Евсевие, инокине и игуменье, в утешение по случаю смерти сестры ее
Если бы с нас начиналась смерть и мы первые в роде подвергались ей, было бы основание смущаться ею, как чем-то новым и неожиданным. Но, с того самого времени, как произошли на свет люди, их участь делится между жизнью и смертью, и все мы терпим прародительское наказание, так что несть человек, иже поживет и не узрит смерти. Итак, зачем же в этой общей необходимости видим мы только свою частную беду? Зачем встречаем ее еще и теперь слезами, как вновь вводимый оброк? Если это иначе быть не может; если природа не хочет знать другого закона: то к чему поражаться смертью всякий раз, как бы некоторою странностью? Для чего предаваться скорби, и, забывая святые уставы Божии, обливаться слезами? Оплакивая родственников, мы чрез то ускоряем лишь свою собственную смерть: но зачем ускорять ее, если она есть тягостное зло и предупреждать определения Создателя? А если она есть нечто доброе и спасительное; в таком случае не более ли еще не прилично проливать горькие слезы над умершими по суду Божию?
– Но, говоришь ты, меня оставила сестра, единственная моя отрада после Бога, первый предмет моей радости, которым облегчались мои скорби, разгонялись печали.– Так что же? Тебя оставили также и отец, и мать, и другие родственники, и весь ряд предков, простирающийся до Адама; а ты в свою очередь оставишь других; и нельзя найти ни одного человека, который бы не был покинут многими. Сестра покинула сестру; но за то обрела своих предков. Оставила сестру; но переселилась к общему всех Владыке и Отцу, переселилась в ту жизнь, в которую и мы рано или поздно переселимся. Ты помышляешь только об одном, что она тебя утратила; а о том и не думаешь, кого она нашла? Плачешь потому, что не видишь ее тела; а не находишь радости в том убеждении, что душа ее достигла беспрепятственного общения с твоею душою? Скорбишь о том, что она рассталась с тлением; а, что она наслаждается нетленным, это не важно для тебя?
Да и как тебя оставила сестра? Если бы она обратилась в ничто, или поступила под другую власть и господство: тогда конечно можно было бы сказать, что она нас оставила. Но когда она сохраняется в той же деснице Творца, когда у нас с нею один и тот же Бог, владыка и промыслитель; когда всем верным рабам Его уготовляется та же самая жизнь, то же самое жилище, то же самое состояние, чуждое всех тревог, какие мы здесь испытываем: то в каком же отношении мы ею оставлены? Если бы и мы не стремились к той же самой пристани успокоения; если бы и мы не совершали того же самого пути; если бы и нам не суждена была та же доля: тогда еще можно было бы тяготиться разлукою, должно было бы оплакивать разобщение. Но как скоро и наши мысли и все действия туда же устремлены: то почто напрасно терзаешься? Зачем негодуешь на закон природы? Ты, кажется, не хочешь, чтобы человек, по природе смертный, принес должную дань смерти; чтобы он окончил настоящую жизнь сходно с отцом, материю и всем остальным родом: но для одних нас должно ли превращать естество и переменять законы создания? Что возникло посредством рождения и не исчезло посредством разрушения или смерти? Оставляю прекрасные цветы сельные, услаждающие не только зрение наше, но и другие чувства; прохожу молчанием красоты растений, множество разнообразных животных; – ведь, все это преходит со временем и, так сказать, в самом своем зародыше носит начало разрушения. Но представь стройный хор звезд, – как они испещряют твердь, изукрашая ее яркими отливами, как они озаряют ночь, разгоняя густой ее мрак и представляя наблюдателю зрелище самое восхитительное. Или еще, посмотри на луну, – как она, получив, как бы в подарок, свет от солнца, освещает, вместо него, воздух, и таким образом вознаграждает дар, стараясь прежде дня произвести другой день. Но и это все устремлено к своему концу, знает свой долг и спешит к развязке. А что может быть блистательнее солнца по виду, и удивительнее по красоте? Как не скажешь, смотря на него, что, как исполин, радостно протекает оно от края и до края небесе (Псал. 18, 6. 7), – выступает, как на зрелище, совершает чудное и правильное шествие посреди мира, на все простирая свои лучи, одно оживотворяя, другое согревая, все земное поддерживая по слову и закону Создателя? И в течение столь продолжительного времени оно не стареется, не теряет ни мало своего благолепия, никогда не останавливается на своем пути, не делает ничего такого, что влекло бы за собою разрушение: однако ж... и это прекрасное и величественное создание не избегнет своего конца, и оно подчинится общему закону природы! Ибо все изменяется, и ничто, получившее жизнь чрез рождение, не вкусит бессмертия прежде смерти. Итак, что ж? Когда ни одно существо не минует разрушения, и, разрушаясь, не негодует на уставы Создателя, но с покорностью исполняет Его волю: мы ли не престанем тщетными терзаниями оскорблять Божество? Имея пред глазами столько примеров, еще ли не вразумимся и будем предаваться тому, что внушают нам страсти и лукавый? Творец приемлет сестру твою в свое Отчее лоно, и тебе как будто неприятно, что Он освободил ее от трудов и забот, которые рождаются с самою жизнью; ты как будто досадуешь за то, что она скорее воскреснет, и оплакиваешь столь великую радость. Он дарует ей жизнь вечную; а ты льешь слезы, как бы ее уже вовсе не было. Достойно ли это твоего благочестия?
Обратим же взор на самих себя, вспомним о своей природе, познаем Создателя, помыслим о бездне человеколюбия Владыки. Он послал на нас смерть, как праведное наказание, но чрез собственную смерть отверз нам врата бессмертия. Смерть была приговором гнева: но чрез смерть же открывается нам и крайнее милосердие Судии. Смертью разрушается та природа, которая уже сокрушена была прародительским грехом: но это разрушение становится предвестием воссоздания. Смерть отделяет душу от тела: но этим разделением полагается начало славнейшему и божественнейшему единению твари с Творцом. Сеется тело душевное: восстает тело духовное. Сеется не в честь: восстает в славе (1Кор. 15, 43, 44). Творец восприемлет дело рук своих, удаляя от взоров человеческих, но водворяя в Ангельских светлостях. Откуда же тут быть такому горькому плачу? От чего проливать столько слез? Может ли дальше отстоять от нас печаль, как в подобном случае?
Рассуждай об этом, а прежде всего воспоминая, что сестра твоя от самой колыбели соединилась с Богом, прилепилась к нетленному и бессмертному Жениху – Христу и Ему единому принесла в жертву всю свою жизнь, все помыслы, не безобразь скорбью своего исповедания, не помрачай радости сетованием, не мешай земную грусть с веселием Ангелов. Они, радуясь о душе девственной, возвысившейся над страстями, приемлют ее в восполнение числа отпадших демонов, а ты обращаешь ее в предмет плача. Смотри, чтобы тебе не уронить последними поступками своими прежних подвигов. Никто, пламенеющий истинною любовью к жениху, не изменяет возлюбленному и не подавляется в виду его скорбью: а ты, как бы забыв, что любишь Христа, приковала взор свой к смерти, и беспокоишься и болезнуеш о усопшей, потопляешь любовь в страданиях, и радость предаешь в плен печали. Если бы умершая, или лучше, предварившая нас переходом в другой мир, получила жребий тех, которые вели здесь жизнь беспечную и нечестивую: скорбь и слезы твои были бы еще извинительны, – хотя Господь наш и Спаситель, источник человеколюбия, не позволяет своим последователям и этого. Остави, говорит Он, мертвыя погребсти своя мертвецы (Лук. 9; 60), а ты последуй за Мной. Но когда люди, жившие праведно и боголюбезно и сохранившие веру чистою пред Богом, отходят к Нему и становятся девственным и блаженным сосудом: можно ли не устыдиться гласа Господня? Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (Иоан. 11, 25), то есть, чрез смерть получит жизнь бессмертную, чрез разрушение наследует нетленное жилище. В другом месте Он же, общий Спаситель человеков и жених спасаемых душ, говорит: не могут сынове брачнии плакати, елико время с ними есть жених (Матф. 9, 15). Внемли этим словам: берегись осудить сама себя на отчуждение от божественного Жениха, – отчуждение, за которое ты не простила бы никому, если бы тебя обрек на сие кто-либо другой, но провозгласила бы его своим врагом, губителем и первым злодеем. Не сделай же себя истинно достойною слез, оплакивая ту, которая уже наслаждается славою.
Не могут сынове брачнии плакати, елико время с ними есть жених. Что может быть страшнее этого гласа, или лучше, заклинания Владыки! Ты плачешь? – Итак ты уже отделилась от Жениха. Ты терзаешься скорбью? – Это значит, ты решилась опозорить брачный чертог и бежишь от него прочь, как свойственно делать только невежам – простолюдинам...– Не будем же плакать о живущей в Боге, как о мертвой. Не станем бесчестить ее тем, чем думаем выразить свого любовь к ней. Эта скорбь есть обида небожителям; эти слезы нарушают их блаженство, противоречат их радостям, и обличают в людях маловерие (чтоб не сказать совершенное неверие) в будущую жизнь.
Соображая все сие и исследуя трезвенным умом, отвергни скорбь, отложи сетование, печаль, слезы; предоставь их тем, о коих мы сейчас упомянули. Хотя бы ты была покинута всеми, но лишь бы всецело сохранила блаженную и неизменную любовь к чистому и не скверному Жениху – Христу; и сего одного должно быть достаточно для тебя, чтобы не сетовать, постоянно взирая на Него и исполняясь непрерывною радостью.
