О Блудном сыне 1969 г. (… о многообразном грехе и одновременно о самой сущности греха…)
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Какая дивная и какая страшная эта притча о блудном сыне, которую мы так хорошо знаем, так хорошо помним, и которая каждый год возвращается к нам с новой силой, — с новой силой, которая рождается и от более тяжелого, мучительного опыта греха, и от более изумленного сознания Божией милости и того, как нас принимает и восставляет Господь.
Это притча о многообразном грехе и одновременно о самой сущности греха. Открывается притча грехом в его наготе, в его абсолютности, в его дикой беспощадности. Младший сын приходит к отцу: он полон сил, полон желаний, он полон жажды жить, и не вмещается эта жажда, это желание, эта похоть жизни в рамки обычной домашней жизни. И не может он ждать больше, и отцу своему он говорит: Отец, ты зажился; пока ты умрешь, во мне увянет жизнь; за время, пока ты будешь жить и жить, а не умирать, — я завяну. Умри, умри для меня, будь как мертв! Ты мне не нужен, но то, что я от тебя могу получить, я могу теперь получить. То, что ты потом накопишь, мне не нужно, а то, что ты до сих пор накопил трудом, любовью, подвигом души, всё это ты мне раздели, дай мне мою долю; а потом, жив ты или не жив — мне всё равно; передо мной жизнь...
Так говорим и мы по отношению к Богу; не так грубо, не так прямо, но также жестоко. Всё от Бога берем и уносим на страну далече, растратить, прожить. Забываем даже, что Он есть, для нас Он словно мертв в те моменты, когда мы от Него получили всё, что нам нужно, чтобы жить на этой далекой, опустошающей стране. И идем, и живем, и богаты какое-то время; а потом беднеем, истощается украденное из Царства Небесного, унесенное, прибереженное, расточимое. Пока мы еще богаты тем, что Отец дал, нас окружают такие же, как мы, которым до нас никакого нет дела, лишь бы поживиться — любовью ли нашей, беспечностью нашей, человеческим нашим теплом, умом, сердечностью, тем, что у нас есть — что бы это ни было. А когда истощится всё, когда всё, что из отцовского дома, от Бога было получено, начинает ветшать, тогда от нас отходят, потому что тот же закон, который мы применили по отношению к Отцу, действует и для нас. Нам до Него не было дела, лишь бы получить то, что Он может дать, — и другим до нас никакого нет дела, лишь бы попользоваться тем, что у нас есть из домашнего, отцовского богатства. И как часто мы даём самое драгоценное за бесценок, такие вещи, которые надо было хранить в сердце как самую святыню нашей жизни, — легко отдаём, чтобы, порадовать, повеселить, утешить: вот грех.
А дальше мы видим другого человека, уже не младшего сына, а сына, который так и не понял того, что было между ним и его отцом. Он всегда был добротный сын, не отступал от воли отца, как он сам говорит: всю жизнь я был тебе рабом, как раб служил тебе — потому что слово “работал” по-славянски сильное слово, именно от слова “раб”. Всю жизнь он чувствовал, что он просто работник своего отца, за кров, за пищу, за человеческое отношение, за привилегию, которую родство давало над рабами. И вот возвращается младший сын в лохмотьях — всё потерял: радость потерял, право быть сыном потерял, как мы говорим часто — “всё потеряли”. И в дверях его встречает отец, с любовью. А когда возвращается старший сын, тот, который всегда принадлежал дому, всегда был у себя с отцом, никогда не отступал от правды этого дома, он слышит, что в дом пришел чужой, голодный, холодный, лишенный, который когда-то мог бы принадлежать этому дому, но ушел... И пусть себе оставался бы на стране далече, — нет, вернулся, истратил пол имения, а теперь что ? На остальное зарится, отнять хочет?... И говорит он, как мы часто говорим: “Этот твой сын”; он не говорит “мой брат”; нет, он ему не брат, он чужой: этот твой сын, который всё потратил с блудницами, вернулся, а ты праздник устраиваешь, радуешься, что какой-то чужой вернулся; а мне меньше от этого будет... И отец ему говорит ласково: твой брат вернулся! Он был мертв, — теперь он живой. Он пропал, — теперь он нашелся: разве нам не радоваться, разве нам не ликовать?...
Вот и посмотрим на себя, на что мы похожи: на блудного или на праведного? И тут, как в прошлый раз, с горем можно заметить, что похожи и на блудного, и на праведника — во всём, что неправедно. Но есть ли у нас праведность старшего сына и есть ли у нас доверчивое сыновство младшего? Младший старшего принял бы к себе, не отвернулся бы, он ему не был чужой. А отец — он одинаково принимает и того, и другого. Горем принимает одного — праведного, радостью другого, который сохранил в душе сознание, что у него есть отец, что к отцу он может вернуться, что есть дом, куда можно придти. Он не подумал, что старший сын ему закроет дверь в лицо, он только подумал, что отец, который согласился умереть для него, даст ему жить. Вот что и нам предлагается: Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы... Перед нами Отец, — но как жутко, что так часто рядом с Ним стоит каменный, черствый, как будто умерший душой старший сын, который всегда был в доме отца, а теперь не хочет принимать чужого. Аминь.
