Знамения времени. О. Иоанн Кронштадтский и граф Л. Толстой. (Речь 19 октября 1908 года, по случаю дня ангела о. Иоанна Кронштадтского, в домовой церкви гр. И‑ой.)
О. Иоанн Кронштадтский и граф Л. Толстой.
Не будет странным и не покажется необычным, если среди лиц, составляющих одну единомышленную семью, сегодня, в день ангела чтимого в этом доме батюшки о. Иоанна Кронштадтского, и в этой домовой церкви будет речь о нём. Не для его хвалы будем говорить, а для нашего назидания. И знаем, отрадна будет его духу наша молитва о нём, о пастыре, почти восемьдесят лет горящем целожизненным горением пред Богом и людьми. Он не станет, лицемерно и наперёд навязываясь на честь и боясь, как бы о нём не забыли или, вспомнив, недостаточно громко почтили, – не станет просить письмами во всех газетах, чтоб его дня ангела или 80-летия жизни не праздновали и его самого тем «не беспокоили». Он не станет и после празднества печатать снова лицемерные письма в газетах, явно похваляясь между строк, что вот я и просил меня не вспоминать, а меня вспомнили и такие-то и такие-то лица, вспомнили, почтили, растрогали...
Сын веры и Церкви, сын смирения и любви, о. Иоанн в день памяти своего святого всегда принимал c любовью единение молитвы к Богу благодеющему и к угоднику, свыше охраняющему своей молитвой и покровом многотрудную жизнь смиренного пастыря.
Вам ведомо, конечно, о каком недавнем соблазнительном юбилее я говорю, и кого подразумеваю. Так невольно напрашивается сравнение о. Иоанна Кронштадтского и графа Толстого, одного – сына и смиренного служителя Церкви, другого – её озлобленного и прегордого врага и хулителя, по суду чистой правды отлучённого и изверженного из Божьей ограды. И воистину: будущий историк русской жизни отметит и не может не отметить, как «знамения времён», два крупных лица в последние 40–50 лет, прожитые русским обществом, двух пророков, – одного – Господнего, другого – ваалова, одного – слугу Христова, другого – антихристова, одного – как служителя духовного созидания, другого – как мрачного гения отрицания и разрушения: о. Иоанна Кронштадтского и гр. Толстого.
Провести между ними сравнение, хотя бы в кратких чертах, – это одно уже составляет поучение. Люди одного времени, почти одного возраста, действовавшие в последнее время и в одной области, являясь и «учителями жизни», – как далеко отстоят они один от другого, – как небо от земли, как свет от тьмы, как истина от лжи, как правда от лицемерия!
Отдалённое их детство... Далёкое от нас время!
Дикий север; суровая страна; глухое село; тяжёлая бедность; родители – бедные дьячок и дьячиха на заброшенном погосте; долгие зимы; постоянный домашний труд; суровое ученье дома; продолжительное учение затем в Архангельске в училище и семинарии; путешествия туда и оттуда пешком; усталость и изнеможение: по меткому выражению о. Иоанна, «идёшь, бывало, и на ходу сны видишь»...
Далее основательное старинное ученье, строгая дисциплина школы, воспитание в любви и страхе Божием; сознание долга; приготовление к служению Церкви; наконец, высшая духовная школа столицы, окончание её, скромный брак, посвящение молодых непочатых сил на всю жизнь служению алтарю Господню в бедном тогда Кронштадте... Это у одного.
У другого – приволье, богатство с детства; кругом к услугам все удобства жизни; помещичий дом, подчинённые крестьяне, их лесть и низкопоклонство, увеселительные путешествия, обучение чему-нибудь и как-нибудь. Отсюда неизбежные неудачи на экзаменах; поверхностное знакомство с науками; увлечение то одной, то другой областью знаний, – по капризу и случайным прихотям молодого, богатого и избалованного барина; увлечение светом, кутежами, ухаживание за женщинами, угар страстей, дуэли, ссоры, столкновения; опять кутежи, игры, скитания по свету, легкомысленное отношение ко всему в мире, труд не ради долга, а ради каприза, забавы, тщеславия и обогащения – писательство...
Зрелые годы мужества.
Священство, приход, раскрывающийся великий духовный дар молитвы и благодатного учительства, покорение сердец, успокоения совести, дар чудотворения... Труд, труд без конца; уроки детям и юношам в гимназии; кругом – тысячи бедняков; кругом – преступный элемент Кронштадта; пьяницы, блудницы; порочная жизнь портового города, – и среди всех этих тяжких условий жизни и пастырской работы – непрестанная молитва, ежедневное богослужение, поучение, благотворительность. Жизнь в бедности и лишениях; труд с двух часов ночи до глубокого вечера, отсутствие времени для еды, сна и отдыха, рост славы, прилив денег и средств, и ещё бо́льшая и бо́льшая благотворительность; в редкие минуты свободы – чтение слова Божия, писание благоговейного «Дневника», слов и поучений – всё в общее пользование, всё для славы Божьей, для пользы Церкви, без тени мысли о наживе. Отсутствие личной и даже семейной жизни: при жене, нет ни собственной семьи, ни своих, собственных детей...
Это у одного.
У другого: зной страстей, охота, вино, женщины, опять дуэли, жажда литературной славы, мучительная мысль о своей некрасивой внешности, расстроенное от пороков тело. Лечение, поездки на кумыс, деньги, брошенные на восстановление расшатанного здоровья. Женитьба, помещичье хозяйство, посевы, скотный двор, удачный свиной завод, мечты о приобретении то там, то здесь земли и имений. Собирание денег, обогащение, растущий и, несомненно, великий дар художественного творчества. Огромный труд, издание книг и собственных сочинений, составление азбук, торговля ими, соображения, как и кому выгоднее их продать и устроить, договоры с различными редакциями, зависть к чужой литературной славе, столкновения с литературными соперниками, ненависть к Достоевскому и Тургеневу, ревнивое выслеживание отзывов печати о своих произведениях. Увеличение славы, барская жизнь в усадьбе, приобретение и закрепление денег, земли и прав литературной собственности; наконец, достижение цели. Слава, имение, капитал. Сотни тысяч годового дохода.
Последняя четверть века жизни: старость, всемирная известность, слава и всеобщее почитание, широта влияния на окружающую жизнь и у одного и у другого... Но какая разница жизни и деятельности!
У одного – дивные проявления чудотворения, слава святого... Он – «учитель жизни». Откуда же его учение? Ответом могут служить слова ап. Павла, сегодня нами слышаные в литургийном апостольском чтении: «Сказую вам благовествование, благовещенное от мене, яко несть по человеку; не от людей я принял его, и не научился, – но явлением Иисус Христовым». Итак, его собственного учения нет, а есть учение Христово, как хранит его и проповедует Церковь Христова. Пред нами всё тот же пастырь Церкви. И по-прежнему, ни минуты покоя, тот же старый дом, что и прежде, та же тесная квартира. Признак возможности собственности и богатства и вольная нищета, постоянная раздача всего получаемого; частые случаи прямой нужды у себя дома вследствие того, что всё приносимое в изобилии – сотни, тысячи, десятки тысяч рублей, подарки, вещи, платье, – всё раздаётся бедным; постоянное наставление в мирских делах возложить всю надежду на Господа. Та же тяжёлая жизнь: утро с 2 часов ночи, поездки, службы, проповеди, молитва, десятки тысяч богомольцев, исповедники, причастники, тысячи собеседников, ищущих утешений и уроков жизни, тысячи бедняков, ищущих помощи. Постоянные огорчения при виде обмана со стороны пьяных, преступных и злонамеренных людей, при виде злоупотреблений именем чтимого пастыря. Неустанное писание глубоко назидательного «Дневника», «Поучений», говение у всех на виду, постоянная забота о созданных благотворительных учреждениях, тысячи писем и телеграмм, постоянное пребывание на народе, отзывчивость ко всем, и смирение, смирение без конца. Непрестанное напоминание о том, что он – простой священник, что он – грешник, что только Бог творит дивное и чудесное чрез его недостоинство в Церкви Христовой, ни тени рисовки, ни тени желания показать, что он есть что-то особенное.
У другого – застывшее самообожание и дьявольская гордыня. Он – «великий писатель земли русской»; он – выше и умнее всех на свете; он – «учитель жизни». И всё «учение» Толстого – около его собственной личности, и каждая причуда его – это уже «заповедь». Если апостол Павел в сегодняшнем апостольском чтении говорит о себе и себе подобных, что в проповеди евангелия он «не приложился плоти и крови», и научился истине «не от человека», а явлением Иисуса Христа, то граф Толстой, наоборот, именно от своей плоти и крови составил своё учение, а частью взял его и «от человек», понадёргавши мыслей от древних и новых язычников. Когда его здоровье потребовало растительной пищи, он, после безумных лет роскоши и объедения, теперь проповедует воздержание и безубойное питание. Когда старость указывает ему на прекращение брачного сожития, – он, по собственному признанию, проведший жизнь в блуде, теперь пишет о целомудрии и даже ненужности брака. Когда кругом все деньги, имения, права литературной собственности, всё ему принадлежащее закреплено и переведено на имя жены, – он, всю жизнь приобретавший стяжания, отрицает собственность. Когда его здоровье требует физических упражнений, – он, после целожизненного умственного труда, которым он торговал, теперь проповедует о смысле одного только труда, – мускульного, и даже «неделание». Он в барских причудах шьёт сапоги, косит траву, кроет крыши, ломается, кривляется и юродствует по своим прихотям, тратит десятки тысяч рублей в год на удовлетворение этих своих прихотей. – Зимой, под видом воздержания от мяса, он ест свежую землянику, свежую спаржу и огурцы, что сто́ит огромных денег. Для удовольствия и укрепления здоровья он катается на лошади, на коньках, на велосипедах; к его услугам парки и пруды, т.е. собственно роскошь и удобства жизни, – всё, что он так горячо и красиво отрицает. Но всё это – «заповеди», и всё это повеление его «религиозной философии», его учения «о простоте жизни и приближения её к природе»! А отрицает он всё. Он отрицает типографии и литературный труд, – и без конца пишет и печатает. Он отрицает теперь богатство, и живёт во дворце, в сказочной роскоши, ни в чём не зная отказа. Он отвергает деньги, – и получает их и тратит их сотни тысяч. Он отрицает науку, – и напускает на себя вид учёности, изучая, сравнивая тексты евангелия, рассуждая «о науке и нравственности», «об искусстве» и прочем. Он отрицает медицину, – и держит вокруг докторов, щупающих ему ежечасно пульс, разрешающих или запрещающих ему выйти на воздух, тщательно бережёт каждый день и каждый час своей жизни, отправляется в Крым, укрепляет себя ваннами и купаньями, прогулками, воздухом, всем, что дают природа и искусство, к чему открывает доступ огромное богатство.
«Учитель жизни» и людей, – а добиться его лицезрения гораздо труднее, чем видеть Главу государства, подавленного множеством государственных дел; он не любит, чтоб его «беспокоили» ищущие наставлений и утешений.
Он отрицает государство, – и пользуется всеми его благами, его защитой, его порядками, его строем. Он отрицает суд, – и налагает вечные запреты на печатание тех именно своих сочинений, которые являются наиболее доступными и единственно воспитательными для общества. Он живёт во дворце, он сокрыт от докучливого мира, он окружён заботой и поклонением, ухаживанием, какое может доставить только изысканная роскошь, – но он теперь всё твердит о самоотречении и аскетизме.
Он проповедует о любви, о любви и любви, – и пишет слова, полные ненависти к Церкви, к России, к власти, изображает в своих произведениях и царей, и архиереев, и начальствующих лиц в таком виде, что возбуждает к ним только чувства одной злобы. Он твердит о любви, – и никому из своих богатств не даёт и не давал ни гроша... Оправдание этой жестокости полно несказанного и отталкивающего лицемерия: имения, права литературной собственности и прочее принадлежат-де не ему, а жене. И во всех «новых заповедях» его то же лицемерие: после своего призыва ко всем прекратить брачное общение, он, имея за 60 лет от роду, и сам имел сына... И после горячих слов о безубойном питании, скрываясь, как мальчик, по ночам, он поглощал мясные питательные блюда, как о том поведала миру одна из его гувернанток, которых немало он держал за большие деньги... Когда к нему обращаются за помощью, он пишет лицемерные письма, уверяющие в том, что у него нет ничего. Когда наступает народный голод, он от других собирает пожертвования, чтоб ими распорядиться и себе стяжать славу. Он «не может молчать» при виде казни преступников-революционеров, и укоряет правителей за то, что они не следуют учению его, Толстого, хотя они открыто не признают его учителем. Но он молчит, когда революционеры и убийцы – все, почитающие его своим учителем, казнят самовольно сотни и тысячи невинных людей и заливают кровью лицо земли русской. Всеми мерами он ищет славы и славы у тех, в чьих руках газеты и уличные листки, влияние на общественное мнение, – и в то же время горделиво заявляет, что ничего, написанного в опровержение его лжеучений, он намеренно не читает...
Он говорит о «воле Божией», – и проповедует Бога безличного и бессознательного, у которого по этому самому и воли быть не может. Он всё твердит о евангелии, – и, переделав евангелие по-своему, он не оставил в нём ничего евангельского, а вставил всё своё, толстовское...
Он в своих выходках против Церкви, против таинств, против власти дошёл до того, что ему самому нужно бы давно, открыто и честно, заявить о том, что он не православный христианин. И, однако, когда отлучение его от Церкви было объявлено, он злобно отвечал Св. Синоду; он доказывал, что его отлучили неправо, придираясь к тому, что к нему никого не присылали для увещаний; он нескрываемо искал сочувствия толпы, и тут же в своих ответных писаниях показывал, что он не признаёт ни Христа, ни искупления, ни таинств, ни Церкви, и давно для православия окончательно умер.
Конец жизни...
Один – угасающий, как лампада перед Богом, старец, друг бедных и больных, друг скорбящих и обременённых. Кругом него слёзы, и слёзы радости, и скорби и молитвы, чудеса исцелений. Всё, что тяготится злом, всё, что ищет любви к Богу и ближнему, всё, что ищет общения с Божеством и духовным миром, – всё это и теперь стремится к нему сердцем. А он по-прежнему, изнемогая телом, всё-таки ежедневно в храме, ежедневно на службе и служении слову, сам в богообщении, в тайне причастия Божеству, «горе́ имея сердце», ясный, благостный, горящий, весь богоносен, – это воистину дитя Божие, то дитя, о коем Христос говорил, что надо уподобиться такому дитяти, чтобы войти в царство небесное, то дитя, которое разумел апостол, когда учил: «не дети бывайте умом, но злобой младенствуйте»... Злоба и ненависть к Богу и к тому, что Бог любить повелевает – к Церкви, родине и Царю, сплели ему под конец жизни терновый венец мученика и гонимого, – насмешки, издевательства, клеветы, хулы злобных и бесчестных хищников печати и сцены, смутившие и смущающие слабых сердцем и разумом. Но тих и покорен Богу старец Божий, и нет у него ни жалоб, ни желания возвратить к себе некогда прославлявших его, или вновь и сильнее прославиться среди людей. Вся слава – Богу Единому. И в самой наружности старца отражается его любящий и смиренный дух: эти чудные, ясные, кроткие очи, этот приветливый, привлекательный радостный вид...
Другой – враг Церкви, объединил и сплотил около себя всё злобное, хотя вечно твердит о любви, и в этом, исключительно в одном этом тайна его успеха среди служителей зла и разрушения, часто враждебных между собой по своим воззрениям, но объединяющихся в Толстом. Посмотрите, люди, по-видимому, не имеющие между собой ничего общего: неверы, фанатики, сектанты, изуверы, ненавистники Церкви; иноверцы, инославные, студенты-революционеры, изменники родины, враги Царя и власти, погромщики и политические убийцы, главари политических партий, приветствовавших весть об убийстве Царских слуг. Евреи-писатели, враги Христа; писатели-нигилисты; писатели, подстрекавшие к бунтам и убийствам; «обновленцы» из якобы православных священников, – и сущие в сане и расстриженные, вроде нашумевшего П-ва, – всё, что дышит злобой, завистью и ненавистью ко всему, что выше их, умнее, нравственнее или только сильнее и богаче. Всё, что ненавидит Россию, русский народ, святую Церковь и святую веру; всё, что жизнью отрицает христианскую нравственность и, исповедуя толстовщину, живёт в разврате, нечистоте и нечестии, пьянствует, ворует, блудит, судится, убивает. Всё, что пропитано самомнением, гордыней, самопоклонением, лицемерием, – всё это соединяется около Толстого, всё это считает его своим вождём, всё это трубит об его юбилее, раздувает его славу, беснуется при отлучении Толстого от Церкви. – Не веруя вместе с Толстым в Церковь, и, однако, по непостижимой причине, отзываясь болезненно и чувствительно на всякое слово Церкви, осуждающее Толстого, как это мы и видели в дни его недавнего юбилея. И лицемерие «учителя» прежнее: зная, что его никто не тронет, он заявляет, что одного счастья ему недостаёт, – ему хочется сидеть в тюрьме... для вящей славы мученика. Увы, этой славы ему не дают. Но вокруг беснующиеся поклонники раздувают его славу, сочиняют юбилеи, стараются издать его сочинения последних 25 лет, т.е. самые анархические и безбожные, бесплодно силятся обратить его в кумира всего народа, силятся затенить его нечистым образом светлый и вечный лик вечного Учителя – Христа. На самой наружности отобразился злобный и гордый дух Толстого: эти умные, но упрямые, жестокие глаза, этот отталкивающей вид злобного хилого старика, цепляющегося за каждый миг жизни, за каждый проблеск славы!
О, блюдите, верные, знамения времён! Блюдите, как опасно ходите! Вечно слово Христово: «Я пришёл во имя Отца Моего, и не принимаете Меня, ин приидет – ин приидет во имя своё, и его примете»... (Ин. 5:43).
Чадца, – увещевает апостол любви, и слово его трубным гласом звучит векам и родам даже до дня пришествия Христова, – чадца, не всякому духу веруйте, но испытывайте духов, от Бога ли они, ибо много лжепророков вошло в мир; всякий дух, исповедующий Христа во плоти пришедшего, от Бога есть, и всякий дух, не исповедующий Христа во плоти пришедшего, – не от Бога, это дух антихриста, о котором вы слышали, что он приидет... и ныне антихристов много (1Ин. 4:1–4, 2:18).
Как ясно при свете этих слов открывается пред нами смысл всего, что видели и видят очи наши! Как ясны «знамения времён», – эта борьба Христовой истины с началами антихристовыми, борьба веры в Бога с идолопоклонством разуму, брань смирения и гордыни, Богослужения и богоборчества, Христа и дьявола! Как радостно, что с любовью и молитвой мы ныне чтим день ангела смиренного служителя Христа, – Христа, во плоти пришедшего, а не горделивый юбилей лицемерного и прегордого одного из антихристов – Толстого, пришедшего и глаголющего во имя своё, отрицающего Христа, Сына Божия, и действующего в мире действием сатаны!
И как грозно и вместе ободряюще для верующего и сына Церкви звучит слово апостола: «Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтеся, утверждайтеся!» (1Кор. 16:13); «аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят, маран-афа!» (ст. 22).
Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом нашим, братие! Аминь.
Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).
