Поучение в день Сретения Господня. 1892 г.
Вчера мы слышали в одной из паремий за вечерним богослужением: некогда богомудрый Исаия видел Господа на престоле высоком и превознесённом, окружённого Ангелами славы; видел и ужаснулся. Ныне Симеон праведный видел Того же Господа, под убогими пеленами на своих объятиях лежащего, видел и, в ожидании предлежащего Ему подвига смерти, -возрадовался. Различные чувствования обоих праведников, но дают они согласный и единодушный урок. И тому и другому надлежало умереть; но Исаия, живший за 700 лет до Христа, хотя и зрел пророческим оком спасение людей, но зрел его ещё в отдалённых веках, и самому ему, как и всем ветхозаветным людям, носившим печальное наследие греха и проклятия Адамова, предлежало сойти во ад. Симеон жил на заре Нового Завета; ему суждено было увидеть спасение человечества своими очами; он знал, что загробная будущность ему не страшна, он не боялся смерти, ибо вот родился Тот, Кто сказал: «О, смерть! Я твоя смерть; о, ад! Я твой разрушитель». Так, истина бессмертия нашего духа не есть нечто отвлеченное, бесплодное: Симеон доказывает это. Бессмертие наше есть истина жизненная, захватывающая все стороны существования и деятельности человека.
Никто, конечно, не станет отрицать, что полезно, хорошо и даже необходимо приобретать знания и стремиться к нравственному усовершенствованию, но все это понятно и целесообразно только при вере в бессмертие, когда мы знаем, что порывы нашего духа найдут своё развитие в другой жизни, что там мы достигнем истинного ведения, полного знания, удовлетворительного решения тех тревожных запросов нашего сердца, которые здесь, на земле, остаются безответными, когда мы уверены, что пламенное стремление наше к совершенству там, на небе, найдёт себе, наконец, полное удовлетворение. А без этой мысли, без мысли о бессмертии, к чему крушиться духом? К чему целую жизнь учиться, стремиться к знанию, если мы видим, что никто из самых учёных, из самых разумных людей пред концом своей жизни не мог сказать, что он обладает знанием, что ему всё ясно, все понятно? Положим, человеку присуще стремление к совершенству: но ведь идеал совершенства недосягаем уже по тому одному, что он - идеал. К чему же в таком случае стремление к совершенству? Зачем же гоняться за тенью, убивать жизнь на бесплодные искания призрака? Если за смертью - конец всему, если нет бессмертия, то не лучше ли, не последовательнее ли предаться плотоугождению, подчиниться самым первым своим наклонностям, побуждающим нас прежде всего к удовлетворению своих естественных физических потребностей?
Не правда ли, что хорошо любить ближнего, хорошо быть другом людей? Это голос разума, это голос веры. Но без мысли о бессмертии, к чему все это? Для чего это я должен жертвовать своим благом, уделять часть своего благосостояния, заботиться о своём ближнем? Жизнь проживу с лишениями, а потом помру, и прекратится совершенно моё существование... Не лучше ли хоть эту-то жизнь провести с удовольствием, достигнуть возможного счастья: пей, ешь, веселись, завтра умрёшь. И счастье-то выходит скотское, животное; тогда не прогневайся, ближний и брат, если и ты сделаешься пищей людей, любящих ясти и пити. Не то при вере в бессмертие: мы знаем, - любовь не умирает, мы перенесём ее в жизнь загробную, мы знаем, что любовь - условие совершенства, что любовь отворит нам двери заключенного рая, приведёт нас в общение с Богом, Который есть сама Любовь, значит, доставит нам счастье...
Но ещё хорошо, если при отсутствии веры в бессмертие можно, хотя и путём низведения себя до степени животного, устроить себе на земле, допустим, счастье, если будут средства удовлетворить свои потребности. Но для многих ли это возможно? А если нужда, а если лишения, страдания, голод, холод, а если болезнь, огорчения, - эти печальные спутники нашей горькой жизни? Тогда что? Что же другое, кроме самоубийства? Верующему же в бессмертие и среди этого мрака страдания блещет луч надежды на будущую жизнь; эта надежда окрыляет, бодрит его, поддерживает на пути к достижению небесного отечества.
А придёт время умереть, и здесь нет у верующего ни ужаса, ни отчаяния. Ужаснулся Исаия при мысли об отходе своём из жизни, но он верил всё-таки в пришествие, хотя и не близкое, Христа, Победителя ада. У неверующего же в бессмертие, как бы он ни кончил жизнь, что будет в душе при мысли о близкой смерти? И вообще-то мысль о неизбежности смерти отравит ему и то счастье, которым он пользовался, уподобившись скотам несмысленным; скоты хоть не сознают того, что умрут, он же никакими усилиями воли не вытеснит из сознания этой гнетущей мысли, а в виду близкой смерти глухое отчаяние, бессильная злоба, злоба безвыходная создадут ему уже здесь, на земле, ад, который он унаследует и после смерти.
А человек, истинно верующий в бессмертие, умрёт спокойно, предвкушая блаженство рая. Неоткуда явиться ни злобе, ни отчаянию.
Смертный сын земли знает, что он сделается вечным гражданином неба, что конец земной жизни будет первым шагом жизни загробной, в которую бесстрашно он может вступить, так как, руководствуясь в земной своей жизни мыслью о бессмертии, помня своё высокое назначение, он сообразно с этим располагал и устраивал своё земное поприще, эту предуготовительную ступень к загробному существованию.
Тогда, в смертный свой час, когда бы час этот ни последовал, он со спокойным сердцем обратится к Творцу своему, к Которому стремилась душа его, как жаждущий олень к источникам водным; обратится с теми высокими, превосходными словами Симеона Богоприимца, которые вот уже почти два тысячелетия своею мыслью о бессмертии утешают и восхищают чудною отрадою скорбное сердце всякого христианина: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром». Аминь.
Источник: Протоиерей Иоанн Восторгов. Полное собрание сочинений, Т. 1-5. - СПб: Царское дело, 1995. – Т. 1, с. 44-47.
