Отношение языческой власти и философов к христианскому благовестию
Второе путешествие ап. Павла отмечено его прямой встречей с языческим миром. Во время первого путешествия он обращался к язычникам тогда, когда его отвергали иудеи, и отношение язычников было сочувственное, хотя и колебалось под влиянием иудеев, как это имело место, напр., в Листре, где Павел и Варнава имели дело с чисто языческой средой (Деян.14:8–20). Во время второго путешествия деятельность Павла привлекла внимание римской администрации и представителей культурного общества. В Филиппах узы благовестников были вызваны тем, что пострадавшие от исцеления бесноватой служанки повлекли их к начальникам, обвиняя их, как иудеев, в распространении обычаев, неприемлемых для римлян. Волнение перекинулось в народные массы (ср. Деян.16:16–22 и сл.). В Афинах Дееписатель проводит чёткое различие между теми прениями, которые Павел вёл в синагоге с иудеями и прозелитами, и его беседами на площади с греческими философами. На этих последних беседах писатель останавливается с преимущественным вниманием, излагая и речь апостола на ареопаге (Деян.17:18–34)36.
В Коринфе работа апостола среди язычников началась, как и в дни его первого путешествия, по отвержении его иудеями (Деян.18:8 и сл.), но ни в одном из малоазийских городов Павел не посвящал этой работе столько времени, сколько он посвятил ей в Коринфе (ср. Деян.18:11). Под влиянием иудейских происков эта работа снова поставила апостола лицом к лицу с представителями государственной власти. Замечательно, что проконсул Галлион, упоминаемый в Деян.18:12–17, был не только видным должностным лицом, но и принадлежал к высшему культурному слою римского общества. Он был братом знаменитого философа Сенеки.
Первые встречи христианских благовестников с римской администрацией обнаружили некоторую настороженность властей. Это сказалось и в Филиппах, и в Фессалонике (Деян.17:5–9), и даже в Коринфе. Власти готовы были принять меры против апостолов. В двух случаях – в Фессалонике и в Коринфе – инициатива преследования исходила от иудеев. Власти неизменно убеждались в своей ошибке и отпускали апостолов. Тем не менее эти первые столкновения с властями были показательны и до известной степени преднамечали тот путь, по которому должны были пойти дальнейшие отношения между христианской Церковью и языческим государством. К тому же из Посланий к Фессалоникийцам (ср. особенно 1Фес.2:14–16) вытекает, что отношения между христианской общиной в Фессалонике и окружавшей их языческой средой были крайне обострены и по отбытии ап. Павла.
Ещё характернее была встреча с языческой философией. Свидетельство о воскресении, вокруг которого вращалась апостольская проповедь, было неприемлемо для греческого сознания. Философы глумились над апостолом и слово «воскресение» (ἡ Ἀνάστασις) в его устах толковали как имя какого-то женского божества (Деян.17:18). На ареопаге они терпеливо слушали его речь, пока он говорил о естественном откровении (Деян.17:22–29), и отказались его слушать, как только он заговорил о воскресении (Деян.17:31–32). Это отношение язычников к проповеди о воскресении наблюдалось и в дальнейшем. Когда ап. Павел был в узах, прокуратор Феликс тоже оборвал его допрос на слове о воскресении (ср. Деян.24:21–22). Он вмещал это слово, вероятно, с таким же трудом, как и Павлово учение «о правде, о воздержании, о будущем суде» (там же, Деян.24:25). Возможно, что призыв к покаянию, который Павел подкреплял свидетельством о воскресении, был неприемлем и для афинян (Деян.17:30–31). Для прокуратора Феста слово о воскресении в устах ап. Павла было тоже не более, как доказательство его безумия (Деян.26:23–24). Нельзя не отметить, что и саддукейская аристократия, которая отвергала в христианстве именно свидетельство о воскресении, находилась под влиянием эллинизма.
