Дух, или избранные мысли из душеспасительных поучений. Упорство
Днесь, аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших. Евр.3:15.
Сколько нравы наши испортились! Сколько мы от правил Евангелия отступили! Сколько в нас благодать веры мало действует! Только что отворим глаза, видим везде отвратительные примеры роскоши, сладострастия, корыстолюбия, сребролюбия, гордости, неправосудия. Мало любви между друзьями, всяк свою корысть предпочитает всему. Мало верности между мужьями и женами; мало у родителей попечения о воспитании детей; мало у детей почтения к родителям. Сильный теснит немощного; утесненный мало находит о себе защищения. Сребролюбие, лицеприятие и ласкательство всех очи ослепили.
Никогда столь смело не было рассуждаемо и говорено о вещах веры святейших. Таинственные истины кладутся на слабейшие весы рассудка человеческого. Едва ли какой разговор почитается сноснее, или еще и приятнее, как тот, в котором с посмеянием перетолковываются установления Церкве, предания древнейших веков, дражайший залог наших почтеннейших предков. Что в таких душах может быть священно и неприкосновенно, когда августейшая вера в них есть игралище страстнейших рассуждений?
Но сего не довольно. Та же развратность, чтоб себя более утвердить, имеет сие следствие пагубное, дабы все то, что ее постыдить или разрушить может, представить себе или трудным, или невозможным, или неосновательным, или смешным, или еще и постыдным. Известно, что развратности нравов о ничто не есть столь противно, как вера. Ибо она препятствует прихотям, постыждает страсть, у склонностей плотских отнимает волю. Развращенная душа на таковое светило смотрит со отвращением: болезненным ее очам свет ее противен; истина ее прободает нежное страсти место. Почему, дабы из сих затруднений себя извлечь, старается отвсюду себя заградить, чтоб спасительное ее напоминание к ней не доходило. А когда бы и дошло, но меньшее действовало: то выдумывает разные сомнения, противоречия, смешные заключения, и оные присвояет святости веры, дабы она тем отвратительнее ей казалась; и, следовательно, тем бы меньше препятствовала поступать по своим прихотям.
Но я все сие не столь почитаю несносным, как то, что мало видно покаяния, даже что и хвалится еще грешник в noxoтях души своей. Ежели нет в нас сего святого честолюбия, чтоб покаянием своим доставить радость Ангелам; то по крайней мере да побоимся, чтоб оскорбленные нами Ангелы не предстали пред Судию праведного, и не сказали Ему: доколе, доколе, Господи, им не мстиши?
Дивная вещь, слушатели, что жестокая земля земледельцовым мягчится орудием, свирепость зверская немногосильными человеческими усмиряется руками, и ярость львова утихает; а человеческое сердце жесточайшим всяких жестокостей себя оказывает. Бог говорит: не хощу смерти грешника; грешник напротив: не хочу живота праведных. Что ж? Бог, видя, что милостью не исправляется, престрашными грозит прещениями, и сам чрез себя клянется, что некогда, минув милость, за исполнение тех гроз примется. Еще, говорит, единожды потрясу не токмо землею, но и небом, то есть, когда и праведник с трудностью возможет скрыться. Так пребедной грешник при сих страхом наполненных словах трепещет ли, и от трепета растаявает ли? Никак! Он думает, что скорее может Бог солгать, нежели чтоб ему осуждену быть. Но сия злрба отсчется тогда, как жестокие сердца начнут бесполезно мучиться геенским огнем, и такая неисправная душа исправится тогда, как в мучительном пламени будет напрасно каяться. Такая злоба Богу мерзка, человекам вредна, а наипаче самому себе. Такая сердечная твердость может на хорошую переменена быть, слушатели, может на то быть употреблена, от чего мы хорошими будем. А как? Вознамерился ли от сего времени от первых скверно отказавшись, впрочем, за добродетельное приняться житие? Так будь в сем тверд. При такой твердости начнет твое мягчится сердце. Захотел ли кто отныне в Божием слово внутреннего искать себе спокойства? Так будь твердо, во законе Господни с Давидом поучайся день и нощь.
