Письмо Игнатию, митрополиту Клавдиопольскому
Когда Господь висел на древе, раздралась завеса (церковная) – по многим, как я думаю, причинам. Неверные, которые потрясение стихий приписывают случайной игре природы, найдут возможным объяснить точно такъ-же и то, что земля, во время спасительной страсти, от дрожания и трясения несколько сдвинулась с своего места. Но когда они же узнают, что разорвалась завеса сверху до низу, когда никто ея не трогал, да и природа ни прежде, ни после не производила подобныхь явлений: то не могут, при всем своем безстыдстве, не признать сего божественным чудом, совершенным для неизгладимаго позора богоубийцъ-иудеев. – С другой стороны, в этом событии можно видеть символ и предзнаменование имевшаго чрез несколько лет последовать разрушения и опустошения пресловутаго Иерусалимскаго храма, – и прекращения всех обрядов Иудейских и разных безчинств, которыя там совершались и из коих большая часть происходала за завесою, чтобы никто из народа не видел их. Завеса скрывала, впрочем, и священныя тайны которых не должно было открывать взору мирских людей, – тайны, доступныя только одним священникам. Таким образом, с раздранием завесы, сделалось открытым для всякаго и как бы на общий позор и осквернение было выставлено все, что дотоле у Иудеев считалось святым и страшным. В этом они должны были видеть уже начало совершеннаго уничтожения и упразднения на-веки Моисеевых постановлений и подзаконнаго служения. – Можно представить и третью причину, которая, по-видимому, противоречит предыдущей, но на самом деле из нея возникает. Какая же то причина? Известно, что прежде богопознание и богопочтение заключено было в одном ограниченном месте, – в пределах Иудеи и Иерусалима; притом все состояло в символах и предзнаменованиях благодати. Посему, такъ-как наступило время совершенно упразднить это богослужение, ограниченное тесным пространством, и заменить его другим, которое чрез спасительную страсть имело распространиться до последних пределов вселенной, то и разорвалась завеса, служившая вместо наглазников (προμετωπιδιον) и охранявшая Святое Святых в какомъ-то неприступном мраке, – как бы взывая и говоря, не словом, но самым делом: «приидите все видеть невидимое, приступите к познанию и созерцанию вещей божественных; потому-что отныне истинное богопочтение не будет уже, как было прежде, заключено в одной какой-либо части вселенной или в одном удобоисчислимом народе, но все народы и все концы земли теперь свободно будут пользоваться такими таинствами, которыя недоступиы были самим Иудеямъ». – Но следуй за мной еще далее, – от третьей причины перейди к четвертой, и замечай. Ковчег и все, хранившееся в ковчеге, было образом неба и того, что находится под небом. И сотвориши Ми, сказано, по всему елика Аз покажу тебе на горе (Исх. 25, 9). Сей ковчег вместе с прочими сокровенными вещами находился в храме за завесою, и входить туда никому не было позволено кроме первосвященников. Конечно, это было знаком, что тогда восход на небо был невозможен для людей, и что никто, даже из любителей подзаконнаго богослужения, не сподоблялся этой высокой чести. Но вот, во время распятия Господа, раздирается сия завеса, и чрез то благовествуется и как бы трубою возглашается открытый всем нам доступ на небеса. Ибо и действительно, Христос Бог наш, обнищавший ради нашего спасения, принявший нашу плоть и все претерпевший за нас, своею животворящею смертию обновил этот восход на небо всему роду человеческому.
