Памяти иеромонаха о. Варнавы, 1906 г.

Священное Писание учит нас помнить наших наставников. Следуя этому завету, и я не могу не помянуть добрым словом так недавно скончавшегося иеромонаха Гефсиманского. скита о. Варнаву.

Мое знакомство с ним началось с конца семидесятых годов, когда, еще гимназистом, я посетил для говенья Петровским постом скитские пещеры. Мне давно хотелось с ним познакомиться, ибо я много слышал раньше о его подвижнической жизни, о тех мудрых советах, которые он дает целым тысячам людей, к нему ежедневно приходящих, но долго не решался это сделать, и это потому, что у многих людей светского общества существует совершенно неправильный взгляд на подвижников, то есть на людей высокой созерцательной жизни, особенно же на тех, которые, по общему мнению, отличаются даром прозорливости, то есть предвидением будущего.

Им все кажется, что все такие люди отличаются крайней суровостью к приходящим к ним грешникам. Они боятся даже, что те поразят их каким-нибудь наказанием или смутят душу страшным пророчеством.

Сознаюсь, что и я не был лишен, в годы моей юности, этого предрассудка. То было еще до знакомства с о. Амвросием, Оптиной пустынью и вообще русским православным монашеством.

Но вот я решился повидаться с о. Варнавой. Сначала поговел в продолжение недели; усердно помолившись в маленьком пещерном храме Черниговской Божией Матери, на месте которого теперь воздвигнут громадный собор, я, со страхом и трепетом, чудным июньским вечером постучался в дверь маленького деревянного домика, в котором обитал о. Варнава.

Долго он мне не отворял. Наконец послышались шаги, щелкнула задвижка, и на пороге появился седой монах небольшого роста с мягкой, доброй улыбкой на устах, с проницательным взором темных очей. Вглядевшись в меня, он произнес тем радостным, ласковым тоном, который так памятен всем, близко его знавшим: «А! Милый барин, здравствуй! Ну, рад тебя видеть, мы тебя все здесь полюбили», – и с этими словами он меня благословил, обнял одной рукой и через темные сенцы ввел меня в свою келью, освещенную одной восковой свечой.

Часто после этого приходилось бывать мне в этой келье. Больше двадцати лет продолжалось мое знакомство с ним, а обстановка кельи не изменилась.

Те же несколько простых икон в переднем углу, перед ними на аналое медный крест и Евангелие, рядом деревянный стол с несколькими книжками и брошюрами духовно-нравственного содержания, в углу деревянная кровать, покрытая одним войлоком. Вот и все. Но сколько великих дел совершилось в этой убогой обстановке! Сколько изнемогавших в борьбе с самими собой и житейскими невзгодами душ получили здесь себе облегчение и помощь! Сколько людей, дошедших до полного отчаяния, выходили отсюда бодрыми и радостными, готовыми на всякий подвиг!

Да, много великих тайн хранит эта бедная келья, поистине она неизмеримо драгоценнее роскошных чертогов земных богачей.

Не могу выразить словами, но до сих пор помню то необыкновенно светлое чувство какого-то духовного восторга, какой-то неземной радости, с которыми я возвратился от отца Варнавы. С этого времени начинается мое с ним духовное знакомство, продолжавшееся в течение всей его жизни. Во всяком своем деле я советовался с ним, получал от него добрый совет и благословение. И так до самой его кончины.

Последний раз я вместе с ним совершил Божественную литургию в четверг на первой Неделе Великого поста и навеки простился с ним.

Последние его слова были: «Прежде я иногда, при моих приездах в Москву, объезжал тебя, ну а теперь я часто, очень часто буду тебя навещать». С этими словами он пожал мне руку, и уже более живым его я не видел. Он скончался в пятницу вечером. Верю, что он духом своим будет мне соприсутствовать.

Какими же особенными добродетелями отличался о. Варнава?

Апостол Павел говорит в своем Послании к Коринфянам (1Кор. 12), что всякому истинному христианину дается проявление Духа Святого на пользу. Дары различные, но Дух один и тот же. Одному дается Духом слово мудрости, иному вера, иному дары исцелений.

Сообразно с нравственными качествами человека, его характером, образом жизни, воспитанием и дары даются различные. Так, например, по моему мнению, о. Иоанн Кронштадтский, вращающийся среди болящих и недугующих, по преимуществу,людей, обладает даром исцелений. О. Амвросий Оптинский, получив духовное воспитание под руководством мудрых старцев, сам изучивший в совершенстве Священное Писание и творения святых отцов, – обладал даром духовной мудрости. О. Варнава, по-моему глубокому убеждению, обладал даром веры. Для него не существовало преград между нашим миром и миром загробным. Никакой тени сомнений и колебаний у него не было в отношении истины веры. Все его существо было проникнуто этой верой, все его поступки вытекали из этой веры.

Но все дары Святого Духа, все эти духовные таланты, если можно так выразиться, при постоянном совершенствовании ведут к самому величайшему дару, выше которого нет ничего ни на небе, ни на земле. Этот дар духовный, который останется и тогда, когда и пророчества прекратятся, языки умолкнут и знание упразднится, когда не будет нужды ни в вере, ни в надежде, ибо все обещанное совершится и наступит вечное Царство Божие, есть – Любовь. Вот почему все Божии люди и наполняются постепенно этой христианской Любвью. И про о. Варнаву можно сказать, по слову апостола Павла, что его вера была споспешествуема любовью (Гал.5:6).

Эта любовь притягивала к нему, как магнит железо, людей самых разнообразных положений.

Они открывали ему свое горе, свои нужды, свои не только духовные, но и семейные затруднения, имущественные, служебные неприятности. Одним словом, у них от него не было тайн. И он всегда давал им добрый совет, часто носивший пророческий характер. Особенно же он был велик, когда ему приходилось иметь дело со слабыми в вере и малодушными людьми. Здесь своей верой он их настолько ободрял, вдохновлял, что долго после этого они смело и бодро шли житейским путем.

Скажут, быть может, некоторые: «Но ведь это, в сущности, очень легко – выслушать исповедь человека и дать ему совет!» Нет, скажу по своему слабому опыту: это чрезвычайно трудно! Скажу более: это невозможно для обыкновенного человека.

Для того, чтобы так утешить и ободрить человека, необходимо ему в полной мере сострадать, а для того, чтобы сострадать человеку, надо совершенно уничтожить ту духовную преграду, которую ставят между нами самолюбие, чувственность и другие страсти, заставляющие нас глядеть на своего ближнего с недоверием, с сухостью, а иногда даже с раздражением и озлоблением: не обмануть ли, де, меня он пришел? Человек же истинно христианской любви смотрит на всякого приходящего к нему, кто бы он ни был, как на самого милого, дорогого брата или сестру.

Он весь, так сказать, претворяется в него, живет его жизнью, действительно страдает и мучается его страданьем, весь уходит в бездну его зол и скорбей, не только не гнушается его страшных духовных ран, по готов жизнь отдать за их исцеление.

Вот почему и дается такому человеку слово великой духовной мудрости, слово предвидения и пророчества, которое своей силой способно делается оживить духовного мертвеца.

Но не сразу, а путем тяжелого подвига и путем внутренней работы над самим собой и молитвой, человек достигает духовной высоты. И о. Варнава не сразу достиг такой веры и любви, а после долгих трудов. Он был необыкновенно строг к себе; какую простую подвижническую жизнь вел он молодым послушником, такую он продолжал вести до самой кончины, – уже больным старцем. Никаких поблажек себе, никакой даже самой невинной прихоти: он вовсе не пил чая, носил самую простую одежду, вкушал самую грубую пищу. Что меня особенно в нем пленяло – это то, что удовлетворение телесных потребностей для него никогда не было каким-то делом, к которому надо особенно готовиться. Он, например, кроме тех дней, в которые ему приходилось, как очередному иеромонаху, присутствовать в трапезной, никогда как следует не обедал, а так, перехватит что-нибудь, и опять за дело. Он никогда как следует не спал, а так, прикурнет, как говорится, во всей одежде на своем деревянном ложе с подушкой, набитой чуть не булыжником, и снова встает на молитву. Бывало, совершив с ним продолжительную литургию в доме призрения и видя, что он торопится уехать тотчас после службы домой, скажешь ему: «Батюшка, да отдохните немножко!» Но он обыкновенно шепнет, сжав мою руку: «Прости, не могу, ведь там их несколько сот дожидается, ведь они все скорбные, несчастные!»

И какой любовью в это время звучал его голос! И с раннего утра до поздней ночи открыты были двери его кельи, кроме времени богослужения, которое он посещал неопустительно, неся тяжелую череду священнослужения, как всякий обыкновенный иеромонах.

В последние годы своей жизни он особенно любил беседовать со мной об основанной им женской обители на Выксе. Несколько раз, по его приглашению, я посещал эту обитель; и надо было видеть, какой трогательной любовью встречали его сестры, каким благоговейным вниманием окружали они своего «кормильчика» (так привыкли они его называть), потому что поистине он для них был кормильцем и духовным и телесным. Вместе с ним бедные сестры потеряли многое на земле! Верим и будем утешать себя тем, что он помолится за них в Царствии Небесном! Он умер, как и жил, – на службе Богу и ближнему. Совершив Таинство Исповеди над начальницей Дома призрения, он, в поручах и епитрахили, склонился до земли перед Престолом Божиим в алтаре и уже более не встал.

Так умирает воин на поле брани с оружием в руках. Его давно предостерегали от переутомления и советовали отдохнуть, но он всегда отвечал: «Пока живешь, надо приносить пользу людям».

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих», – говорит Господь (Ин.15:13).

Закончилась жизнь, полная страданий, труда, никому неведомой борьбы с самим собой.

Претерпевший же до конца, спасется» (Мф. 10:22).

Покойный батюшка о. Амвросий сказал одному монаху, изнемогавшему в душевных страданиях, на его восклицания: «Батюшка, да когда же наконец успокоишься?» – «Тогда успокоимся мы, когда над нами пропоют: со святыми упокой».

Верим, что и батюшка о. Варнава успокоился ныне от дел своих.

«Блаженны мертвые, умирающие в Господе; да, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих» (Апок.14:13).

Прощаясь с ним, я дерзнул поднять монашеское покрывало и вглядеться в его лицо. Оно было вовсе не тронуто тлением и дивно хорошо! Такое выражение бывает у маленького невинного ребенка, который среди игры внезапно засыпает. Лицо принимает при этом выражение какого-то ангельского спокойствия и чистоты; такое же выражение лица было и у почившего старца.

Мир тебе, возлюбленный брат во Христе и наставник! Целые тысячи людей молятся теперь за тебя. Для целых тысяч сердец ты продолжаешь существовать, ибо любовь не умирает. Любовь нельзя заключить в гроб и закопать в землю. Она будет жить до тех пор, пока будут биться эти самые сердца.

И какой еще высшей награды за свои труды может ожидать человек!

Помолись же за нас всех, труждающихся на ниве Христовой, чтобы нам обладать хоть малой долей твоей веры и твоей любви!