Памяти русских воинов, отдавших жизнь за отечество в войну с Японией. (Речь, произнесённая 18 мая 1907 года, на молебствии по случаю открытии в Москве приюта имени А. С. Шмакова для сирот воинов, погибших в русско-японскую войну.)
Пред нами – плод щедродательной христианской любви и высокого гражданского патриотизма. Молитвой веры и любви и благословением Церкви открываем мы и освящаем ныне этот приют для сирот, потерявших отцов своих и кормильцев в минувшую русско-японскую войну.
Столько в эти минуты просится в душу дум и воспоминаний, столько горести поднимается в сердце, столько незаслуженных, горящих обид встаёт в сознании, что нет сил удержаться, нет сил молчать! Вспоминаются, как один бесконечный и мучительный день, день непрестающей нашей скорби, три с лишним года, – с того времени, как Япония объявила войну России.
Из-за головок этих сирот-детей, собранных сюда в приют, смотрят на нас с укоризной образы их погибших отцов.
Смотрят они на нас и спрашивают: «Братья, родные, русские люди! Скажите, – за что, за что вы нас дважды убили и дважды похоронили? Зачем вы посмеялись нашей смерти и поругали нашу мученическую кровь? Зачем вы сорвали и растоптали наши страдальческие венцы? Зачем вы отвернулись от нашей памяти, зачем забыли вы наши семьи и наших сирот, увлёкшись со всею страстью своими политическими и политиканствующими интересами и счетами, борьбой партий и погоней за властью над ослабевшею и изнурённой родиной?»
Так спрашивают они нас, и некуда нам уйти от их неотразимых обвинений, от этого тяжкого допроса. Что сказать им в ответ?
Они шли, по зову Царя и родины, шли, оставив семьи и родные избы, на поля и в горы дальней Маньчжурии, они плыли беспрекословно в чуждые и неведомые моря. И думали они, что идут, исполняя долг, спасая отечество, думали, что свершают славный подвиг, что позади их остаются родные люди, которые будут сопутствовать их молитвами, благодарно помянут и прославят их смерть и подвиги, воодушевят ими нарождающиеся поколения, помогут их осиротелым семьям...
Но уже здесь, в России, отправляясь на войну, они видели и слышали что-то странное, что-то чудовищное. Сначала робко, как змеиное шипенье, потом всё громче и громче, сливаясь в отвратительный зловещий вой, всё бесстыднее и наглее поднимались голоса домашних наших изменников, которые уговаривали наших воинов бунтовать против власти, отказываться от участия в войне, которые самую войну со стороны Японии называли доблестной и справедливой, а со стороны вызванной на неё России – низкой и позорной, бесцельной и ненужной. Солдат заваливали прокламациями на сборных пунктах и в вагонах; их всюду поджидали добровольные японские шпионы и пособники из русских. Они, однако, думали, что всё это – сатанинское наваждение, что это – дело только жалкой кучки презренных и безумных изменников. Но опасность оказалась гораздо больше: за измену и предательство стали все «освободительные» газеты, все самозваные руководители русского общественного мнения.
Никогда со времён начала Руси не обнаружилось в такой степени в людях, считавших и считающих себя представителями русской мысли, отсутствие самого посредственного государственного разума, патриотизма и простой порядочности. Этот момент скорби и потрясений отечества они сочли удобным, чтобы разрушать все устои власти и порядка и свести счёты с правительством путём лживых известий, ложных обвинений и собранных с улиц сплетен обо всех более или менее выдающихся деятелях армии, флота и правительства. Они приветствовали и раздували каждую нашу неудачу, они заражали унынием идущие на битву войска; дошло, наконец, до того, что русские студенты посылали приветствие японскому микадо, они же из Швейцарии послали в японскую армию генералу Куроки самую подробную карту северной Маньчжурии, чтобы враги безошибочно наносили вред русскому воинству...
Войска, однако, двигались беспрерывным потоком; снаряжались суда на морскую битву, – а в это время русские газеты услужливо оповещали весь мир и японцев, сколько и какие войска идут, какие недочёты в судах, в снаряжении и вооружении и т. д. Всё это лицемерно называлось «служением правде». Ни звука о патриотизме, ни слова в одобрение и поощрение воинам, ни единой похвалы уже прославившимся героям. Напротив, дан был общий дьявольский приказ: всё и всех чернить, всё доброе замалчивать, всё худое раздувать, всем доказывать, что в России ничего не осталось хорошего, достойного, крепкого и цельного, всё прогнило. Это тоже называлось: «говорить только правду» и «хоронить старый, гнилой режим»...
И всё-таки войска двигались бодрые, а, придя на место, быстро проникались общим патриотическим и геройским настроением. Но и на поле брани, и даже на отрезанных от всего мира броненосцах их не оставляли русские изменники-освободители.
На передовых позициях нередко не хватало сухарей и хлеба, вследствие тяжёлых условий доставки, но аккуратно получались мешки с отвратительными прокламациями; на судах оказались агитаторы; в госпиталях и даже в плену японском наших солдат заваливали опять-таки революционной литературой. Измена работала с сатанинской энергией.
Бывало, вернётся больной или раненый на поправку внутрь России; он ждёт ласки, привета, участия, заслуженной чести и благодарного внимания. Вместо этого он слышит одно: как здесь бранят наших героев, как унижают армию, как осуждают её, – за что? За то, что, вопреки подстрекательствам «освободителей», она оставалась верной долгу и не шла на путь измены, бунта и предательства. Не раз эти несчастные заявляли, что они «вторично ранены» дома, на родине, подобным отношением русского общества.
Каины, Хамы и Иуды водрузили свои седалища в России. Каины убивали лучших русских людей, Царских слуг, – убит Великий Князь Сергей Александрович, убит Бобриков в Финляндии, убит Плеве... Хамы радовались унижению родины и издевались над её страданиями и позором, отличаясь от библейского Хама только тем, что любовались своим бесстыдством и наглостью; Иуды брали японские деньги, – это теперь доказано неопровержимо, – покупали на них оружие для восстания внутри России, устраивали забастовки рабочих на заводах, приготовлявших военные запасы, на верфях, строивших военные суда, на дорогах, перевозивших войска. Другие Иуды во время войны нашли уместным заниматься внутренними реформами и, под видом «доверия», – неизвестно к кому, – усиливали наглость, силы и способы деятельности русских крамольников.
Всё это открыто печаталось и, в виде лавины прокламаций и «освободительных» газет, обратившихся в прямое орудие японцев, проникало в армию... Каково было ей, при неимоверных трудностях, при отдалённости от внутренней России, при медленности пополнения войск, при виде всех преимуществ на стороне противника, – каково было ей при таком отношении печати делать своё дело? Каково было воину идти и умирать, и в то же время быть уверенным, что раздастся позади не похвала и благодарность, а насмешка и осуждение?
Кончилась бесславная война. Убитые остались в далёкой и чужой Маньчжурии. Им не поставили памятников, над ними не воздвигли храмов. Их сразу забыли, как будто их и не было; общество русское, столь гордое своей гуманностью, когда идёт вопрос о наказании политических убийц, убивающих из-за угла, забыло о бестрепетно умиравших на войне героях, забыло о сиротах убитых воинов, об их обездоленных семьях. Взамен патриотических забот о них требовали «мира, во что бы то ни стало», забрасывали грязью героев, девять месяцев сидевших среди ужасов смерти в Порт-Артуре, и чествовали тех, которые, из послушания голосу газет, позорно сдавали свои суда неприятелю без боя...
Под такими настроениями возвращалась армия после позорного мира, – армия, рвавшаяся в бой, армия, отступавшая только по приказу, горевшая жаждой подвига и совершившая, действительно, в единичных личностях, великих подвигов не мало. Её встречали забастовки на железных дорогах, агитаторы в вагонах и на станциях, революционные листки и газеты, известия о вооружённом восстании в Москве, о бунтах в армии и флоте, восхваления не тех героев, что умирали безропотно на поле брани, а разных севастопольских и прочих изменников, которые вели сбитых с толку солдат под расстрел, сами же низко убегали при первой явной опасности. Когда таких изменников казнили, – о них кощунственно служились вызывающие панихиды, в память их устраивались забастовки в школах и в среде рабочих... Молчали только о героях, погибших на войне, покоящихся в городах и долах Маньчжурии, или на дне холодного океана...
Все занялись политикой, все бросились добивать несчастную родину, разрушать последние остатки былой власти и былого порядка. Каины, Хамы и Иуды торжествовали, торжествуют и доселе; их кровавая, гнусная и предательская работа на их языке называется «освободительным движением».
Неудержимое чувство страшного негодования поднимается в душе при всех этих воспоминаниях; жажда мести готова охватить сердце... Но мы – христиане. Не мы судьи, не мы мстители. «Мне отмщение, – говорит Господь, – и Аз воздам». О, помяни, Господи, наших хулителей Семеев, предателей Авессаломов и лукавых советников Ахитофелов, наших Каинов, Хамов и Иуд! Помяни, Господи, сыны Эдомские – наших инородцев, именно тех из них, что, подобно древнему Эдому, в день скорби нашего отечества врагам его глаголали: «Истощайте, истощайте до основания его». Они, из 18.000 бывших на войне, сдавались и бежали в Японию в числе 13.000, – то есть все, кто могли, – а позор ложился на нашу армию, а революционные «ложные пророки» в этом видели голос и приговор русского народа... Помяни им, Господи: Тебе отмщение, и Ты воздашь! Нам же здесь один вразумительный урок: Господь попустил такое торжество сатаны за грехи наши, да в покаяние, да в разум истины приидем, под влиянием этих поражающих страшных ударов.
Итак, разве неправда, что убитых отцов этих сирот дважды убили и дважды похоронили: на войне и потом опять дома? Разве несправедливы их укоры нам из загробного мира?
Но вот, в открытии этого детского приюта, в этом проявлении щедродательной любви и горячего патриотизма, мы видим отрадный знак отрезвления русского общества. Земной благодарный поклон жертвователю Алексею Семёновичу Шмакову! Но его дело – не личный только его благородный порыв, а знамение и общественных настроений. Если зло не одиноко, то тем более не одиноко добро. Незаметными нитями связано оно с множеством добрых сердец; незаметными влияниями оно прольётся в другие добрые души, и неприметно вызовет оно сродные отзвуки всего святого, чистого, вечного, что, не умирая, живёт в человеке и только временно подавляется злобным натиском бесовского наваждения.
Да исчезнут, да исчезнут эти бесы из нашей русской жизни, да сгинут они с лица нашей земли при знамении креста от горячности веры, от огня молитвы, от действования любви, от воодушевления патриотизма! Да будет свет, и да бежит тьма!
Русский человек! Восстани спяй и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос (Еф. 5:14).
Что же сказать вам, милые дети, собранные сюда, в этот час молитвы? Счастливы вы, что ещё не можете понимать того ужаса, о котором здесь сейчас говорилось, – счастливы в этом отношении ваши детские годы.
Но несчастливы вы в другом отношении: у вас нет родных, у вас нет кормильцев; их отняла война. Собранные сюда общим горем, вы тем чаще будете о нём себе напоминать. Пусть же утешением вашим будет сознание, что ваши погибшие отцы – это славные герои и мученики за родину; пусть в вас растёт твёрдое намерение, подобно этим героям, служить отечеству верой и правдой до пролития крови.
Почётно сказать: мой отец умер за Россию. Дай же Бог, чтобы к тому времени, когда вы придёте в меру полного возраста и сознания, вся Россия, без единого исключения, так именно смотрела на вас и на ваших героев-отцов. Будьте достойны ваших отцов и, поминая их всегда благодарной о них молитвой, старайтесь вести себя так, чтобы с высот небесных селений они радовались о вас, о детях своих, которые здесь, в приюте, возрастая телом, возрастают и духом для служения Богу и родине! Аминь.
Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).
