225 (из "Амфилохий"). Как бы в беседе язычествующего и христианина главы к нему же, которыми обосновывается Троица ("Диалог с язычником")

– (Язычник): Зная, что ты защитник и поборник христианского учения, однако же славишься и снисходительностью, я не постеснялся бы подвергнуть мысленному исследованию, если ты и сам согласишься, смысл проповедуемого вами воззрения (λόγου). Ибо я вижу в нем много неправдоподобного, а когда оно изображает правдоподобие, то навлекает не меньше обличения и опровергает то, что решило обосновать.

– (Христианин): Да как это и что за причина (λόγος) убедила тебя так думать и говорить? Ведь, что твоё мнение противоречит и нам, и истине, «про это» не нужно ничего узнавать, а что погруженным во мрак учений невидима чистота благочестия, тоже понять не трудно. Впрочем, скажи, какие доводы (λόγοι) побудили тебя утверждать, будто речи (λόγοι) о нашем благочестии, стараясь о правдоподобии, впадают в неубедительность и бездоказательность (ἀπίθανον καὶ ἀναπόδεικτον)?

– Я, стало быть, изложу не новые и не недавние вопросы (λόγους), но те, которые поднимали ваши старые и ветхие отцы: ведь и они, приводя вместе с Богом Сына и Духа (ибо таково ваше христианское учение и проповедь), сплетают какую-то такую уловку в вопрошании. Не скажешь, что Бог бессловесен (ἄλογος): а если ты тоже избегаешь богохульства, то обязательно скажешь, что у Него есть Слово. А если и не бездуховен, и не носит природу бесчувственных, то у Него, конечно, есть и Дух: итак, нужно Его песнословить в Троице. Вот какие-то такие и подобные софизмы они придумывают. Бог не принадлежит к лишенным рождения: значит, Он Отец порождения и родил «его». Но Он и не без духа: посему отсюда снова вытекает, что Бог есть Троица. И много другого такого несложно собрать тем, кто пребывает наподобие лунатиков и собирая, ублажать самих себя, но не других, ошибочным умозрением об этом, убеждающим несведущих принимать неправдоподобное.

– Так какой довод (λόγος), а вернее какая безумная дерзость, заставила тебя нести столько вздора против благочестия?

– Ты ничего не сказал, но вот преддверие твоей снисходительности и человеколюбия – не сердись на меня, ничего такого, что следовало бы, если ты таков, как есть – но до поры мы промолчим о последующем.

– Говори смело, ничего не опасаясь: ведь то, что внутри, ты найдешь ничуть не более резким, чем преддверие, правда, если и сам даже не под давлением принуждения в споре, не будешь острить язык на оскорбление благочестия и заноситься наподобие глупцов.

– Сам от себя я не скажу ничего плохого или оскорбительного: но если приводимые вами мнимые доказательства приносят это, то не я несу это, но виноваты те, кто их выдвигает.

– Тогда говори и исследование истины не оставит без внимания погрешности.

– Я не скажу ничего другого, но то же, что и говорил, начиная разговор.

– Это как?

– Выводящие Христа Сыном Божиим спрашивают, есть ли у Бога слова, или нет?

– Спрашивают то да, но не знаю, так ли, как ты оборачиваешь вопрос: но пока пусть будет так, чтобы одно исследование, предпринятое перед другим, не прервало последовательности твоего рассуждения и не обессмыслило все изложение.

– Если бы спросили меня, что бы я ответил?

– Ты сам знаешь и твой образ мыслей, склоняющийся к иному мнению.

– Всякий раз, как я слышу вопрос, предлагающий это, я расплываюсь в улыбке и разузнаю у спрашивающего, которую часть возражения ему будет приятно услышать. Я то не без удовольствия выскажу и ту, и другую: ведь если бы я сказал: «у Бога есть слово», то отнял бы у слова бытие Богом, потому что у слова нет слова, если только вам не захочется соперничать с эллинами, призывающими бога во многозначное: а если скажу, что нет, то ваш вопрос рассыпается с исходной точки. Под это же опровержение можно подвести и «бесплоден ли Бог или порождает, и одухотворен?», и сколько таких ухищрений вы ни сочиняете, словно на сцене. Это не оскорбление, а обличение и рассеивает измышление, которое затеняло истину и позволяет разглядеть вашу злонамеренность.

– Браво, весь яд против благочестия, гнивший много лет, наконец то, хоть и поздно, изблеван: и увидишь, если захочешь, протрезвившись, рассмотреть, то увидишь, какую он имеет силу вредить внутренностям.

– Да как?

– Не думаю, что тебе неизвестно, что, как сказано, благочестивые это выдвигают, но не так, как ты выдвигаешь.

– Да ну и каким иным образом?

– Стало быть, они спрашивают не то, что ты сказал, а нечто другое.

– И опять я свободен от справедливого обвинения и великого порицания, браня то, что и ты не защищаешь своим заступничеством: ведь тем, что ты отбрасываешь доводы, против которых я выступаю, а выдвигаешь другие, выдвигаемые положения настолько же подкрепляются, насколько порицаемым нами ты доставил отсутствие уверенности.

– Но сколь приятнее можно было бы видеть тебя или назвать прекрасным и добрым? Ибо впав в то, чего не следовало, ты не радуешься, если кто тебя поднимет, но и требуешь благодарности за то, что не оставил лежать.

– Как это и каким образом?

– Потому что ты, обвинив то, чего никто не предлагал, и похоже, видя, что проигрываешь обвинение, не просишь прощения за то, в чем погрешил и не понимаешь, что должен благодарить того, кто отвратил бы тебя от дерзости, но думаешь гордиться тем, что, двинувшись против одного, обругал другое, хотя что будет хуже такого безумия?

– Не нужно заноситься прежде опровержения и гордиться тем, за что кто-нибудь может поиздеваться над берущими под защиту или даже выдвигающими.

– Ты правильно сказал и следи за моими размышлениями. Они же не предлагают вопроса: «Есть у Бога слово».

– А как иначе?

– Есть ли что-то божественное, стоящее превыше сущих, созидательное и надзирательное, или нет?

– Это никак не относится к моему рассуждению: ведь и не покажется, будто я клевещу на софистов, если я не примешиваю к божественной природе её свойства.

– Я не это говорю, но немного внимательнее отнесись к слушанию: вот это божественное (а я не буду петь хвалы) назовешь ли ты словесным и одухотворённым, или бессловесным, и бездуховным? И отвечай мне смело и серьезно.

– Сказать ли мне то, что хотелось бы?

– Но ни то, ни другое не избавит тебя от прежней хулы: ведь если ты скажешь, что оно словесно и одухотворенно, то не принудишь нас утверждать, будто у слова есть слово, а у духа – дыхание. А если скажешь, что это божество непричастно слову и живоначальному дыханию, то себя, а не других погрузишь в крайнее нечестие и ни ты настоишь, что против нас действительно обвинение в эллинском безбожии, ни Слово будет извержено из Божества, но и не Дух. Видишь, как одно и то же, по-разному подаваемое, возбуждает большое замешательство и беспокойство среди тех, кто неопытен в мудром и безукоризненном подходе (μεθόδου)? Что же ты молчишь? Ибо если ты понял, не нужно размягчаться умом, а если нет, то, как видишь, ничего не препятствует снова повторить, что захочется.

– Удивительно, как одно и то же рассуждение, построенное одним образом, давало много поводов для возражений, а предложенное тобою сейчас явственно оказалось свободно от них всех: и не только это, но и провозглашаемое тобой кажется ведущим к убеждению.

– Это, друг мой, можно видеть не только применительно к названному положению, но и ко многим другим, как форма рассуждения и подача, построенные злонамеренно, обращаются в недоумение, а предлагаемые прямо, сохраняют и сберегают собственное достоинство.

– Например?

– Я, если угодно, оставлю дальнейшее: но нужно сказать то, что тоже, вместе с вышеупомянутым доказательством стало жертвой глумления.

– Ты о чем?

– Не скажу опять: «Порождает ли Бог или нет?», чтобы ты, отняв порождение, не отнял и божество Сына, или допустив, не сплел нам цепь многобожия. Но спросил бы я как-то так: Божество (а я сейчас опускаю хвалы, произносить которые вынуждает эта блаженная природа), но Божество породительно или лишено такой способности? Но поскольку понятие простоты, вместо того, чтобы склоняться к отсутствию порождения, обращается к порождению, то мы имеем Сына, ни отчуждая его от Божества, ни признавая за ним порождение, как особенность: ибо оно во всем Божестве, а не в каждом из богословствуемых в Нем Лиц.