Духовная жажда
Жаждет душа моя к Богу крепкому живому. (Пс. 41:3)
Немногие из нас, жителей нашего богатого водами края знают, что такое жажда. Когда хочется пить, мы имеем и возможность пить. Муки жажды нам неведомы. Но посмотрите на Агарь, блуждающую с младенцем на руках по знойной безводной пустыне, израсходовавшую весь запас воды, с жаждущим младенцем на руках. Когда она в отчаянии бросает дитя под куст с воплем: «Я не хочу, я не могу видеть смерти дитяти своего» (Быт. 21:16), она познала муки жажды. Или представьте себя там, на Востоке, средь сыпучих, раскаленных песков знойной пустыни караван. Очутившийся без воды: он мечется из стороны в сторону, ему всюду мерещится вода, слышится журчанье ручья, он ищет только воды и не находит воды; здесь знают, что такое жажда. Напоминать ли вам еще о корабле посреди океана, оставшимся без пресной воды и на воде стонущем о воде: на нем знают, что такое жажда. Напоминать ли еще вам об умирающем, снедаемом внутренним жаром: ему кажется, что все счастье, вся жизнь в глотке студеной, чистой воды.
Кто в путешествии, в болезни, лихорадке, в жару испытал это томление всего существа своего по воде, и только по воде, этот пожирающий огонь жажды, это трепетное биение сердца, это горение в груди, эти пересыхающие язык и губы, стынущий в ужасе мозг, когда кажется все блаженство, весь смысл, вся цель жизни в глотке, в капельке воды («омочи перст, остуди язык мой» Лк. 16:24), — тот знает и запомнит раз навсегда, что даже ощущение голода не так остро, как переживание жажды, тот поймет и эти слова псалмопевца: «как жаждет олень по источникам воды, так жаждет душа моя по крепкому живому Богу».
Кто этот псалмопевец, запечатлевший в слове свои переживанья жажды по крепкому живому Богу? Древние хотят видеть автора псалма в Давиде, остро переживавшем жажду крепкого живого Бога во время бегства и гонения Авессаломова. Новейшие толковники склонны видеть в этом псалме кто вопль души пленного царя Иоакима, кто песнь Маккавеев, жаждущих крепкого живого Бога для раскрепощения и возрождения русского народа. В Псалтири этот псалом именуется песнею сынов Кореевых. Эти сыны Кореевы составляли один из хоров Давида. Псалмы сынов Кореевых принадлежат к числу самых прекрасных в Псалтири. Сдается мне, что эти псалмы могли родиться во время одного из пленений, изгнаний, когда и эти сыны Кореевы, певцы Иеговы, оторванные насильственно от родных святынь и своего святого дела, томились по храме и Боге, когда им грубо и насмешливо говорили: «где Бог ваш, Которому вы пели и служили — воспойте нам от песней Сионских!» Ожили в душе певца былые счастливые дни, когда мощно, свободно раздавались в родном краю песни крепкому живому Богу. Мерещатся певцу на суровой безбожной чужбине и Иордан, и Ермон, и Ливан, и Иерусалим, и храм, и хоры дивных певцов, и толпы родного народа, и все родное, дорогое, проникнутое именем и духом крепкого живого Бога. Пробуждается в душе томленье непреодолимое, мучительное. Он – как олень, преследуемый охотниками. Он устал, изнемогает, он чует близкого врага, трепещет, напрягается, но над всеми его переживаниями господствует жажда: ручеек бы, глоточек бы чистой, студеной воды и еще можно бы спастись, воскресли бы силы и для бега и для борьбы. Подобное пережил псалмопевец. Он берется за псалтирь и поет: «как жаждет олень по источникам воды, так жаждет душа моя по крепкому живому Богу». «Слезы мои были для меня хлебом моим день и ночь. Когда говорили мне всякий день: где Бог твой?.. Как бы поражая кости мои, ругаются надо мною враги мои, когда говорят мне всякий день: где Бог твой? Но что унываешь ты душа моя и что смущаешься? Уповай на Бога.» (Пс. 41).
«Жаждет душа моя к Богу крепкому живому». Здесь дело идет о Боге живом и источнике жизни, о свете и источнике света. И клятва и приветствие у еврея: «жив Господь!». Они боролись с врагами, как воины «Живого бога». С презрением они смотрели на идолов чужбины, ибо они знали «Живого Бога» (Иер. 10 гл.). И плачут они в плену, на чужбине не о родной земле только, не только о могилах предков, о храме, о жертвеннике, о праздниках, — нет, душа их жаждет на чужбине Бога, крепкого живого Бога.
Скажут: все это трогательно, красиво, возвышенно, но ведь от этих жаждущих. От этой народности осталась только тень и эти песни их лишь эхо былого, лишь искорки из под пепла Иерусалимского храма…
Так ли это? Уже то показательно, что в этой песне одни слышат голос Давида, другие голос Иоакима, третьи голос Маккавеев, что 900 лет, разделяющие Давида и Маккавеев, не состарили переживаний души, воплощенных в этой песне; они также естественны для времен Давида, как для времени Маккавеев. Обращаем внимание и на то, что этот псалом, переведенный едва ли не на все языки мира, у всех народов стал выразительною песнею верующих. Это голос души не только псалмопевца, не только Израиля, но и верующих первого периода христианства, и средневековья, и настоящего времени. Эта песнь заставляет биться верующее сердце и в Гренландии, и в южных пределах земли. Сколько на земле различных вероисповеданий, сект, расколов, препирающихся между собою, спорящихся, но все сходятся душою на этой песне о жаждущем олене, как на песне души своей, жаждущей Бога живого. Если где, то здесь слышится голос всего человечества, голос человека вообще. Это ощущение оленя, в беге томящегося жаждою. Это вопль души: «что унываешь ты, душа моя, что смущаешься? Уповай на Бога, крепкого живого» – есть вопль души, ищущей Бога всюду и всегда.
Жаворонок неизменно поднимается к небесам. Песнь соловья не старится. Единою песни души, жаждущей Бога, могла быть Палестина, могло быть время Давида или другое, но ее содержание, ее настроение отражают и воплощают потребность души человека всех мест. Всех времен; это вопль души общечеловеческий.
Жажда Бога, потребность религии в разумном человеке также сильна, как потребность пищи и питья. Даже сильнее. История дает нам несчетные примеры, когда для удовлетворения жажды живого Бога человек забывал и голод, и жажду, и холод, и огонь палящий, и муки, и смерть. Разверните жития подвижников, мучеников, исповедников, и вы увидите там несчетные сонмы «духовной жаждою томимых», приносящих в жертву удовлетворению этой жажды все свое и себя. Томимые этой жаждою Апостолы «оставили все» и пошли за Христа на изгнание, мучения и смерть. Попытки заглушить эту жажду отвлекающими средствами мирских мудрований и удовольствий, попытки задавить, забыть про нее и про сладость удовлетворения ее перед лицом суровых запретов, ядовитых насмешек, угроз, мучений, смерти лишь больше разжигали ее.
Чем больше человек поднимается над уровнем чувственной животной жизни, тем сильнее и напряженней обнаруживается эта потребность. Всюду алтари. Всюду храмы, всюду возношение души «горе» и молитва, всюду палящая жажда Божественного, возвышенного, невидимого, непостижимого, всюду это смиряющее, подавляющее и вместе возвышающее чувство высший силы, которая над нами. Если встретились бы исключения, то они лишь подтвердили бы правило. Указывают на готтентотов, самоедов и др. дикарей, стоящих на самых низших ступенях развития и, якобы, живущих без религии, указывают на атеистов – людей высокого образования и культуры, якобы, не признающих бога и не знающих потребности Бога. Но когда вы ближе присмотритесь к первым, вы убедитесь, что и эти жалкие люди не обходятся без веры в таинственное, неведомое, что в решительные минуты жизни и они умом и сердцем обращаются «горе», к неведомому, таинственному. Правда, их религиозные проявления грубы, примитивны, мало осмыслены или даже прямо нелепы, но ведь и вся жизнь этих несчастных людей не отличается ни утонченностью, ни даже разумностью. Внешние обстоятельства с такою силою наступают на них, что у них, как у осажденных сильнейшим врагом, постепенно притупляются и смекалка и энергия, они впадают в апатию, тупеют, грубеют, опускаются все ниже и ниже. Когда осажденные врагом от голода и жажды начинают есть непотребное, пить грязную жидкость из стоков, тогда можно прийти к заключению, что было бы лучше вообще не есть и не пить, но именно эти чрезвычайные обстоятельства доказывают, что человек без этого не может жить и быть. Он в отупении и огрубении готов с голоду что угодно есть, но есть, что угодно пить, но пить, во что угодно верить, но верить, чему угодно молиться, но молиться. Если бы даже оказалось, что нашелся бы человек, группа людей, целый народ, в ком разные неблагоприятные обстоятельства подавили жажду и алчбу Бога, то и это еще не было бы отвержением потребности религиозной. Или человек от того перестает быть разумным существом вообще, что существуют идиоты?
Затем об атеистах. Они отрицают Бога. Но ведь отрицанию должно предшествовать признание, утверждение. Истина существовала раньше, чем признание, утверждение. Истина существовала раньше, чем признание ее и отрицание ее. Всегда были отрицатели Бога и религии, но всегда там, где были и верующие, и по большей части и сами эти отрицатели ранее были верующими. У греков запутавшийся клубок философии привел к тому, что некоторые стали отрицать Бога. У евреев это было реакцией против морали книжников. В новейшее время к атеизму приводят и путаница философии и нравственное самоуничтожение или отчаяние смятенного духа. Если бы это было естественным состоянием, как объяснили бы вы тогда напряженность богоотрицания и вражды против религии? В шутливом тоне некто сказал, что атеизм это один из членов символа вера. Чтобы быть последовательными, религию должны бы забыть, а не бороться против нее. Да, это должны бы сделать вы, неверы! Но этого вы не можете сделать. Есть в человеке такие основные принципы внутренней жизни и существования, которые можно отрицать, высмеивать, насиловать, но забыть нельзя. Евреи справедливо говорили: начало премудрости — страх Господень. Кто сознательно хочет быть безумцем, тот должен повторять в сердце своем: «Бога нет». Я знал больного, который заболев водобоязнью, с ужасом отвращался от воды и умер от жажды. Что же, водобоязнь обосновывает ли отрицание воды и жажды?… Мы наблюдаем великие государства и города и малые селения — и ни одного без религии. Плутарх говорит: «Посмотрите на лице земли: вы найдете города без украшений, без наук, без чиноначалия, увидите людей без постоянных жилищ, не знающих употребления монет, не имеющих понятия об изящных искусствах, но не найдете ни одного человеческого общества без веры в Божество». Колодезь и церковь – вот вокруг чего группируются люди даже самой первобытной общины. Жажда объединяет их, жажда тел (уст) по воде, и жажда души по Богу.
Великий Отец Церкви говорит: «душа моя из Тебя, Боже, и она не находит покоя без Тебя, Боже». Господь создал нас по образу и подобию Своему, Бог живой создал душу живу и все, что живет и достойно жизни в нашей душе, живет только через единение с Богом, с Тем, кто вечно живет. Как магнитная стрелка вечно стремится к северу, как подсолнечник к солнцу, так душа наша, если ей не препятствует ничто противоестественное, стремится к Богу. Когда твоя душа начинает остывать для Бога под влиянием мудрований века сего, посмотри на мать, которая впервые повествует дитяти об отце Небесном и учит его складывать ручку для молитвы: не кажется ли, что она сообщает дитяти нечто такое, что давно уже заложено в душу его, что оно предчувствовало, чувствовало? Посмотри на старика, который не ждет от жизни уже ничего, как блистает взор его в последней молитве! Посмотри на лихорадочное беспокойство нашего времени, как, несмотря на все успехи науки, искусств, на усовершенствования культурной жизни, горит она, не сыта, неудовлетворенна!? Что это за беспокойство, которое ничем в этом мире не может быть насыщено? Это небесное в земном стремится к небу, это божественное в человеке стремится к Богу, это живая душа жаждет живого Бога.
Когда дитя рождается в мир, зрение его еще слабо, оно плохо различает окружающее, слабы ручки и ножки для деятельности, голова для мышления. Но головка уже беспокойно поворачивается к своей матери, в поисках ее груди, и находит ее и насыщается. Говорят: это инстинкт. По мне – называйте это инстинктом, но одно несомненно, что это разумное, естественное стремление. Таково же стремление человека к Богу — жажда Бога. Не трать труда доказывать неверу то, что доказывает сама природа. Если глухой стал бы доказывать, что не существует звуковых впечатлений, и слепорожденный, что нет световых ощущений, что мог бы ты сказать ему? «О, если бы вы не были глухи и слепы!» Когда астроном, изыскавший небо заявляет, что он не нашел там места для Бога, мы можем ответить ему: «Это оттого, что нет места для него в твоем сердце». Сердце нормальное, душа не искаженная грехом и пороком, не может не жаждать и жаждет к Богу, крепкому, живому.
