41 (из "Амфилохий"). Как надо понимать: Я ожесточу сердце фараоново (Исх.7:3)?
Некоторые говорят, что о том, как Бог ожесточил сердце фараона, сказано потому, что, показав великодушие к нему в пору непослушания и не предав всеобщей погибели ни его, ни непослушное племя вместе с ним, но наводя более человеколюбивые наказания, Он предоставил ему возможность презрения, чтобы пренебрегать повелениями: ведь говорится, что тот, делая Божие великодушие предлогом еще большего непослушания и безумия, «был ожесточен» Богом, как будто бы Божественное человеколюбие тоже допускало его неповиновение и человеконенавистничество и неким образом соучаствовало в нем.
Но многие беспечальным слухом приемлют такое понимание слова и приветствуют объяснение сказанного как благочестивое. Однако, может быть, кто-то возразит, что оно не дает удобного разрешения. В самом деле, Бог насылал казни не чтобы представить Свое великодушие, но чтобы сломить неистовство фараона и его прислужников и остановить неудержимое и горькое угнетение против израильтян. И не было у Бога первоочередной цели истребить египетский народ, но страхом казней и наказаний заставить его более сострадательно и человечно относиться к Израилю и более послушно и человеколюбиво принять его освобождение от пленения и бедствий. И так, рассуждение с начала рассмотрения приобретает собственный порядок, и правильное понимание смысла речений более не теряет неопровержимости.
Но не отступит от правого суждения и тот, кто скажет, что «я ожесточу сердце фараона» употреблено вместо «сердце жестокое и неумолимое Я еще более явлю таковым, не умягчаемым ни страхом смерти, ни присутствием казней»: ведь жестокость фараонова сердца и тех, кто, соперничая с его умонастроением, сделал в себе человечество зверством, стала для всех более очевидной и была разглашена повсюду, поскольку даже столькие и столь великие посланные Богом удары нe смягчили их жестокости и неумолимости и не ослабили степени их ожесточения. Ведь хоть и раньше отвердела от свирепости и человеконенавистничества, не приемля перемены к кротости, та жестокая, самонадеянная и неукротимая фараонова душа, но не настолько она была всем известна и ничем другим не стала так у всех знаменита и выставлена на неизгладимый позор, как бичуемая необычайными делами, но [несмотря на это] пребывая в той же дикости и звериных порывах.
А если кто-нибудь захочет понять это речение проще, то «ожесточу» можно мыслить вместо «оставлю и попущу сделаться жестокой», и такое рассуждение не отклонится от благочестивого мнения, с переменой же слов обращается не особым образом, но прибегает к общему решению, посредством которого общеупотребительный способ разъясняет и многое другое, например: предал их постыдным страстям (Рим.1:26); предал их Бог в похотях сердец их (Рим.1:24); как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму (Рим.1:28); ослепил умы, чтобы для них не воссиял свет благовествования (2Кор.44); Бог дал им дух усыпления, глаза, которыми не видят, и уши, которыми не слышат (Рим.11:8); Бог окаменил сердце их (Ин.12:40); Ты уклонил стези наши от пути Твоего (Пс.43:19) и множество других. Ведь пусть даже каждое из перечисленных священных речений упорядочивается яснейшим и непротиворечивым образом и другими приемами, но эта общая и применяемая во всех подобных случаях замена ничуть не менее есть очищение от замутнения мыслей и показывает перенос без долгих слов. Ибо, когда «передал» и «дал» и каждое из сказанного понимаются в смысле «позволил», «попустил», «оставил», они не вынуждают к противоположному движению, и не заставляют непроизвольное господствовать над произволением, и не лишают помыслы свободной воли, не заключая в равных пределах то, что в нашей воле, и то, что изначально определено как от нас не зависящее, и не влечет к добру нежелающих, и не оттягивает от произволения против воли. Заменять, таким образом равнозначными и не допускающими сомнений словами те, которые многим кажутся доставляющими затруднения, смешиваясь из-за неразделения одноименности, – это признак мышления устойчивого и разрешающего многие вопросы одним умозрением.
Так как же вместо «предал» и «ожесточил» и тому подобного будет пониматься «попустил», «не воспрепятствовал», «не удержал», «не оттащил силой» и прочее такое? Потому что у людей если у кого-то есть возможность пресечь преступление или какое-то другое прегрешение, а он не воспрепятствовал ближнему грешить, то такой человек не избежит обвинения в том, что содействовал согрешившему в его неправедном деянии, и скажут, что он предал преступившего его страстям. Ведь если можно было предостеречь ближнего, почему ты, не удерживая его, толкнул на дела страстей? Он протянул руку взять чужое? Ты сам, раз присутствуешь и в силах, оттащи его. Он обратил взор на преддверие разврата? Если можешь остановить его, удержи. А если не остановишь, и не оттащишь, и не удержишь несущегося, то это ничуть не менее твое деяние, чем впавшего в прегрешения. Так, о том, кто может воспрепятствовать дурным делам, но не препятствует, говорят, что он сам содействует творящему их. Пользоваться же и применительно к Богу подобным образом словами из нашей обычной речи несложно и не непоследовательно, но греческий язык любит так употреблять слова не в собственном смысле, и для священных наших речений это – частое обыкновение. И принимать в Несравненном и Сверхъестественном тысячи различий по сравнению с человеческими, Божественную волю, и силу, и благоволение и подобное не только ничуть не противоречит перенесению тех слов, но, скорее, подкрепляет это предприятие: ибо в том, в чем воля, сила и благоволение совершенно беспрепятственно осуществляют собственное действие, тем, где не осуществляют, они свидетельствуют, что вышеупомянутый перенос слов приближается к смыслу священных речений. Но и этого достаточно, чтобы представить тебе разбор вопроса в главных чертах.
