Проповедь в четвертую Неделю Великого поста

С терпением будем проходить предлежащее нам поприще

Евр.12:1

Осенив и освятив нас животворящим Древом, Церковь переходит с нами на другую половину великопостного пути. Две первые недели поста служили для нас училищем боговедения, две последние недели намеренно избраны Церковью для научения нас богоутождению — другой, дополнительной половине христианского благочестия, обыкновенно рассматриваемого с двух сторон: как созерцание и как деяние. Первые говорили нам о Боге, вторые возводят нас к Богу; те преподавали урок, эти переводят урок в жизнь. Крест Господень самым благопотребным образом поставлен на границе этого духовного прехождения. И той, и другой стороне он подает благодатную помощь: одной — просвещение, другой — подкрепление.

Труднее, но ближе к сердцу и потому как бы привлекательнее для нас эта вторая половина постнического пути нашего. Она была бы источником полного блаженства и невозмутимой радости, если бы человек сберег все силы своего естества в их первобытном совершенстве. Вся жизнь его была бы одним незаметным легким восхождением от совершенства к совершенству, одним восторженным парением всё в новую и новую область духовного веселья. Не так бывает теперь с ревнителем благочестия. Каждый шаг его к совершенству достается ему трудом и усилием, скорбями и болезнями. И без того тесный путь его восхождения к Богу подвержен еще нескончаемым препятствиям и обставлен всесторонними опасностями. Он не иначе может идти, как беспрерывно трудясь и борясь, напрягаясь и озираясь, нападая и отражая, в непрестанной заботе, в немощах, в лишениях, в печали, без утехи и нередко без отрады. Всё это одним словом называется подвигом.

После того, как человек не только затруднил путь своего восхождения к Богу, но, можно сказать, совершенно потерял его, делом первой важности в подвижничестве считается указать, с чего подвиголюбец должен начинать свой подвиг и в каком порядке должен проходить добродетели христианского богоугождения. Всеобщего определенного правила на это указать нельзя. Естественная предрасположенность человека, обстоятельства его жизни, виды и намерения Промысла, время и место подвига — всё это может давать благочестивому стремлению подвижника различное направление и производить различные подвиги.

Однако же, заботливая Церковь не хочет дело такой важности отдать на произвол каждого. Она указывает нам совершеннейший образец духовного восхождения, выработанный величайшими и долговременными подвигами отшельников благодатной горы Синайской. Этот образец изложен преподобным отцом нашим Иоанном Лествичником в его книге, названной «Лествица, возводящая на небо». Преполовившим говение постникам Церковь не нашла ничего приличнее и благопотребнее дать в руководство добродетельного восхождения, как «Лествицу» этого святого мужа, которому ради этого и память положила совершать в настоящий день. В благодарном доверии Церкви и благоговейном почитании святого списателя пройдем — пока мысленно — по его блаженной «Лествице».

«Лествица» состоит из 30 ступеней. Восхождение подвижника начинается отвержением мирского жития, по подобию того, как и всякий путник начинает тем, что оставляет место своего жительства. Но, оставив словом и делом мирскую жизнь, можно следить за ней мыслью и, таким образом, с первого раза впасть в рассеянность и небрежность о начатом деле. Оттого на второй ступени ожидает подвижника отложение житейских попечений. Легко и весело должен он пойти после сего в путь свой, свободный от всего, не привязанный ни к чему… Ему остается только избегать всякого случая вновь сблизиться с миром; почему, как дополнение к первым ступеням, на третьей ступени ему дается в правило уклонение от мира, чем и оканчивается его, так сказать, введение в подвиг.

Встав и укрепившись над поверхностью суеты, уже совершенно отрешенный от правила и образа прежней жизни, подвижник первым делом должен войти в дух новой жизни, подчиниться новому правилу. Это правило есть «блаженное и приснопамятное послушание — начало, условие и первое средство самоисправления». Четвертая ступень.

Послушание скоро сокрушит гордый дух и своенравный характер — эту закваску зла для всей жизни человека; уничтожит и самообольщение, и рассеянность, и леность; словом, раскроет и разоблачит душу перед самоиспытующим взором; подвижник беспрепятственно увидит всю греховную нечистоту свою и стяжет «попечительное и действительное» покаяние. Пятая ступень.

Покаяние есть ничто иное, как только раздробленное и разложенное на различные участки времени чувство и сознание человека, предстающего суду Божию, то есть умирающего или умершего, угнетаемого всей тяжестью истекшей греховной жизни; оттого у покаяния есть живая, прямая родственная связь с памятью смертной - шестой ступенью пути. «Восшедщий на шестую ступень, — говорит Лествичник, — никогда не согрешит». Величайшее приобретение! Но чего стоит подвижнику дойти до этого! Вторая троица ступеней духовного восхождения полагает основание духовной жизни, а потому требует усиленного и напряженного подвита. Нет тут для подвижника никакого успокоения, никакого утешения, может быть, даже никакого вспоможения и ободрения. Труд горький, безотрадный и по-видимому безнадежный.

Но за величайшим терпением начинается величайшее воздаяние! Не плакать над смертью значит не иметь природы человеческой. Посему следующая за памятью смертной ступень «Лествицы» естественно должна оглашаться плачем, но плачем радостотворным, потому что смерть разрешает все многоразлично сплетенные и перепутанные отношения бедной жизни земной, вдруг всему полагает предел, разрешает, по словам погребальной песни церковной, лукавое торжество суеты, освобождает дух из плоти, и всё это не может не производить в нем тихой, сокровенной радости. Радостотворный плач, сделавшийся постоянным достоянием человека, становится умилением, с которого начинается решительный переворот в жизни подвижника.

«Умиление есть всегдашнее самого себя томление», но томление отрадное и сладостное. Здесь-то и заключается тайна начинающегося воздаяния подвигу — пришествие помогающей благодати Божией. Умиление необходимо влечет за собой безгневие, непамятозлобие, неосуждение, малоглаголание, правдолюбие, бодрость духа. И вдруг, таким образом, возводит подвижника на 13‑ю ступень. Он имеет счастье опытно познать легкость ига Христова. Блаженное умиление! Как скоро и как много дает оно человеку! Оно готово бы, кажется, насильно восхитить и унести его к самым высшим ступеням человеческого одухотворения, в область боговидения, приведшего к глубочайшему сознанию человеческого недостоинства восхищенного Исайю; но для этого потребовалось бы пророческое и служение, и дарование Исайи! Подвижник, умиленный памятью смертной и возвышенный до бодренного и неленостного стояния на Лествице между небом и землей, прежде всего, чувствует в себе окаянство чрева, тленную и тлящую потребность питания и насыщения, связывающую его неразрывными узами с землей. 14‑я ступень потому говорит подвижнику о подавлении «прелестного для всех, но злого мучителя — чревообъядения» воздержанием. Воздержание непосредственно ведет за собой целомудрие, или чистоту сердца, отнимая от враждебной ему похоти пламень, быстроту и силу… 15‑я ступень.

Вторая седмица ступеней и вместе с тем половина всей «Лествицы» украшается благоуханнейшим цветом духовной жизни. «Некоторые отцы, — говорит Лествичник, — осмелились назвать чистоту совершенной святостью». Сам он называет ее «сверхъестественным отвержением самого естества, удивительным спором смертного и бренного тела с бесплотными ангелами». Чистота сердца, сделав человека победителем самого искусительного для него предмета — собственной плоти, — легко и вдруг ведет его потом по следующим ступеням, делает нестяжателем, мягкосердым, несонливым, а вслед за тем постоянно бдящим, через бдение мужественным и небоязливым…

Блаженная чистота! Подобно умилению, она вдруг неудержимо и непреткновенно переносит своего ревнителя на 6 ступеней вверх и ставит на 21‑ю ступень. Чистота, казалось, могла бы немедленно поставить подвижника на небо и открыть его очи для богозрения, по блаженному обетованию Господа, чистые сердцем Бога узрят (Мф.5:8); но человек и на этой высоте — всё еще человек! Прежде его останавливало чрево, связывавшее его с землей. Теперь препятствует ему посвятить себя в совершенное служение Богу самолюбие — другое, духовное чрево, претворяющее в себя все его внешние и внутренние приобретения душевные в его собственный образ, услаждающее его, питающее и для питания требующее всё новой и новой пищи, таким образом, связывающее его опять неразрывными узами с образом его земного бытия, как чрево телесное связывало его с предметами земли..

Поравнявшись мысленным взором с местом, на котором стоит, и осознав важность совершенного подвига, подвижник неизбежно впадет в нравственный обморок и низвергнется на землю, если не поддержит его рука подвигозрителя Господа. Лествица, возводящая на небо, только мимоходом показывает Своему путнику на ступени преодолеваемого тщеславия и побеждаемой гордости и спешит поставить его на 24‑ю ступень самоукрощения, естественным следствием которого должно быть «высочайшее смиренномудрие, все пороки истребляющее и непостигаемое чувствами», — 25‑я ступень.

«Кто на эту ступень востек, — говорит Лествичник о смирении, — тот смело да течет». И подлинно, когда истребятся из души все пороки, настанет воистину блаженное уже не восхождение, а как бы возношение подвижника по оставшимся пяти ступеням. Еще на следующей ступени он имеет какой-то повод заниматься рассуждением помыслов, пороков и добродетелей, выше которых он уже утвердился навсегда. Но на дальнейшей ступени он уже погружается в «священное безмолвие тела и души». Тогда-то воцаряется в нем «священная и блаженная матерь всех добродетелей — молитва». Это уже 28‑я ступень.

Молитва отверзает подвижнику «земное небо», то есть дает ему «богоподражательное человеческое бесстрастие и совершенство, воскрешает его душу прежде общего воскресения»… 29‑я ступень.

Не принадлежащий более миру становится на последнюю ступень блаженной Лествицы, облекается в союз веры, надежды и любви и через них видит Бога, слышит Бога и ходит с Богом, вкушая бесконечное, неизреченное языком человеческим блаженство.

Совершеннейший путь! Блаженнейшее восхождение! Богосозданная лествица! Чей дух не попытается хотя бы на самое малое время окрылиться подвигом, взирая на возносящихся от земли на небо чудо действователей? И тот, кто дорожит честью и славой человеческой природы, и тот, кто никогда не думал о своем вышемирном назначении, и кто ежедневно полагал в сердце своем восхождения (Пс.83:6), и кто вовсе не думал о начале благом (утренняя молитва), — все, привлекаемые блаженным концом духовного восхождения, готовы приступить к незримой Лествице, забывая и неизбежный труд, и вероятный неуспех непривычного восхода. Благословенное и достохвальное стремление!

Но никто столько не должен ревновать о восхождении на земное небо, как постник, говением и воздержанием, так сказать, уже поставленный на одну из ее ступеней. Святая Церковь именно его имела в виду, воздвигая перед нами святую Лествицу. Время пощения ныне преполовивше, — говорит она в своей песне, — начало божественного жития яве покажем. Ив конец добродетельного жительства достигнути тепле потщимся, яко да поймем сладость нестареемую (стихира на вечерне 4‑й Недели Поста). Несмотря на то, что время пощения уже преполовлено, она требует показать начало божественного жития. Почтим матернюю заботливость Церкви — и приступим к Лествице.

Для немощи нашей — на первой ступени остановка. Начало божественного жития, по указанию «Лествицы», есть отвержение мирского жития. Итак, прежде всего, заботливый сын Церкви спрашивает: для всех ли поставлена ею эта Лествица? Можно ли всем вообще отвергнуться мирского жития, живя в Мире? Вопрос этот всегда был вопросом чрезвычайной важности, и ответить на него часто затруднялась наука христианской жизни. Между тем, ответ на него может быть простой. Я вам сказываю, братия: время уже коротко, - говорит апостол, — так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся (1Кор.7:29). Короче это высказал — задолго до времен христианских — Царь песнопевец, рассуждая о богатстве. Когда богатство умножается, - говорил он, — не прилагайте к нему сердца (Пс.61:11). Так можно сказать и о всём прочем. Но возможно ли, — говорит мудрость житейская, — «быть в огне и не сгореть»?

«Слышал я неких, — отвечает на это богомудрый Лествичник, — в Мире нерадиво живущих, вопросивших меня так: как мы, имея жен и обязавшись общественными попечениями, можем возложить на себя иго жития иноческого? Им изрек я в ответ следующее: вся елика можете творити благая, творите. Удержите язык свой от злословия и лжи, руки от хищения и татьбы, ум — от превозношения и презорства. Изжените из своих сердец всякую ненависть, не устраняйтесь от церковного сонма. К нуждающимся будьте сострадательны, никого’ не соблазняйте. Аще тако сотворите, не далече будете отстояти от Царствия Небесного. Почему так? Потому что подобная жизнь есть уже жизнь не по духу мира суетного, есть уже отвержение (хотя и не явное) мирского жития. Что же поэтому — мирское житие? Образ жизни, по которому имеется в виду один здешний мир, как если бы вовсе не было ни Бога, ни души, ни будущей жизни.

Следовательно, тот отвергся мирского жития, кто при всех делах своих помнит и непрестанно представляет Бога Всевидца, Промыслителя и Судию, высокое назначение души своей, будущую жизнь, тленность всех вещей земных… Такой человек, живя в мире, подобно Господу нашему, не от мира (Ин.17:14). «Божий слуга, — по словам Лествичника, — телом предстоит перед людьми, но умом в небеса молитвой ударяет». Мир для него — место временного пришельствия, всё предметы — чужая собственность, все люди — странники и пришельцы, как и он сам. Ни к чему он не привяжется до самопорабощения, ничего не пожелает до забвения будущего блаженства, ни о чем не поревнует, как о последней цели бытия своего. Это будет «во плоти ангел», истаивающий от любви к Богу. Трудно и высоко, — думает немощь или леность наша. Но что ж такое всё христианство, как не это самое отвержение морского жития? Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк.14:26). Или по другому выражению: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф.10:37). До того самоотвержение и возненавидение морского жития свойственно христианину, что Господь прямо говорил об учениках Своих, что они не от шра (Ин.17:14)…

Итак, что же, убоявшаяся первой ступени душа подвиголюбивая?…-Трудный вопрос этот может быть решен так: или должно отвергнуться мирского жития, или не носить на себе имени Христова. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе (Флп.4:13), — утверждал подвигоносный апостол. Почему бы и нам не говорить то же? Кто Мне служит, Мне да последует (Ин.12:26), — сказал Господь, а Он на небе! Пойдем же за Ним и твердой ногой ступим на небовводную Лествицу.

Если только мы искренно и вседушевно предали себя Господу и Его святому делу, которое всегда есть вместе и дело нашего спасения, и, живя в мире, заняты небом, то мы скоро станем на четвертой ступени — святом и ангелоподобном послушании. И снова встретится вопрос: кого слушаться? В иночестве есть для того настоятели и отцы духовные, налагающие послушание и блюдущие послушника. Но настоятель и отец духовный есть только представитель Отца Небесного, нашего Господа Иисуса Христа. Его слушайте (Лк.9:35), — сказано было людям. Слушающий вас Меня слушает (Лк.10:6), — говорил Иисус Христос апостолам и право налагать послушание передал Церкви. Там, следовательно, для всякого христианского подвижника настоятель и отец духовный, где есть закон евангельский и устав церковный. Поревнуй же быть их беспрекословным и неленостным послушником. Праздник, пост, всякий обряд, обычай церковный — вот неизменные предметы твоего послушания! Богослужение, слово Божие, церковное собеседование, пастырское увещание — вот твои отцы духовные! При всяком напоре напастей и искушений, при всяком смущении ума и колебаниях совести иди в общую для всех обитель отшельническую — Церковь Божию, ищи в ней указаний и определений пекущейся о тебе воли Божией. Как и в чем искать? Лучше не спрашивать, чтобы не предварить самовольно и необдуманно Промысла Божия, единственно премудрым и благопотребным образом отвечающего своему послушнику.

Лишь только мы возымеем мужественную решимость отречься от своей воли и подчиниться общей нашей настоятельнице и матери духовной — святой Церкви, — мы несомненно стяжем покаяние, потому что нет в Церкви ни одного священнодействия, ни одного священного предмета, которыми грешник не призывался к покаянию. Став действительным, покаяние непременно приведет нас к памяти смертной, а она поведет к чрезвычайно важным последствиям. Она есть перелом греховной болезни, после нее начнется желаемое Господом Богом и радостное для всего неба (Лк.15:10) выздоровление наше.

На этом, так сказать, погребении нашего ветхого человека уместно опять остановиться мыслью подвижнику. Трудно, — скажет он, — представить себя умирающим! Не труднее, чем воображать себя в мечтах достигающим или уже достигшим какого-нибудь несбыточного благополучия. Нет — гораздо легче! Умирание у нас ежедневно перед глазами, а кроме того, рано или поздно мы сами неизбежно умрем; мечтательного же благополучия часто мы нигде не видели и, вернее всего, никогда не достигнем. Трудно привыкнуть! — скажет он. Труднее умереть, не привыкнув. Трудно удержать память смертную надолго? На то ему подвиг, на то он христианин, на то с ним благодать Божия!

Память смертная введет в душу умиление, которое при живейшем чувстве может высказывать себя плачем радостотворным. Умиление — состояние и скорбное, и радостное; точно наше душевное выздоровление, восстание в жизнь новую, вход на небо. Блажен послушник Христов, которого послушание доведет до умиления! Вкусив сладкого, с тех пор он уже не захочет горького. Обессиливая по-видимому телом и душой, умиленный человек в то же время носит в себе скрытно непреодолимую силу духа, сокрушающую всякое восстание греха. Тайна любви Божией, посылаемой в первое утешение подвижнику! Душа наша начинает тогда предчувствовать, что Бог есть любовь (1Ин.4:16). Вся совокупность творения кажется ей тогда одним домом Божиим, люди — одним семейством; исчезает различие добрых и злых, близких и чужих; сердце расширяется и хочет досказать подвижнику, что пребывающий в любви в Боге пребывает.

Но чтобы иметь законное право и дерзновение считать себя в таком высоком союзе, нужно идти со ступени умиления далее, выше. Отсюда начнутся для нас опасности и искушения высшего рода, неизвестные нам дотоле. И вот первая из опасностей. Часто люди не понимали, что умиление — только одна из низших ступеней духовной лестницы, и хотели с нее переступить на последнюю ступень — пребывания в Боге. Не дай Бог христолюбцу впасть в подобную ошибку. Она делает из христианина неразумного мечтателя, поклонника страстей и всех преходящих ощущений сердца, ловимых и принимаемых за внушения Божий.

Вот и несколько искушений. «Нередко к божественному этому рыданию примешивается богопротивная слеза, — говорит преподобный Лествичник, — проистекающая от тщеславия, а ее мы тщательно и благочестно познать можем в то время, как приметим, что мы не отстаем от пороков». Другое искушение. «Если мы с прилежанием вникнем, — говорит тот же святой подвижник, — то приметим, что дьяволы весьма часто над нами смеются в то время, когда нам, пресыщенным пищей, напоминают об умилении, а когда постимся, тогда нас ожесточенными делают; да предадим себя, мнимыми этими слезами прельстившись, роскоши — матери всех пороков». Будем же, боголюбивые небошественники, блюсти себя, а более всего просить у Бога освобождения от таких тонких и неприметных напастей.

Умиление совершенно преображает нравственную природу нашу, попаляя огнем божественного сочувствия плевельные посевы гневливости, памятозлобия, клеветни-чества, болтливости, лживости, лености, чревоненасытнос-ти, и произращает в ней цвет ангелоподобного жительства — чистоту сердца, или целомудрие. С любовью мы останавливались на этой ступени, когда созерцали мысленно духовную лествицу. Еще с большей любовью возвращаемся к ней теперь. Все подвижники благочестия в благоговейном и радостном волнении духа говорят о чистоте, не находят — с чем достойно сравнить ее. Она представляется им девой, невестой, раем, светом, цветом — всем, что есть прекрасного на земле. Душа христоименная! Ты самим званием своим введена в светлый мир чистоты. Ты принадлежишь Христу, яко агнцу непорочному и пречистому. О как опасливо и многозаботливо надобно тебе беречь чистоту свою! Юность боголюбезная! Чистота есть твоя природная доля! В тебе мы более всего желаем и думаем видеть ангелоподобие. Не обманывай так редко сбывающееся чаяние доброго и святого на земле! Не обмани всего более сама себя.

«Не забывай себя самого, о юноша!» — восклицает Лествичник. Чистота твоя есть только тогда чистота, когда она чистота совершенная. Малейшее греховное пятно есть великое безобразие для юноши и великое несчастье для его будущего мужества. Семя греха возрастет потом в древо, а самый обильный источник чистоты может иссякнуть до последней капли. То, что юность имеет в таком изобилии, и что так легко досталось ей, и что так еще легко сохранить ей, — в зрелом возрасте уже достается тяжелым подвигом, и то в скудной мере! Не забудем этого!

Кто удостоился быть вместилищем и жилищем чистоты, тот стал уже на середине чудодейственной лествицы. Быстрее прежнего пойдет он вперед, укрепляясь всё более и более и препобеждая искушения — уже не такие страстные, какие были прежде, но зато более глубокие и сильные. Сильнейшее искушение — мы видели — ждет нас там, где мы увидим и осознаем себя мужественными и безбоязненными. Это высокое нравственное совершенство подтачивает презренный червь — самолюбие, обнаруживающееся то тщеславием, то гордостью. Нельзя не поскорбеть о бедственной доле человека, неотступно преследуемого искушениями до самых высоких ступеней его добродетельного жительства! И чем выше восход, тем злее прилог вражий. Замечая близость предела своему владычеству, искуситель, перебравший уже все глубины коварства, насылает наконец на подвижника свой собственный дух, разрушительнейший и могущественнейший, и хочет потрясти им всю Лествицу… Без содействия Божия весь труд наш обратится в ничто — в позор или прямо в погибель нам.

Блажен возложивший руку свою на плуг и не озирающийся назад (Лк.9:62)! Он будет помышлять не о том, сколько прошел ступеней, а сколько еще идти, и, сознавая притом всегда присущую ему помощь Божию, весь проникнется христоподражательным смиренномудрием. Став на эту блаженную ступень духовной жизни, мы будем уже в безопасности от всякого земного искушения, потому что вообразим в себе Христа, кроткого и смиренного сердцем, умалившего Себя до образа раба (Флп.2:7). Высочайшее это совершенство человеческое есть предмет непостижимый для того, кто не имеет его в себе. Оно есть «сокровище, в бренных сосудах или, лучше, в телесах человеческих заключенное, но сокровище такое, качества которого никаким словом изобразить невозможно», — говорит святой списатель «Лествицы». Итак, можно бы спросить при этом: его ли мы имеем ввиду, когда тому или другому из среды своей (а чаще всего самим себе) приписываем смирение? «Смиренномудрие есть божественное покрывало, не позволяющее нам смотреть на свои добродетели. Следовательно, то смирение, которое мы имеем возможность заметить в себе, уже не есть это самое высочайшее и непостижимое чувствами смиренномудрие».

Братия подвиголюбцы! Чтобы нам не обманываться, послушаем, как описывается эта все пороки истребляющая добродетель: «Жилы и стези этой добродетели суть: нестяжание, потаенное от мира уклонение, сокрытие своей премудрости, нехитрая беседа, прошение милостыни, необъявление своего благородства, истребление в себе всякой дерзости, убегание многословия. Тогда мы являем себя прямыми философами и боголюбцами, когда и можем выситься, но всякой высоты невозвратно убегаем».

Что станет с нами, если бы мы не преступили за ступень смиренномудрия? Об этом не будем беседовать, чтобы своим словом не уронить дела Божия. «Кто одной беседой об этих и подобных добродетелях просветить и научить думает тех, которые вовсе чувства сего не вкушали, тот делает не иначе, как бы кто хотел одними словами и доказательствами внушить понятие о сладости меда тем, которые никогда оного не вкушали», — говорит Лествичник. Что же сказать о том, кто сам не знает, чему учит других? Он, по умеренному и снисходительному выражению Того же блаженного Спасителя, и поруган наконец бывает.

«Восходите, восходите, братие, — слышится на высоте лествицы тот же глас преподобного учителя, — усердно в сердце своем восхождения полагающе (Пс.83:6) и внимая словам: Придите и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева (Ис.2:3); Он делает ноги мои, как оленьи, и на высотах моих поставляет меня (Пс.17:34). Тецыте, молю с Оным глаголющим: потщимся, дондеже достигнем вси в единство веры и познания Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф.4:13)». Аминь.