его всеоружии.
Довольно! Не распространяюсь далее. – Но что же? – поредел ли теперь для вас мрак, сокрывающий наше внутреннее?.. И если поредел, – на радость ли это или на горе? – Горе рассеянным, многозаботливым, привязанным к чувственному и терзаемым страстями! – Блаженны напротив души, внимательные к себе, упокоевающиеся в Боге, отрешенные от всего и сердце свое очистившие от страстей! Благословенны и труды тех, которые, оставя пагубы первых, стремятся востечь к блаженству вторых! – Куда же кого из вас поставит совесть ваша? Желал бы, чтобы вы все принадлежали к числу блаженных, наслаждающихся совершенством в Господе. Если же это не есть удел наш, – будьте по крайней мере в числе работающих и воюющих за получение сей почести вышнего звания. – Но никто да не остается в числе беспечных, пораженных нечувствием и слепотой, и в сем нечаянии терзаемых страстями, среди рассеяния мыслей, забот и всякого рода пристрастий. Аминь.
11 Декабря, 1860 г.
