Беседа на приходском великопостном говении. Часть 1.

Из года в год, в течение всего Великого Поста каждую субботу читается отрывок Евангелия, где нам рассказывается о том, как Христос совершил то или другое чудо в субботний день; и как Он этим вызвал недоумение одних, негодование других и большую, глубокую радость людей простых, которые не задумывались над нарушением Им закона, а радовались о том, что Бог, может быть, как бы нарушая закон, проявляет бесконечную Свою милость, Свою вдумчивую заботу о людях. И вот перед нами стоит вопрос: почему Христос в субботний день всегда, всегда, как бы в нарушение древнего законодательства, совершает Свои дела милосердия? И почему всегда эти дела милосердия являются чудом исцеления телесного и, вместе с этим, чудом духовного возрождения человека? Фарисеи спрашивали Его: неужели ты не можешь выбрать другого дня? Они обращались к народу: неужели вам нужно приходить именно в субботний день исцеляться — неужели нет шести дней в неделю, когда Бог заповедал творить дела, перед тем как Он почил в седьмой день? Неужели Христос только потому совершает Свои дела милосердия, проявляет Божественную власть прощать грехи, Божественную силу делать человека цельным до конца, в душе, в теле, во всем, в субботний день, для того только, чтобы вызвать недоумение? Неужели для того, чтобы смутить души честных, добросовестных людей, преданных закону, долг которых в том, чтобы этот закон хранить, соблюдать? Неужели, когда ставится на весы вопрос об их гневе, об их душевном смущении, о вопросе, который они настойчиво ставят себе, и Ему, и другим: Неужто Ты пришел нарушить закон против милосердия жалости? — неужели перевес берет просто жалость и как бы ни во что не вменяется смущение, гнев, боль, оскорбление религиозного чувства? В чем же тут дело?

Это не праздный вопрос, потому что все, что относится ко Христу, имеет к нам прямое, непосредственное, личное отношение. Если это случилось тогда, если апостолы сочли нужным нам это поведать, и не один раз, а раз за разом, то для того, чтобы мы тоже не только задумались, но что-то поняли, чего не могли понять люди в то время, потому что они не знали Христа, не знали, кто Он и не понимали того, что понимаем мы теперь.

Бог почил от дел Своих в седьмой день. Шесть дней Он творил; шесть дней мы видим, как сначала из ничто, а потом из хаоса жизни Он вызывает одну вещь за другой, одно существо за другим, как постепенно, можно сказать, раскрывается Вселенная, как цветок, расцветает Вселенная. Каждый день начинается вечером, и каждый день расцветает новое утро, и каждое утро по отношению к будущему, следующему дню является как бы вечером. Раскрывается жизнь от славы к славе, от красоты к красоте, от величия к величию; и когда все совершено, когда сотворен человек, образ Божий на земле, которому Бог поручает заботу о ней, Господь прекращает Свое творчество и почиет от дел Своих...

Но что же дальше? Дальше эта земля наша поручена человеку. Как сказал католический Венский архиепископ Кёниг, седьмой день отдыха Божия является днем и часом творчества человека.

И вот в этом дне мы живем. В Ветхом Завете, до Христа, человек силился создать человеческое общество, построить град человеческий; и в этой попытке сплетается много вдохновения, много красоты, и очень много страшного и уродливого. Грех человеческий страшным образом переплетается с правдой Божией; вдохновение, которое ему дано от Бога, сталкивается с греховностью, которую он, человек, вызвал к бытию. И вот приходит какой-то момент, та полнота времен, о которой вы слышали сегодня в начале Послания к евреям, когда Сам Бог входит в человеческую историю, когда Сын Божий делается Сыном человеческим, когда Слово делается плотью. И в этот момент, в это короткое тридцатитрехлетнее время среди людей есть один Человек, Который является Человеком в полном смысле этого слова — совершенным Человеком. И совершенен Он потому, что Он одновременно и совершенный Бог. Потому что до того момента, пока человек не соединился неразлучно, навсегда, до самых глубин своих с Богом, он еще не в полном смысле человек; он только на пути своего очеловечения. Христос, потому что Он — Бого-человек, является Человеком в полном, завершенном смысле этого слова. И в Его лице время человеческое находит тоже свое восполнение. Он — единственный в совершенстве, единственный Человек может вступить в этот седьмой день и творить в нем Божью волю, совершенную, спасительную. Этот седьмой день, который является днем отдыха Отча, является днем человека, и является одновременно, с Воплощением, днем Сына человеческого. Человеку было поручено Богом довести до совершенства то творение, которое Бог зачаточно совершил. Святой Максим Исповедник нам говорит о том, что человек принадлежит двум мирам; телом своим — земле и душой своей, всем одушевленным существом, духом своим — Божественному миру. Потому что в Нем сочеталось и то и другое начало, Ему дано быть тем звеном, которое может соединить и землю, и небо, сделать из земли область духа — родной не только человечеству, но всему тварному, так, чтобы в какой-то день осуществилось слово апостола Павла, что Бог будет все во всех.

Но человечество пало, мир стал безобразным, уродливым, страшным; смерть получила неограниченную власть, зло действует почти свободно. И дело человека — победить зло и вернуть Богу то достояние, ту землю, тот тварный мир, который Бог сотворил, который Он поручил человеку, и который человек предал своим падением, отдал во власть разрушения. И роль человека, когда человек возвращается к Богу, обращается вновь к Нему, роль человека — исцелить то, что случилось, и вести дальше тварь туда, куда она должна прийти — в Царство Божие.

И вот Христос, совершенный Человек, потому что Он Бог совершенный, в этот седьмой день, в этот день субботний, как бы показывая нам в притче все наше призвание, исцеляет тела, обновляет души, возобновляет то единство между Богом и тварью, которое было потеряно. И поэтому чудеса Христовы в субботний день не являются просто вызовом, оскорблением, унижением для тех, которые видели только букву Ветхого Завета — закон: это необходимость. Христос творит в седьмой день дело дня седьмого, который является днем человека, является часом человеческого творчества.

Но этот седьмой день — не только суббота в конце ветхозаветной недели; этот седьмой день — весь промежуток времени, который поручен человеку и который стелется со дня, когда Господь и Бог наш почил от дел Своих, до дня, когда вновь придет Христос во славе, в этот раз судить живым и мертвым, установить Царство Божие, начало вечности.

И этот седьмой день, этот промежуток времени теперь, с Воплощением Христовым, получил совершенно новое значение и новое содержание. Это не время, когда Бог отступился от Своего творческого, всесозидательного труда с тем, чтобы оставить его человеку; это новое время, в которое Бог Сам включился милосердием, состраданием, любовью, Сам вошел с тем, чтобы быть с нами. В каком-то смысле, с Воплощением Христовым этот седьмой день уже как бы зачаточно носит в себе всю славу, всю глубину, всю победоносную силу того, что Священное Писание называет Восьмым днем, днем, когда воцарится Бог, и когда больше ничего не останется ни от смерти, ни от зла, ни от разлуки с Ним... Когда мы думаем о конце времен, мы думаем большей частью о Страшном суде и о том, что будет потом. Христос ясно нам говорит в Евангелии, что суд уже пришел, — суд пришел тем, что Бог пришел в мир. Но в первый раз, Воплощением Христа, Он вошел еле приметно; Он вошел тихо; Он был узнан только теми, у которых совесть была чиста, которым Отец это открыл.

В каком-то смысле можно сказать, что конец всему уже пришел Воплощением Христа. Конец может значить две вещи: или последний момент какой-то линии времени, какой-то последовательности событий — конец книги; конец столетия; конец частной жизни. Это момент, когда все приходит к какому-то окончанию, когда прерывается какая-то чреда. Но конец может значить тоже нечто другое: цель, конец пути; это не только момент, когда путь прерывается, это момент, когда незачем идти дальше, потому что цель достигнута. И в этом отношении, когда Священное Писание нам говорит, что Христос есть Альфа и Омега, начало и конец, оно нам говорит о том, что Христос есть Начало нашего бытия, Слово, которым все стало, Образ, сообразно которому сотворен человек. Но вместе с этим Он является и Омегой — концом, завершением, полнотой, не только Тем, Который придет в конце времен, а Тем, к Которому все времена устремлены, Тем, к Которому мы идем с надеждой, с ожиданием, с тоской...

Но Он уже пришел, и в каком-то смысле можно сказать, что конец времен уже имел место Воплощением Христа; конец времен уже присутствует в нашем времени. С тех пор, как Христос жил среди нас, как Бог стал человеком, мы одновременно находимся в том бывании, в том длении, в том времени, которое течет и стремится к своему завершению, и вместе с этим в точке совершенного покоя, где все уже совершено, где все дано. И только потому еще существует и дление и время, и устремленность, и тоска, что все, что дано, нами еще не взято, что все нам дано, но не все воспринято.

В Новом Завете, в книге Откровения апостол Иоанн постоянно делает одну грамматическую ошибку в тексте, который других ошибок не знает. Когда он употребляет слово “конец”, которое по-гречески — среднего рода, он все время его ставит в мужском роде; для него конец — не “нечто,” а “некто”, это Кто-то, а не то, что во времени — мгновение или событие. И в этом смысле, да, конец уже пришел. И то время, в котором мы находимся, это время, где вечность присутствует, это уже не ночь; как Исаия пророк говорил — ночь проходит, уже брезжит свет... Это еще не полдень, это еще не полное сияние вечности; но вечность уже вошла, и тьма вся пронизана светом, тьма горит, нет тьмы; она не темна до конца.

И вот в этом времени, в этом дне седьмом, в котором мы живем, но в который уже внедрилась вечность, мы должны жить и творить. Христос это нам ясно показал в том седьмом дне, субботе, когда Он творил чудеса, исцелял тела, обновлял души. Бог вошел во время, и мы приобщены этому Богу, и мы призваны в этом времени творить Его дело. Мы недостаточно это понимаем; мы недостаточно понимаем масштаб нашего христианского призвания; недостаточно понимаем, что и мы призваны со Христом и подобно Христу преобразить мир. Он нас называет детьми света, когда Себя называет Светом мира. Мы должны бы, подобно Ему, быть светом, пронизывающим тьму, отнимающим у тьмы ее темноту, ее непроглядность. Западный духовный писатель говорит, что христианин — это человек, которому Бог поручил заботу о других людях, о мире, заботу обо всем; вот об этом я сейчас говорю. Об этом нам говорит то, что Христос в субботний день творил чудеса. Этот субботний день — время, когда должно быть исцелено все, что ранено грехом, воскрешено все, что поражено смертью, возвращено в образ и подобие и красоту все то, что обезображено. И начинается этот труд, конечно, для каждого из нас — в нас самих. Но не только в нас самих; наше призвание не в том только, чтобы измениться, но в том, чтобы быть светом, теплом, любовью Господними, потому что мы — Господни...

Я, кажется, уже говорил не раз о том отрывке Евангелия, который меня каждый год поражает после Пасхи об исцелении слепорожденного; о том, как в конце этого рассказа, слепорожденный, а теперь зрячий, видящий, встречает Христа в храме, и Христос ему говорит: веришь ли ты в Сына человеческого?.. И слепой Ему говорит: Кто Он, чтобы мне верить в Него?.. И Христос отвечает ему словами, которые проходят мимо нашего сознания, потому что для нас они слишком обычны, они не представляют для нас никакого события, ничего нового — это самая серая каждодневность; Христос ему говорит: Ты Его видишь, Он перед тобой...

Мы все родились зрячими, с самого начала нашей жизни мы взором воспринимали тысячи и тысячи вещей, но этот человек родился слепым; он всю жизнь прожил окутанный глубокой мглой, совершенной темнотой; окружающий мир для него не имел ни красок, ни стройных форм; окружающий мир он воспринимал только ощупью — даже не в потемках, а в полной темноте. И в какой-то день Сын Божий, ставший Сыном человеческим, открыл — тоже в день субботний! — ему глаза. И первое, что этот человек увидел, был лик Христов, лик Бога, ставшего человеком; первое, с чем встретился его взор, это были очи Христовы, в которых он мог прочесть все сострадание, все милосердие и всю любовь Божии. Вот первое, что он увидел...

Что бывает с нами, когда мы открываем наши глаза на жизнь, на мир? Когда мы еще малые дети, над нашей колыбелью склоняются мать, отец; мы видим любовь, видим ласку... Но как скоро, когда мы начинаем различать другие лица, вглядываться в другие очи, воспринимать других людей, нам открывается другой мир: холодный, чуждый, враждебный... Вот чего не должно бы быть в христианском обществе, вот чего не должно бы быть благодаря тому, что есть христиане на земле. Люди, встречающие христианина, должны были бы останавливаться взором, вперять свой взор с изумлением, с вопросом: что я вижу? Я вижу не только человеческие черты, я вижу в них то, чего я не видел никогда: Божественный покой, сияние света, бездонную Божию любовь крестную, Божие сострадание, жалость, радость обо мне, горе обо мне... Встречая общество христиан, люди должны бы, опять-таки, останавливаться мыслью и ставить себе вопрос: что это за люди? Откуда в их среде такой строй, такая любовь? Причем не просто человеческая любовь, но что-то превосходящее разум и воображение...

Вот к чему мы призваны, вот о чем речь идет. В Седьмой день, в день и час человека, человеческого творчества, это является предельным творчеством человека: стать таким человеком, видя которого, люди как бы через прозрачное стекло могли видеть Бога; стать такими, как бывает иногда поверхность озера — тихого, неволнуемого, в котором совершенно отражается небо. Христос о Себе говорил: Кто видел Меня, тот видел Отца... Христос нас зовет к тому, чтобы люди, видя наши добрые дела, прославили Отца нашего, Который на небесах. Но для этого мы должны быть прозрачными; нам надо научиться так говорить, так действовать, так жить, чтобы люди видели наши дела и, однако, относили их не к нам, а к Богу; поняли бы, что мы движимы силой, которая превосходит нас; что через нас льется на них свет, который в нас не родился; что слово истины и правды, которое мы говорим — Божие, не наше, потому что оно не ранит, а исцеляет.

И это делается возможным, только если мы научимся одновременно и созерцательной, и деятельной жизни. Спаситель нам говорит, что мы должны быть в мире, но не от мира сего, как про Себя Он сказал: приближается князь мира сего — но во Мне нет ничего, что принадлежало бы ему... Он весь был в мире; Он был сплошное творчество; и вместе с этим — неоскверненный; ничто в мире Его не ранило и не осквернило.

Нам часто кажется, что созерцательная и деятельная жизнь несовместимы, потому что о созерцательной жизни мы думаем в образах монастырей, затворов, пустынь, а о деятельной жизни мы думаем в порядке творчества, внедренного в современность. Но если задумываться, если задуматься над Христом и Его апостолами, то делается так ясно, что и созерцание, и творчество — одно и то же, являются только двумя выражениями одного и того же опыта Бога. В пятой главе Евангелия от Иоанна, в том отрывке, который читается на похоронах, Спаситель говорит: Якоже слышу сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца... Суд, который Я произношу — не Мой суд; это суд Отчий, который Я воспринимаю слухом и провозглашаю устами. И потому он праведен. Он не Мой — он Отчий, провозглашенный в послушании... В другом месте той же главы, и в другой главе Спаситель говорит: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю. Он Мне показывает дела, которые Он творит — и Я их творю... Опять-таки: созерцание. Христовы очи вперены в Бога, как и слух Его открыт Отцу. Христос видит, что Бог задумал и что Бог творит — и Он это осуществляет Своим человеческим творчеством. Потому Христовы дела все совершенны, что они являются выражением совершенной Божественной премудрости; слово Христово — это выражение той тайны, которая содержится в извечном молчании Бога; дела Христовы — это осуществление Божественного замысла. И потому только Он может их совершать, что Он весь есть слух и весь есть взор; Он вглядывается и вслушивается в глубины Божии, и из этих глубин Он выносит слово и износит дело.

Нам тоже Он повелел творить, совершать дела, которые Он совершал; мы тоже призваны к подобному, к такому же, как Он, творчеству; и оно возможно, только если мы достаточно — пусть и несовершенно — погружены в молитвы, в Бога; если наш слух открыт Богу; если наша воля Ему предоставлена; если мы отдали себя Ему, чтобы через нас лилась на этот мир Его любовь, изливала сострадание сила жизни. Но для этого опять-таки с нас требуется подвиг; прозрачность, которая позволила бы Божественному свету проливаться через нас и достигать других, гибкость, которая позволила бы Божьей воле осуществиться через нас в жизни, нам не даны, мы должны их искать. Мы должны искать той чистоты разума, той чистоты сердца, той всецелой чистоты, которую Отцы называют целомудрием, которая позволила бы свету и теплу Божию проливаться через нас, так, чтобы мы сами оставались как бы незамеченными — как окно, через которое льется свет. Мы должны научиться творить Божью волю наперекор своей воле, несмотря на наше непонимание, недоумения, для того чтобы сломилось в нас своеволие, для того чтобы гибкой стала наша воля для того, чтобы Божественный замысел мог осуществиться и через нас. Апостол Павел говорит: Сила Божия в немощи совершается... Как бы ни были мы хрупки, слабы, бессильны, если только мы отдаемся в руку Божию, Его сила через нас может совершиться.

Но слабость, о которой говорит апостол Павел, это не обычная наша слабость, ее нельзя выразить, как мы часто выражаем свою обычную слабость: нет у меня сил, нет вдохновения, нет дерзания — не могу... Слабость о которой говорит апостол Павел, — другая; она заключается в том, чтобы понять раз и навсегда, что Божье дело человеческой силой все равно не осуществить. Как можем мы стать проводниками Божественной премудрости, Божественной любви, Божественной истины, Божественной силы? Мы ее не вмещаем; но мы можем стать гибкими, прозрачными, безмолвными, послушными, так, чтобы там, где у нас нет никаких сил, мы могли бы все равно и говорить, и действовать, прислушиваясь к тому, что нам говорит, и как действует через нас, в нас, вокруг нас и, порой, помимо нас Сам Господь. И тогда созерцание и деятельность сольются в одно, тогда мы поймем, почему Христос и Его апостолы были так постоянно действенны и деятельны, и вместе с этим не отрывались от созерцания. Творить волю Божию заключается раньше всего в том, чтобы учиться у Христа как жить, как говорить, что делать, заключается в том, чтобы идти тем путем, который отцы называли “евангельский путь”, путем заповедей, превосходя наш опыт, предвосхищая понимание, принимая как бы на веру слово Божие.

Здесь оно начинается; оно сочетается с отказом от себя. Христос нам говорит: если кто хочет Мне последовать — да отвержется себя, да возьмет крест свой и да грядет по Мне... Если мы хотим осуществить что бы то ни было, мы должны начать с того, чтобы сказать: от себя я отрекаюсь; я себе больше не интересен, не дорог; мне дорого нечто другое, и весь мой интерес в чем-то или в ком-то ином: во Христе... И тогда мы обнаруживаем, что столько в нас есть разрушающих, перечащих этому нашему желанию сил. Крест был орудием смерти; в нас все эти силы, противоречащие воле Божией, являются орудием смерти, умерщвления, разрушения. Вот этот крест является действительно крестом жизни: принять на свои плечи все то, что в нас есть разрушительного, мертвого, и нести, пока не удастся умереть и воскреснуть — и последовать за Христом; последовать за Христом через все извилины нашей жизни, которые нам показаны в евангельском рассказе, от зачатия Христова и до смерти Его, ставить себе постоянно вопрос на этой линии жизни: где я нахожусь? Кто я среди тех, кого встречал Христос? Где мое место в этом рассказе?..

И дальше: если через этот путь мы сроднимся со Христом достаточно — пойти с Ним в Гефсиманский сад; хотя бы даже как те три апостола, которые в него были допущены и не нашли силы в себе один час бодрствовать с Ним; а лучше — как святые научились: силой Божией бдеть со Христом в этом мраке и ужасе Гефсимании. И если Господь еще поведет дальше с Собой — то на крест, и м.б., даже в этот страшный опыт богооставленности... Но начнем с того, с чего мы должны начать, без чего нет пути: отречься от себя, взять крест, выбрать Христа против себя, выбрать крест против отдыха, с тем, чтобы стать людьми, каких Себе избрал Господь, которые в этот седьмой день — который является всей жизнью, всей историей мира — могли бы со Христом творить дело исцеления и обновления мира, зная, что это исцеление и обновление уже пришли, что воскресение уже торжествует и поэтому мы знаем, куда мы идем и куда мы других можем вести.