Проповедь по случаю пожаров (слово седьмое), 04.09.1860
Не много были встревожены вы, сестры, – и я собирался утешать вас немощным словом моим. Но, благодарение Господу, скорбь ваша уже растворена утешением от деятельного участия благотворительных людей, которых Господь воздвиг на помощь вам. Нельзя не радоваться, нашедши вас в этом, оживленном отрадой состоянии. Конечно, вы и без того сумели бы перенести с достойным вас благодушием постигшее вас горе; но Господь, снисходя к возможным в вас немощам сердца, не допустил вам долго быть под искушением. Рана уже залечивается и скоро, может быть, и следов ее не будет заметно. Потому отлагаю слово утешения, чтоб не устыдить вас предположением в вас малодушия. Тем не менее, однако ж, нахожу неприличным не занять внимания вашего тем, что случилось с вами. Тут видимо было посещение Божие на вас: а где посещение Божие, как не остановиться на том, чтоб напитать душу свою сокрытыми там уроками? – В самом деле, удар и помилование, рана и заживление, угроза и пощада: – что-то особенное хотел сказать вам или показать в вас Господь. Что же бы такое?
Не будем ходить далеко и теряться в догадках. Он хотел испытать, не привязаны ли вы к тленному, вещественному, житейскому. Простой урок, но очень важный! – Припомните обеты ваши, как, – принимая на себя иноческое житье, вы обещались, оставляя мир, оставить и все заботы его, чтоб в уединении безмятежно предстоять единому Богу в молитвах непрестанных. Все пристрастия житейские, как излишние наросты, должны были спасть с вас за воротами обители. Как тот юноша, который желал поступить в монашество, но все был останавливаем любоиманием, одолевши себя наконец, вышел за город или село свое, и, сбросив саму одежду свою, бегом побежал в ближайшую обитель, и там остался навсегда, не поминая даже о том, что имел: так обнаженными от всякого пристрастия к вещественному должны вступать в обители все вступающие в них, – и не только вступать, но и всегда пребыть там таковыми, не умаляя сего отрешения, но напротив возвышая и укрепляя его.
Между тем, однако ж, и в обители, человек все же остается человеком. Ему нужны и кров, и одежда, и пища. И все это надо добывать, заготовлять и хранить. Вы знаете, как совместить это имение и труды относительно его с совершенным от всего отрешением, обещанным в начале. В этом по преимуществу искусство монашеского жития – при видимой житейскости хранить безжитейскость в сердце, или все содержа быть – как ничтоже имуще. Но как ходя около огня легко обжечься, или проходя по тинистому месту легко завязнуть в тину: так не мудрено, имея что-нибудь, пристраститься к тому, что имеем – мало ли то или велико. Не мудрено, следовательно, и находящимся в обители пристраститься и к своему уголку, и к своей одежде, и ко всему другому, что есть под руками, – пристраститься, не замечая того, даже не желая допустить в себя какое-либо пристрастие, и обижаясь, если б кто стал подозревать нас в том, или делать на то намеки. Для людей сторонних все равно, есть ли в нас какое тайное пристрастие, или нет. Они видят, что монашеский чин соблюдается, и – довольны нами, даже готовы хвалить нас. Но не все одно это для нас с вами, сестры, – не все одно и для Господа, принявшего жертву обета нашего. При всем имении хранить нелюбоименное сердце, и при всех трудах и заботах безмолвное о всем беспопечение – закон для нас неотложный! Но так ли это на деле, – как испытать и кто скажет нам об этом? – Самоиспытание обманчиво. Тут самолюбие всегда покривит, и вместо истины представит призрак ее; потому сие дело и не вверяется ему. Но как дело иноков есть вместе и дело Божие, и Господь дорожит ими, как избранниками Своими, и желает явить их совершенными во всем: то и берет сие испытание на Себя и разными обстоятельствами внешними, – лишениями или только опасениями лишений, – дает им разуметь, привязано ли к чему сердце их, или нет: – недугует ли оно пристрастиями, или от всего совершенно отрешено и свободно. Вот это именно Он и сделал ныне с вами. Смотрит Он с небеси святого Своего на сыны человеческие и всех ведет так, да всяко некие спасет. Милостиво воззрел Он на вас, и, потревожив немного житье ваше, дал вам урок: «посмотрите, нет ли у вас пристрастия к земному? Сердце ваше Мне должно принадлежать как жениху вашему. Посмотрите, не уклонилось ли оно к чему-либо иному»? – Вот настоящий смысл того, что случилось с вами!
Пристрастие к земному и вещественному хорошо сравнивают с укоренением дерева на почве земной. Чем многоветвистее корень, и чем глубже пустил он ветви свои, тем тверже стоит дерево и тем труднее его выдернуть. Равно, чем более пристрастий у сердца и чем сильнее сии пристрастия, тем труднее оторвать его от земли, и тем больнее сердцу, когда его отрывают от нее против воли. Применив это к вашим обстоятельствам, вот что нахожу: – как если б садовник или владетель сада, ходил по саду и пробовал то одно, то другое дерево, твердо ли они сидят; так Господь Промыслитель и Попечитель ваш – особенно ныне коснулся вас и потревожил вас, чтоб испытать, не пустили ль вы глубоко корней пристрастия к земному, легко ли сердце ваше расстается со всем, что есть у вас, так ли вы свободны, как свободна птица, перелетающая с одного места на другое не только без боли, но и с удовольствием.
Вот на что хотел навести вас Господь! Но что же в вас и с вами? – Что в вас, это вы определите сами со своей совестью, – и поспешите возобновить и очистить завет ваш с Господом, Который все видит. Сторонние о вашем внутреннем состоянии верного суда произнести никак не могут. Ни вопли ваши, ни тревога, ни слезы не суть еще верные признаки вашего пристрастия к вещам. Все сие может быть следствием нечаянного испуга и продолжающегося его действия. Настоящее пристрастие только Бог может видеть и совесть ваша. Там убо, войдя внутрь себя, сами в тайне сердца своего скажите Господу, – виновно ли сердце ваше пред Ним, или нет. – Не стыдитесь самоосуждения и не навязывайте на себя, чего нет в вас. Господь любит искренность и правду. С сим, правотой освещенным, лицом предстаньте Ему, и сами дайте Ему отчет.
Со своей стороны, при желании вам всякого утешения, не могу не напомнить вам: не оставляйте сего случая без всякой поверки своих внутренних расположений и чувств, в которых вся сила и вся цена вашего жития. Конечно, то, что Господь погрозил только и тотчас милует, очень можно истолковать, как добрый признак отсутствия в вас сильных пристрастий. Но это догадка, на которой приятно останавливаться нам и вам, но которой окончательно удовольствоваться не должно. Суд совести – другое дело, – и еще более другое дело – суд Божий! – Оговорки здесь все в сторону: они тут неуместны. Смотрите, как определяется ваше значение! – Вы – соль земли. Вы – свет мира! – Это и ко всем Христианам идет: но во всем совершенстве может быть выполнено только иночествующими. Блюдитеся же, да не помрачится свет ваш, и да не обуяет соль ваша! – Так уж себя и устройте!
Скажу и еще одно слово! – Утешительно видеть сострадание к вам в живущих близ вас! Утешительно, что вы окружены сочувствием! – И кто не знает, как это нужно в жизни нашей земной! Но да не отвратит сие вас от вашего главного сочувствия – к миру невидимому. Житие ваше есть житие равноангельское. Переселитесь же вниманием вашим и сердцем на небо, и там превитайте. Это – и по значению вашему, и потому, – что только сим способом вы обрящете покой душам вашим, при всех беспокойствах неизбежных по условиям земной жизни! – Говорят, что чем выше от земли, тем меньше бывает колебаний и движений в воздухе, – а там, – на самой высоте, – все тихо и спокойно, – ни бурь, ни громов, ни молний. Это образ покоя, какой обретает душа, погасившая всякое пристрастие земное и сердцем живущая на небесах, – в непрестанной теплой молитве и неотходном предстоянии Богу. Сего блага паче всего желаю вам. Тогда, что ни случись с вами, ничто не встревожит и не возмутит покоя вашего. Аминь.
