Господь Иисус Христос на суде у Пилата

ГОСПОДЬ ИИСУС ХРИСТОС НА СУДЕ У ПИЛАТА

(Матф. 27:2, 11–30; Марк. 15:1–19; Лук. 23:1–25 и Иоан. 18:28, 19:16)

«И связавше Его ведоша, и предаша Его Понтийскому Пилату игемону». – Со времени подчинения Иудеи римлянам у синедриона было отнято право наказывать преступников смертью, что видно и из Иоан. 18:31. Побиение камнями Стефана было самовольным поступком. По закону обвиненные в богохульстве побивались камнями, но иудеи, бессознательно исполняя тем волю Божию, желали предать Господа Иисуса Христа более поносной смерти – распятию на кресте – и с этой целью, после вынесения смертного приговора синедрионом, отвели его к Понтийскому Пилату игемону, т.е. правителю.

Понтий, по прозванию Пилат, был пятым прокуратором, или правителем Иудеи. Он получил назначение на эту должность в 26 г. по Р. Хр. от римского имп. Тиверия. Человек гордый, надменный и жестокий, но вместе с тем малодушный и трусливый, он ненавидел иудеев и, в свою очередь, был ненавидим ими. Вскоре после распятия Христова он был вызван в Рим на суд, заточен в Виенне (в южной Галлии) и там кончил жизнь самоубийством. Прокураторы обычно жили в Кесарии, но на праздник Пасхи для наблюдения за порядком переселялись в Иерусалим.

Подробнее всего о суде у Пилата повествует св. Евангелист Иоанн. Он говорит, что иудеи повели Иисуса в преторию, т.е. судебную палату римского правителя, вероятно, в крепости или близ крепости Антониевой на северо-западе от храма, в которой помещался римский гарнизон. Прикосновение к чему-либо языческому считалось осквернением, а потому они не вошли внутрь, дабы не воспрепятствовать вкушению Пасхи (ясное указание, что Пасха наступала в тот день вечером, и что Христос вкушал Пасху накануне праздника, а принес Себя в жертву, как истинный Агнец Пасхальный, в самый день наступления ветхозаветной Пасхи, бывшей прообразом Его страдания). Пилат, делая в данном случае уступку иудейским обычаям (известно, что римляне старались щадить привычки и обычаи побежденных народов, чтобы не слишком их восстанавливать против себя), сам вышел к ним на лифостротон – открытое возвышенное место перед жилищем прокуратора (каменный помост от греч. лифос – камень) и просил: «Kую речь приносите на Человека Сего?» – т.е.: в чем Его обвиняете? Первые два Евангелиста начинают описание суда Пилатова допросом Господа, третий – обвинениями Господа со стороны приведших Его, а св. Иоанн – вопросом Пилата к приведшим Господа: таким образом, св. Иоанн начинает с самого начала и дальше, во всем описании держится более подробного и последовательного порядка судопроизводства, дополняя повествования первых трех Евангелистов.

«Аще не бы был Сей злодей, не быхом предали Его тебе» – иудеи не хотели нового разбирательства дела Иисусова: они надеялись, что Пилат будет только исполнителем произнесенного ими приговора. Пилат хорошо понимал, с какими людьми он имеет дело, а потому сразу поставил обвинителей в должное положение по отношению к себе, как представителю римской власти: я не могу осуждать, не выслушав дела, а потому: «Поимите Его вы, и по закону вашему судите Ему». Синедриону действительно было предоставлено право без утверждения римской власти осуждать и приводить в исполнение некоторые наказания: нельзя было только наказывать смертью. Пилат и предлагает им воспользоваться их правом. Изменяя гордый тон на покорный, иудеи сознаются, что их права ограничены, и они не могут достойного, по их мнению, смерти преступника подвергнуть казни: «Нам не достоит убити никогоже», «да слово Иисусово сбудется, еже рече, назнаменуя, коею смертию хотяще умрети». Господь действительно не раз предрекал, что Его предадут язычникам (Мф. 20: 19), что Он будет вознесен от земли, т.е. распят (Мф. 26:2; Ин. 12:32). Враги Христовы вынуждены были после этого изложить свои обвинения против Христа, что мы и находим у св. Луки: «Сего обретохом развращающа язык наш, и возбраняюща кесареви дань даяти, глаголюща себе Христа Царя быти» (Лк. 23:2) – лукавые лицемеры, ненавидящие сами римлян, изобретают это клеветническое обвинение чисто политического характера, чтобы легче добиться утверждения смертного приговора для Иисуса. На это обвинение, как повествует св. Иоанн (Ин. 18:33), Пилат наедине, внутри претории, спросил Иисуса: «Ты ли еси Царь иудейск?» – «О себе ли ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне?» – спросил на это Господь: надо было знать, каково происхождение этого вопроса – если Пилат сам пришел к нему, то надо было ответить «нет», потому что Христос не был царем в смысле Пилата; если вопрос Пилата – только повторение того, что говорили иудеи, то надо было дать ответ утвердительный, ибо Христос действительно был Царем Истины. Христос не был политическим царем иудейским, но был теократическим царем вселенной. Господь и хотел заставить Пилата высказаться, в каком смысле он употребляет в отношении к Нему это слово «царь», т.е., сам ли он обвиняет Его в присвоении Себе этого титула или только повторяет обвинение иудеев. Ответ Пилата дышет презрением к иудейству: «Еда аз жидовин есмь? Род твой и архиерее предаша Тя мне: что еси сотворил?» – т.е. никакого царственного достоинства во Христе он не допускает, а только хочет знать, за что народ и первосвященники предали Его, обвиняя Его в присвоении Себе титула царя. «Отвеща Иисус: царство Мое несть от мира сего» – Господь утверждает, что Он действительно царь, но не в политическом, а в духовном смысле этого слова, не такой царь, как ты себе представляешь. «Рече же Ему Пилат: убо Царь ли еси Ты?» – поняв, что Иисус не политический претендент на земное царство, Пилат выражает сомнение в возможности существования какого-то другого духовного царства. Тогда Господь подтверждает, что Он действительно Царь – Царь духовного Царства Истины и пришел на землю для того, чтобы свидетельствовать об истине, разумея под «Истиной», конечно, религиозную истину Своего Божественного учения. Его подданные – те, кто способны внимать этой Истине. Пилат, конечно, как грубый язычник, не мог понять этих слов Господа и пренебрежительно сказал: «Что есть истина?» – но он понял, что Царство Иисусово не политическое и ничем не угрожает римскому владычеству. Языческо-греко-римский мир в то время дошел до такого умственного и нравственного растления, что утратил веру в возможность существования истины вообще и не верил, что есть истина. Выражением этого отчаянного неверия в истину служит исторический вопрос Пилата: «что есть истина?» – ответа на который он даже не желал и выслушать, а просто вышел к иудеям и заявил, что он никакой вины не находит в Иисусе. Это заявление глубоко уязвило самолюбие членов синедриона, и они, как повествуют об этом первые три Евангелиста, начали настойчиво обвинять Господа во многом, желая во что бы то ни стало добиться Его осуждения. Господь хранил при этом непрерывное молчание, «яко дивитися игемону зело?» (Мф. 27:12). Тут они обмолвились, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи (Лк. 23:5), и Пилат, спросив тогда: «Разве Он галилеянин?» – отправил Его к царю Ироду, жившему тогда тоже, в связи с праздниками, в Иерусалиме.

О суде Господа пред Иродом сообщает только один Евангелист Лука в Лк. 23:7–12. Вероятно, Пилат надеялся получить от Ирода более определенные сведения о лице и деле обвиняемого, которые были для него не совсем понятны. Из дальнейшего же замечания св. Луки, что Пилат и Ирод с того времени стали друзьями, можно заключить, что Пилат нарочно отправил Господа к Ироду, желая таким образом прекратить существовавшую между ними вражду. Может быть, он надеялся получить от Ирода благоприятный отзыв об Иисусе, чтобы избавить Господа от рук Его настойчивых обвинителей. Недаром же он после указывает на то, что и Ирод не нашел в Нем ничего достойного смерти (Лк. 23:15). Ирод очень обрадовался, увидев Иисуса. Это был тот самый Ирод Антипа, который умертвил Иоанна Крестителя, и услышав о делах Христовых, подумал, что это воскресший из мертвых Иоанн. Ирод надеялся видеть от Господа чудо: не для того, чтобы уверовать в Него, но насытить зрение, подобно как мы на зрелищах смотрим, как кудесники представляют, будто они проглатывают змея, мечи и т.п. и удивляемся» (бл. Феофилакт). Ирод, видимо, считал Господа чем-то вроде чародея. Задавал он ему и многие вопросы, надеясь услышать что-нибудь занимательное, но на все его вопросы Господь хранил полное молчание. Первосвященники и книжники без умолку обвиняли Господа, вероятно доказывая, что проповедь Его опасна столько же для Ирода, сколько и для кесаря. Надругавшись над Господом, Ирод облек Его в белую одежду и отослал обратно к Пилату. В белую (светлую) одежду облекались у римлян кандидаты на какую-либо начальственную или почетную должность (самое слово «кандидат» происходит от лат. «кандидус», что значит белый, светлый). Одев в такую одежду Господа, Ирод тем самым хотел выразить, что он смотрит на Иисуса только как на забавного претендента на иудейский престол, и не считает Его серьезным и опасным преступником. Так это понял и Пилат. Ссылаясь на то, что и Ирод не нашел в Иисусе ничего достойного смерти, Пилат предлагает первосвященникам, книжникам и народу, наказав, отпустить Его. Легким наказанием Пилат думал удовлетворить их. Он вспомнил при этом, что у иудеев был обычай перед Пасхой являться к правителю с просьбой отпустить на свободу одного из осужденных на казнь преступников и сам предложил им: «Кого хощете от обою отпущу вам: Варавву ли, или Иисуса, глаголемаго Христа?» (Мф. 27:17). К этому первые два Евангелиста прибавляют: «Ведяше бо, яко зависти ради предаша Его» (18). Пилат очевидно надеялся, что в простом народе он найдет другие чувства к Иисусу, и народ испросит освободить именно Иисуса. К этой-то многочисленной народной толпе, собравшейся перед домом прокуратора, Пилат и обратился с вопросом: «Кого хощете от обою отпущу вам?» Тут случилось еще одно обстоятельство, подействовавшее на Пилата в благоприятном для Господа Иисуса направлении. Когда он сидел на своем судейском месте, открытом и возвышенном, называвшемся по-гречески «лифостротон», а по-еврейски – «гаввафа», к нему явился посланный от его жены, который передал ему слова ее: «Ничтоже тебе и праведнику тому», т.е.: «не делай ничего худого тому Праведнику», «много бо пострадах днесь во сне Его ради». У некоторых древних христианских писателей называется ее имя: Клавдия Прокула. Предполагают, что она исповедывала иудейскую веру или, по крайней мере, была расположена к ней, а предание говорит, что она потом сделалась христианкой. Вероятно, она много слышала о Господе Иисусе Христе и боялась, что ее муж за осуждение Его навлечет на себя наказание Божие. Неизвестно, что за сон она видела, но можно полагать, что Иисус Галилеянин предстал ей во сне, как невинно терзаемый Праведник, и она мучилась во сне мыслью, терзалась совестью, что это ее собственный муж является Его палачом. Но в то время, как посланный передавал Пилату слова его жены, иудейские начальники стали наущать народ, чтобы он просил у Пилата отпустить Варавву, и народ поддался их нечестивым внушениям. Когда Пилат вторично задал вопрос: «Кого хощете от обою отпущу вам?» – они отвечали: «Варавву». «Что убо сотворю Иисусу, глаголемому Христу?» – спросил тогда Пилат. Они же отвечали: «Да распят будет»; по св. Луке, они кричали: «Смерть Ему!» (славян. «Возми Сего»). Тогда Пилат, желая все же отпустить Христа, возвысил голос, говоря: «Кое убо зло сотвори?» «Они же излиха», т.е., еще сильнее «вопияху, глаголюще: да пропят будет». Евфимий Зигабен подчеркивает: «Hе говорят – да будет убит, но да будет распят, дабы и самый род смерти показывал в нем злодея». Так должны были исполниться пророчества о самом роде смерти Христовой за нас. Господу Иисусу Христу развращенный своими духовными вождями народ предпочел Варавву, о котором Евангелисты сообщают, что он был известным разбойником, который с шайкой сообщников произвел возмущение в городе с целью грабежа и совершил убийства (Мф. 27:16; Ин. 18:40; Лк. 23:19 и Мк. 15:7).

Слыша этот неистовый крик народа, которого он, видимо, не ожидал, Пилат окончательно растерялся. Он испугался, что его дальнейшая настойчивость в защите Праведника может вызвать серьезное волнение народа, которое придется усмирять вооруженной силой, и что озлобленные первосвященники могут донести на него кесарю, обвиняя его в том, что он сам вызвал это волнение, защищая государственного преступника, каким они старались выставить Господа Иисуса. Под давлением таких чувств Пилат решил попробовать удовлетворить жажду крови в народе, отдав Невинного на бичевание. Вероятно, он надеялся, сделав этим уступку народной ярости, добиться все-таки освобождения Иисуса от крестной смерти. «Тогда убо Пилат поят Иисуса и би Его» (Ин. 19:1). Повествование о бичевании находится у всех Евангелистов. По первым двум Евангелистам, для бичевания воины отвели Иисуса в преторию (по-славянски: «на судище»), т.е. внутрь двора, вероятно, для того, чтобы иметь там больше простора, так как перед двором не было места из-за теснившейся народной толпы, и собрали против Него весь полк, или спиру, или когорту. Воины раздели Иисуса и начали бичевать Его. Такое бичевание назначалось у римлян за тяжкие преступления и притом – большей частью для рабов. Бичи делались из веревок и ремней, и в концы их вделывались острые костяные и металлические палочки. Истязание это было столь мучительно, что многие под бичами умирали. Бичуемого привязывали обыкновенно к столбу в наклонном положении и затем воины били его бичами по обнаженной спине, причем тело с первых же ударов разрывалось, и кровь обильно текла из ран. Такому страшному наказанию подверг Пилат Того, в Ком не находил никакой вины, но надо полагать – в расчете удовлетворить этим кровожадность толпы и спасти Его от смерти на кресте. Окончив бичевание, жестокосердные воины стали издеваться над Страдальцем: надели на Него хламиду червленую, или багряницу, т.е. военный плащ красного цвета, подобный тем плащам, какие надевали цари и высшие военачальники. Такие плащи были без рукавов и накидывались на плечо так, что правая рука оставалась свободной. Эта хламида должна была изображать царскую порфиру для Царя Иудейского. На главу Господа возложили венец, сплетенный из колючего терния, а в руки Ему дали трость, которая должна была изображать царский скипетр. Сделав все это в насмешку над Божественным Страдальцем, воины стали преклонять пред Ним колени и ругаясь над Ним, как будто приветствуя, стали говорить: «Pадуйся, Царю Иудейский», при чем били Его по ланитам, плевали на Него, брали из рук Его трость и били Его по главе Его, чтобы колючки тернового венца входили глубже и ранили сильнее.

Все эти действия представляются у первых двух Евангелистов, как состоявшиеся уже после окончательного осуждения Иисуса на смерть, но св. Иоанн, поставивший себе целью дополнять и разъяснять повествования первых трех Евангелистов, указывает, что бичевание и эти издевательства над Христом состоялись раньше и, как можно думать, были предприняты Пилатом именно с целью, хотя бы таким путем, добиться избавления Иисуса от смертной казни. Измученного и истерзанного таким образом Господа Пилат повелел вывести наружу, чтобы вызвать жалость к Нему иудеев. Он рассчитывал, что их сердца дрогнут от такого ужасного зрелища, и они уже не будут настаивать на предании Господа смерти. Так рассуждал язычник, не знавший истинного Бога и Его заповеди о любви к ближнему, но – увы – не так рассуждали духовные вожди и начальники избранного народа Божия, неистовавшие в своей неутолимой злобе. Когда Господь был выведен на лифостротон, Пилат сказал: «Cе извожу Его вам вон, да разумеете, яко в Нем ни единыя вины обретаю» – и при этом, указывая на Него, добавил: «Cе Человек». Восклицанием этим Пилат обращался к суду их совести: смотрите, как бы говорил он им – вот Человек одинокий, униженный, истерзанный: неужели Он похож; на какого-то опасного бунтовщика; не возбуждает ли Он одним Своим видом больше сожаления, чем опасений? Вместе с тем, Пилат, не думая, вероятно, о том, сказал подлинную правду: Господь и в уничижении Своем, больше чем во славе и царственном блеске, проявил все духовное величие и нравственную красоту истинного Человека, каким он должен быть, по замыслу Творца. Для христиан слова Пилата означают: вот образец Человека, к которому должны стремиться христиане.

Но первосвященникам и слугам их все было нипочем. Едва увидели они измученного и истерзанного Христа, как снова возопили: «Pаспни, распни Его!» Такая настойчивость обвинителей вызвала у Пилата досаду и заставила его с резкостью и колкостью сказать: «Поимите Его вы и распните: аз бо не обретаю в Нем вины» – если вы так настойчивы, то распинайте Его сами на свою ответственность, а я не могу принимать участия в таком недостойном моего положения, как представителя правосудия, поступке, как осуждение на смерть ни в чем не повинного Человека. Кроме крайнего возмущения и нетерпения эти слова Пилата ничего не выражали, а потому враги Христовы продолжали добиваться согласия Пилата на смертный приговор, выставив новое обвинение: «Мы закон имамы, и по закону нашему должен есть умрети, яко Себе Сына Божия сотвори». Услышав это, Пилат паче убояся. Конечно, выражение «Сын Божий» Пилат мог понимать только в языческом смысле, в смысле полубогов, героев, которыми полна языческая мифология, но и этого достаточно было, чтобы его смутить, принимая во внимание и предупреждение его жены, видевшей какой-то таинственный сон об этом загадочном Человеке. И вот Пилат уводит Иисуса с собой в преторию и наедине спрашивает Его: «Откуду еси Ты?» – т.е.: каково Твое происхождение, с небес ли Ты или от земли? действительно ли Ты – Сын Божий? «Иисус же ответа не даде ему» – бесполезно было отвечать на этот вопрос. Господь уже объяснил кое-что о Себе Пилату, но это вызвало у него только легкомысленно-скептический вопрос (Ин. 18:36–38). Мог ли грубый язычник-скептик понять учение об истинном Сыне Божием? Побеждая в себе страх, Пилат решил показать свою власть, а вместе с тем и расположить Иисуса к ответу: «Мне ли не глаголеши...» Господь отвечает на эти горделивые слова с Божественной мудростию: «Не имаши власти ни единый на Мне, аще не бы ти дано свыше» – то, что Я в твоих руках, это лишь попущение Божие. Предав народ Свой в рабство языческой римской власти, Бог через это передал и тебе власть надо Мной. Ты будешь виновен, однако, в этом осуждении Меня, ибо против совести осуждаешь, но более греха будет на том, кому свыше не было дано надо Мною власти, кто сделал это самовольно, по злобе, т.е. синедрион, Каиафа, как орудие его, Иуда Искариот. Мудрые слова Господа, видимо, понравились Пилату, и «от сего искаше Пилат пустити Его». Тогда обвинители решились «прибегнуть к крайнему средству – к угрозе обвинить самого прокуратора в измене власти римского кесаря: «Аще Сего пустиши, неси друг кесарев...» Это испугало Пилата, ибо императором был тогда подозрительный и крайне жестокий деспот Тиверий, охотно принимавший доносы. Этой угрозой дело было решено. Пилат, возсев на свое судейское место лифостротон, формально и торжественно оканчивает суд. Евангелист отмечает поэтому день и час осуждения Господа: «Бе же пяток пасце, час же яко шестый», т.е. была пятница перед праздником Пасхи и шестой час, т.е. по нашему счету около 12-ти часов дня. В указании этого часа у св. Иоанна оказывается как будто разногласие с другими Евангелистами, особенно со св. Марком, который говорит: «Бе же час третий и распяша Его» (Мк. 15:25), а от шестого до девятого часа была тьма по всей земле (Мф. 27:45; Мк. 15:33 и Лк. 23:44), но дело в том, что день, как и ночь, делился вообще на четыре части по три часа в каждой, а потому в Новом Завете упоминается только о первом, третьем, шестом и девятом часе. Св. Иоанн не говорит «час был шестый», но «яко шестый», т.е. «как бы шестый»: по нашему это могло быть во весь период времени между 9-ю часами утра и полуднем. Есть, наконец, мнение (Гладков), что св. Иоанн указывает время по римскому счислению, соответствующему нашему, т.е. было около шести часов утра, как мы теперь считаем, от полуночи.

«И глагола иудеем: се царь ваш» – трудно сказать, что хотел выразить Пилат этими словами, но нельзя не видеть и в них последней попытки освободить Господа от смерти. Вероятно, в раздражении на то, что его заставляют вынести приговор против совести, он бросает еще раз жестокий упрек всему синедриону: он как бы так говорит – вы мечтаете о возвращении себе самостоятельности, о каком-то своем высоком призвании среди всех народов мира: эту высокую задачу никто не был бы так способен исполнить, как этот Человек, называющий Себя духовным Царем Израиля. Как же это вы, вместо того, чтобы преклониться перед Ним, требуете Его смерти? хотите, чтобы я, ненавистный вам римский правитель, отнял у вас вашего Царя, который может осуществить все ваши заветные мечтания?

Видимо, так и поняли эти слова обвинители, потому что с особою яростию возопили: «Возми, возми, распни Его, смерть, смерть Ему!» Это, по словам Еп. Михаила, – «крик от нанесенной в самое чувствительное место раны», но «Пилат, прежде чем окончательно уступить, еще раз повертывает нож в этой ране словами: «Царя ли вашего распну?» – если Иисус называет Себя вашим Царем, то тем самым обещает вам освобождение от власти римлян: как же это вы можете требовать, чтобы я, представитель римской власти, предал Его смерти? одумайтесь, что вы делаете?» – На это увещание первосвященники, в своем безумном ослеплении злобой против Иисуса, произнесли страшные, роковые слова, явившиеся приговором над всей дальнейшей историей еврейского народа: «Не имамы царя токмо кесаря». Раньше первосвященники говорили: «Нет у нас иного Царя, кроме Бога»: теперь, только для того, чтобы добиться распятия Христова, они от всего отреклись, сказав, что не имеют и не желают иметь никакого другого царя, кроме римского кесаря. Только тогда Пилат решился удовлетворить их желанию и «предаде Его (Иисуса) им, да распнется». Св. Матфей сообщает, что перед этим Пилат умыл руки (Мф. 27:24): «Видев же Пилат, яко ничтоже успевает, но паче молва бывает, прием воду, умы руце пред народом, глаголя: неповинен есмь от крове Праведнаго Сего: вы узрите». У иудеев был обычай умывать руки в доказательство того, что умывающий невиновен в пролитии крови найденного убитым человека (Втор. 21:6–8). Пилат воспользовался этим обычаем в знак того, что он снимает с себя ответственность за казнь Иисуса, Которого он считал невинным и Праведником. «Вы узрите» – вы сами будете отвечать за последствия этого несправедливого убийства. Лишь бы получить от прокуратора согласие на утверждение смертного приговора, злобные иудеи соглашаются на все, не думая ни о каких последствиях: «Кровь Его на нас и на чадех наших», т.е.: если это преступление, то пусть кара Божия ляжет на нас и на потомство наше. «Такова безрассудная ярость», – говорит св. Златоуст: «такова злая страсть... пусть так, что вы самих себя прокляли; для чего навлекаете проклятие и на детей?» Это проклятие, которое сами на себя навлекли иудеи, скоро исполнилось: именно в 70 г. по Р. Хр., когда при осаде Иерусалима римлянами громадное количество евреев было распято на крестах. Исполнялось оно и на всей дальнейшей истории евреев, рассеянных с тех пор по всему миру, в тех бесчисленных «погромах», которым они постоянно подвергались, во исполнение пророчества Моисея во Втор. 28:49–57, 64–67.

«Тогда отпусти им Варавву: Иисуса же бив предаде им, да Его пропнут», т.е., утвердив приговор синедриона, Пилат дал им воинов для совершения над Господом Иисусом Христом смертной казни через распятие.

Умыв руки, Пилат, конечно, не мог снять тем ответственности с себя, как ему этого хотелось. Выражение «умывать руки» с тех пор вошло в поговорку. Кара Божия постигла Пилата за малодушие и неправедное осуждение Того, Кого он сам называл Праведником. Он был отправлен в ссылку в Галлию (г. Виенну) и там через два года изнуренный тоской, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, окончил свою жизнь самоубийством.