О ношении воинского звания. (Речь, сказанная 1 февраля 1908 года юнкерам Московского Алексеевского военного училища после всенощного бдения. 1908г)
Предметом моей речи к вам, мои юные слушатели, я избрал вопрос, для вас близкий и непосредственно интересный, – воинское звание. Оправдание его, значение, достоинство, – всё это, обычно, не подлежит обсуждению, как государственная необходимость, как мировая и историческая аксиома. Но есть иная область, область религиозно-нравственных запросов и, так сказать, внутреннего философского смысла каждого явления; эта область не удовлетворяется ссылкой на простую принудительность и повелительно требует указаний высшего оправдания каждого явления, изначальных основ и конечного его смысла. И вот с этой-то, не скрою, трудной точки зрения мне и хочется сегодня побеседовать с вами на тему об оправдании воинского звания.
Если вы сегодня хоть сколько-нибудь внимательно слушали вечернее богослужение, то в евангельском рассказе о событии Сретения Господня ваш слух должен был уловить некоторые частности речи, напоминающие вам то, что называется языком военным. Симеон старец, пророчествуя о Богомладенце Иисусе, изображает Его под видом военного знамени, столь вам, конечно, знакомого: «Се лежит Сей на падение и на восстание многим во Израили, и в знамение пререкаемо»... (Лк. 2:34). Знамя пререкаемое – знамя спорное, около которого идёт во время сражения самая ожесточённая сеча; повергнуть это знамя, отнять, опозорить – это задача одной борющейся стороны; отстоять его, сохранить, высоко держать над рядами, являть им знак силы, объединения, управлять посредством него всей громадой воинства – это задача другой борющейся стороны. В истории мира Спаситель сравнивается с этим знаменем, и мы видели и видим, как до конца исполнилось и исполняется и будет исполняться во всей полноте это простое, но глубокое проречение Симеона. Ибо и доныне и до конца веков, при всём разнообразии и поводов, и приёмов борьбы, при всём разнообразии человеческих и общечеловеческих интересов, запросов, стремлений, – во всех сферах жизни личной, семейной, общественной, государственной один смысл и только одно значение видно вдумчивому взгляду: борьба веры и неверия, добра и зла, света и тьмы, Бога и дьявола, Христа и Велиара.
И Тебе Самой душу пройдёт оружие, – в подлиннике – меч; это – слова, сказанные Симеоном Богоматери, – и опять образ здесь взят из обстановки жизни воинской.
Если бы, далее, я захотел вас провести по всему Священому Писанию только Нового Завета, то вы с величайшим удивлением увидели бы, как часто речь священных писателей и Самого Спасителя обращается к тому, что называется языком военным. И это – речи самые сильные. Вот образцы их.
«Если бы от мира сего было царство Моё, говорит Спаситель, то служители Мои подвизались бы за Меня» (Ин. 18:36).
«Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч» (Мф. 10:34), – слова Иисуса Христа.
Ещё: "Какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силён ли он с десятью тысячами противостать идущему на него c двадцатью тысячами» (Лк. 14:31).
Вот другое изречение Спасителя апостолам, которое как бы звучит воински: »Когда Я посылал вас без мешка, и без суммы, и без обуви, имели ли вы в чём недостаток?» Они отвечали: «ни в чём». Тогда Он сказал им: «но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму, а у кого нет, продай одежду свою, и купи меч» (Лк. 22:35-36).
В апостольских наставлениях мы ещё чаще встречаем тот же воинский язык: «Облечёмся в броню веры, в шлем надежды спасения» (1 Сол. 5:8), «с оружием правды в правой и левой руке» (2 Кор. 6:7), «облечёмся в оружия света», (Рим. 13:12). «Облекитесь во всеоружие Божие; станьте препоясав чресла ваши истиной, и, облекшись в броню праведности; а паче всего возьмите щит веры, которым можете угасить все раскалённые стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6:11-17). "Преподаю тебе завещание, – пишет апостол ученику, которого он поставил епископом, – чтобы ты воинствовал, как добрый воин» (1 Тим. 1:18); «переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа» (2 Тим. 2:3). Себя самого апостол называет воином, а своих сотрудников – «соратниками», «сподвижниками» (Флм. 1:2; Флп. 2:25). Наконец, эти сравнения приводятся апостолом уж не как фигуральное изображение духовного воинствования, но и как основа реального права. Рассуждая о праве проповедника-апостола получать содержание от тех, кому он проповедал, апостол говорит: «какой воин служит когда-либо на своём иждивении?» (2 Кор. 9:8). А увещевая Тимофея безраздельно и всецело отдаться подвигу пастырства, тот же апостол даёт ему такое сравнение: «никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику» (2 Тим. 2:4).
Что-нибудь да значат эти постоянные сравнения, и, во всяком случае, из них никак невозможно заключить о том, чтоб апостолы и первые христиане могли относиться как-нибудь пренебрежительно к воинскому званию. Скорее можно, и мы вправе сделать совсем обратный вывод, тем более что общим правилом у апостолов по отношению к новообращённым христианам было одно: «каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1 Кор. 7:20); из воинского звания исключения не делалось. Сама Церковь называется воинствующей. И всё-таки все приведённые образы можно понять только как образы, понятные для того далёкого и воинственного времени и потому так часто употребляемые.
Нам необходимо перейти к непосредственным свидетельствам и указаниям, прямо относящимся к предмету нашей речи, – к указаниям на живых носителей настоящего воинского звания. Святое Евангелие рассказывает нам, что на предрассветной заре христианства явился великий пророк-проповедник, приготовлявший людей к принятию Спасителя. Как только вышел он из своего пустынного уединения и стал на великом и людном пути Иорданском, тотчас же огненное слово его потрясло сердца слушателей, и «приходили к нему Иерусалим, и вся Иудея, и вся окрестность Иорданская» (Мф. 3:5). Приходили люди всех возрастов, званий и состояний, повинуясь врождённому и неистребимому в человеке влечению к нравственному и совершенному. Приходили и вопрошали пророка о пути жизни, богоугождения и спасения. В числе других приходили к нему и подобные вам воины и также спрашивали Иоанна Крестителя: «а нам что делать?» Простые, жизненные и удобопонятные ответы давал пророк всем, искавшим у него наставления; такой же ответ дал он и воинам, применяясь к их тогдашнему быту и господствовавшим в то время среди них порокам и недостаткам: «никого не обижайте, не клевещите, а довольствуйтесь оброками вашими». Это означало: не употребляйте во зло вашей силы и службы для узкой корысти, исполняйте ваш долг и призвание, а призвание ваше – защищать других от обид, а не быть обидчиками, способствовать порядку и устройству, а не расстройству жизни.
Окончил своё земное поприще великий пророк, и вот вышел на дело учительства и спасения людей Сам Господь Спаситель, им проповеданный и предуказанный. Во днях Его плоти, в трудах Его земного служения, в числе первых последователей около Него стали прежде всего ближайшие ученики Иоанна Крестителя, как наиболее подготовленные к слушанию и проповеданию нового завета и царства Божия на земле. И никогда они не слышали от Мессии и Агнца Божия, указанного Иоанном Крестителем, отмены тех наставлений, которые Предтеча преподавал своим ученикам и слушателям.
Божественный Учитель всегда был окружён ищущими глаголов живота вечного; были среди них, несомненно, и воины, и о некоторых таких, ищущих правды вечной воинах, в назидание нам, сохранились указания в Евангелиях. Так, римский офицер, сотник в Капернауме, проявил такие нравственные силы, такую веру, любовь и смирение, что пред всем народом удостоился высокой и редкой похвалы из уст Спасителя. Причём, здесь же Господь благоволил указать на него, как на образ бесчисленных избранников из всех народов, которые придут и возлягут на пиршестве веры в новом и вечном царстве Христовом. Знаем из Евангелия и о другом сотнике, по имени Лонгин, который стоял на страже у креста Иисусова и в час Его смерти исповедал веру свою в Спасителя мира. Наконец, в истории первых дней Церкви на земле мы опять встречаем воина – сотника Корнилия в городе Кесарии Палестинской. Он просил апостола Петра прийти к нему, чтоб услышать от него слово спасения. Пришёл Пётр, и Корнилий говорит: «ныне мы пред Богом предстоим слышать всё повеленное тебе от Бога» (Деян. 10:33). Апостол далее излагает пред собравшимися слушателями всю сущность христианского благовестия. Заметьте: ни слова здесь не говорит апостол Корнилию о несовместимости его военного звания с христианским исповеданием; между тем, если бы это было так, то Он, конечно, в своей речи обо всём потребном вообще, и в частности по отношении к Корнилию, для вступления в Церковь, непременно упомянул бы об этом. Иначе быть не могло. Как некогда Иисус Христос покаявшейся блуднице, и Он должен бы сказать сотнику словами Спасителя: «прощаются тебе прежние грехи, а теперь иди в впредь не греши, оставь твоё греховное и недозволенное воинское служение». Ничего подобного ему не было сказано, а вера его в благоволение к нему Божие засвидетельствованы тем, что ещё во время речи апостола, до крещения Корнилия, на него уже сошёл Дух Святый, по замечанию дееписателя (Деян. 10:44).
Прошли с тех пор века христианской истории, и на протяжении всех этих веков христианства воинство водружало кресты на своих знамёнах, сражалось и умирало за веру и из своих рядов дало и исповедников, и мучеников за Христа. И Церковь, благословляя воинство, молилась о нём и в лики святых внесла многих-многих, которые были добрыми воинами и слугами царей земных и в то же время добрыми воинами и слугами Царя Небесного. Здесь мы должны оговориться, чтоб избегнуть упрёка в намеренном замалчивании фактов и чтобы выяснить вопрос всесторонне. Несомненно, в литературе древности христианской, – но, во-первых, в писаниях большей частью подложных, а во-вторых, у писателей, не признаваемых вполне точными выразителями истинно-церковного учения, как у Тертуллиана и Оригена, – мы находим недружелюбные отзывы и даже враждебные отношения к воинскому званию, встречаем и прямо высказываемое решительное мнение, что христианину не следует поступать в военную службу. Однако, беспристрастно и обстоятельно разбираясь во всём этом, мы видим везде в этих случаях не принципиальное отрицание воинства, а практические указания на то, как трудно было в то время христианину-воину оставаться верным своему долгу христианскому. Совершенно такой же смысл и аналогичный пример мы можем указать в известных словах апостола Павла о браке, когда он советует христианину лучшие не жениться. Для служителей евангельской проповеди в то время, действительно, семья и брачная жизнь, с её неизбежными мирскими заботами, являлась тяжким препятствием в деле проповедничества. Но это далеко не значило и не значит, что брак сам в себе, в существе своём, есть скверна. Вступление в ряды воинов требовало языческой жертвы и языческой клятвы; воинам часто приходилось приносить жертвы богам, а офицерам – служить императорской статуе как Богу, а также участвовать в суде над христианами и присуждать их к смерти; нередко приходилось отводить христиан на мучения за исповедание веры. Самые войны римского государства были большей частью войнами разбойничьими и хищническими, без внутренней возвышающей идеи. Если, далее, принять во внимание, что поступление в войска в Риме было добровольным, а не по общему призыву граждан, как в наше время, то, естественно, древние учители не могли христианам рекомендовать поступление в военную службу.
И, тем не менее, воины-христиане были и при них. Мы видим, что самые пристрастные в смысле отрицания воинского звания исследования некоторых учёных на древних римских кладбищах первых трёх веков христианской эры, по оставшимся надписям на гробницах, показывают нам, что число погребённых воинов-христиан по отношению к числу воинов-язычников было совершенно таким же в пропорциональном отношении, как и отношение числа вообще христиан ко всему населению империи. Это – знак, что христиане не уклонялись от военной службы, хотя имели к тому полную возможность. Тот же Тертуллиан свидетельствует, что в его время христиане уже заполняли весь римский мир – города, селения, лагери... «Мы, – пишет он, – не бегаем людей, не обитаем в лесах. Мы с вами плаваем по рекам и морям, носим оружие, обрабатываем землю, ведём торговлю»... А Климент Александрийский, учитель помянутого Оригена, поучает христианина-воина: «В качестве воина тебя следует приобретать военные познания. Слушайся полководца: он правилом объявляет справедливость». Затем он повторяет воинам урок – приведённые нами выше слова Иоанна Крестителя. Следовательно, Ориген выражает лишь свои личные воззрения, когда относится отрицательно к воинскому званию.
Можно было бы, на основании сохранившихся памятников древней христианской письменности, в особенности же по так называемым актам мученическим, в которых мы находим протокольные записи судебных показаний мучимых и присуждаемых к смерти христиан, по древним житиям святых и по другим источникам, доказать неопровержимо, как много христиан было в войсках в первые века христианства. Но я утомил бы только ваше внимание этими подробностями. Я укажу на одно происшествие при императоре Марке Аврелии. Была война с германцами и сарматами; в ней принимал участие так называемый Мелитинский легион; солдаты этого легиона были из Мелитинской области Малой Азии, тогда имевшей очень значительное христианское население. Естественно, что и среди легионеров-солдат были христиане. Во время сражения случилось вот что, – передаём буквально рассказ древнего историка Евсевия: «Марк Аврелий, готовясь вступить в сражение, тогда как его войско истаивало от жажды, находился в крайнем затруднении. Но воины легиона, которые за веру существуют и доныне, стоя пред неприятелем в строю, вдруг преклонили колена на землю, что обыкновенно делаем мы во время молитвы, и обратились к Богу с молитвой. Сколь ни дивным показалось неприятелю такое зрелище, но за ним тотчас последовало ещё более удивительное. Это – молния, обратившая в бегство и истребившая врагов, и дождь, испрошенный силой молитвы к Богу и ожививший войско, которое погибало от жажды». Это говорит историк Евсевий (IV в.), то же, – и это особенно замечательно, – подтверждает раньше его помянутый Тертуллиан (III в.), который ссылается при этом на собственноручное письмо императора М. Аврелия, который, как известно, был и философом-писателем, наконец, об этом свидетельствует третий писатель Аполлинарий, который, описывая это происшествие с легионом, замечает, что ему дано было и особое название по сему поводу: «легион молниеносный» – legio fulminatrix. Все приведённые сведения мы берём из истории первых трёх веков христианства. Заметим при этом, что в начале IV века, ещё до объявления христианства религией, дозволенной в Римской империи, при императоре-язычнике Ликинии в войсках было даже гонение на христиан и стремление сократить их число: так оно было велико. Со времён же Константина Великого, т. е. с начала IV века, когда христиан в войсках уже не принуждали к идольским клятвам и жертвам, христиане охотно шли в военную службу, и мы не слышим ни одного возгласа или замечания у христианских учителей и писателей о несовместимости военного служения со званием христианина. И иначе быть не могло. Христианство имеет целью изменить внутреннего человека. Это верно. Всё внешнее само по себе цены не имеет: государство, власть, богатство и проч. – это не цель, а только средство к высшей цели, к внутреннему усовершенствованию.
Поэтому христианство прямо и непосредственно не решает вопросов государственных, не отвечает прямо на вопросы политики, права, экономии. Но это отрешение христианского учения от мирских дел нельзя понимать, как их осуждение и отрицание, или как запрещение оценивать и определять христианину свои отношения к явлениям и событиям внешней государственной жизни по началам христианского учения. Ибо, по слову апостола: «благочестие на всё полезно, имея обетования жизни настоящей и будущей» (1 Тим. 4:8). Царство Божие утверждается и на земле, и не только в делах и поступках отдельных лиц, но и в обнаружениях жизни общественной и государственной. Поэтому христианство явлений и форм внешней жизни не отрицает и отрицать не может. Оно не отрицает и самого государства, опирающегося в своём основании на внешнюю принудительную силу, как для охранения мира совне, так и для сохранения порядка внутри: в этом нравственная задача государства и помощь христианству, – «да тихое и безмятежное житие поживём во всяком благочестии и чистоте» (1 Тим. 2:2). Христианство не может, поэтому, отрицать и войны, которая входит в сферу внешних отношений человека и есть одна из основных форм её внешней жизни.
Но вот уже в наше время пронеслось над умами и сердцами иное веяние, которое объявило воинство, любовь к отечеству и защиту родины позором, разбоем и преступлением. Мы не стали бы о нём и говорить, но оно прикрывается именем христианства, а один из его провозвестников, автор новой веры и нового евангелия, объявивший себя самозвано учителем мира, можно сказать, забросал нас текстами из Евангелия и Священного Писания в доказательство своего учения. Прельстившись этим видом благочестия, забыв, что и дьявол, искушая Спасителя, тоже ссылался на Священное Писание, и, однако, был далёк от истины, забыв, что можно быть великим художником слова, но плохим мыслителем и религиозным учителем, он уверенно и властно давал всем приходящим и вопрошающим ответы о пути и смысле жизни, которую он, по собственному признанию, сам провёл безумно и беспутно, и о воле Бога, в Которого, как в личное и волящее существо, он сам не верит... Приходили к нему в числе других и воины, и готовящиеся быть воинами, вопрошая его: что нам делать? И вот раздался ответ, который скоро обратился в озлобленную и страстную проповедь по всему миру. Проповедь эта гласила: «Не нужно самого воинства, воинство есть позор и преступление; воин есть разбойник, а защита родины есть разбой». Когда у нас теперь доискиваются причин наших неудач в последнюю войну, когда удивляются слабому проявлению патриотизма в русском обществе во время войны, то редко упоминают о том, что 20 лет пред сим всё образованное наше общество буквально питалось навеянным сочинениями Толстого отрицательно-озлобленным отношением к армии, к войне, к патриотизму и к родине. «Люби всех, но ненавидь свой родной народ», – вот во что выродилась толстовщина на страницах газет, большей частью руководимых евреями, этими всесветными гасителями патриотического духа и всяких сильных, для них опасных, государственных, религиозных и национальных организаций.
Невольно мне здесь вспоминается один тяжёлый рассказ, который мне пришлось слышать на Дальнем Востоке в 1905 году, непосредственно после окончания русско-японской войны. Передавал его мне офицер, возвращавшийся с о. Сахалин. Мы вместе ехали в поезде от Хабаровска; разговорились о том, как русские войска на Сахалине сдались японцам. «Был, – рассказывал мне мой собеседник, – у меня товарищ по полку, он же мне и товарищ по гимназии. Помню, в гимназии все преподаватели и старшие ученики увлекались Толстым, смеялись над патриотизмом, отрицали долг пред родиной, отвергали присягу, суд, наказания, войну. В классе, бывало, учитель словесности особенно издавался над националистами русскими, и слово «патриот своего отечества» было у него любимой остротой. Мой товарищ всё это глубоко воспринял и усвоил. Не повезло ему в учении, и он, решительно не понимаю почему, поступил в военную службу, стал офицером. Встретились мы с ним уже на войне. Когда наши войска сдавались японцам, тут-то и отрыгнулась в нём старая закваска. Он приказал солдатам сложить ружья в козлы, положить тут же около все патроны. Подошёл японский офицер; он, оказалось, владел немецким языком, на котором говорит и мой товарищ-офицер. И вот слышу его речь к японцу: «Возьмите эти ружья, пересчитайте патроны; вы уверитесь, мы не выпустили ни одного... Я отвергаю войну; все люди – братья... Отечество – глупое слово, и Япония – для меня то же отечество. Вы, надеюсь, поймёте меня... Позвольте вас обнять, как брата»... Жёлтое лицо японца сделалось тёмно-бронзовым от прильнувшей крови... Момент... и в ответ на объятия он наносит офицеру удар в лицо и говорит: «Такую с... нельзя и в плен брать! Вас надо вешать»... Тяжёлое впечатление произвёл на меня этот рассказ.
Не знаем, может быть, вы, воины, занятые своим делом, своим долгом, не замечаете и не слышите озлобленного отрицания, направленного против вас и самого вашего существования, но мы видим и слышим его и теперь в окружающей жизни и в отразительнице жизненных явлений – в литературе. Впрочем, не могло оно пройти мимо вас незаметным, и мы знаем воинов, которые перенесли много нравственных пыток, много мучительных сомнений и колебаний, разрешая роковой для них вопрос: быть или не быть им в рядах защитников родины? Мы знаем многих ваших родных и близких, которые страдали за вас, разрешая всё тот же вопрос, в который внесено столько тьмы и смуты новым лжеимённым учителем жизни.
Не смущайтесь, возлюбленные! Воинство не шайка разбойников, защита родины – не разбой, смерть за веру и отечество – не позор, как бы красно, как бы искусно ни силились опровергнуть эту истину те, коим она невыгодна и опасна. Если справедливо присловье: «скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты», то не менее справедлива и обратная, мысль: «укажи мне твоих врагов, и я тебе скажу, кто ты».
Посмотрите же, откуда идёт это отрицательное, озлобленное веяние? Откуда идёт эта страстная проповедь против воинства, это стремление подорвать в основе любовь к отечеству и сделать невозможной защиту родины? Идёт это из лагеря врагов всякого порядка, из кружков анархистов, которые, позволяя для себя и террор, и насилие, и ложь, и убийства, у государства силятся отнять всякое право даже самозащиты. Уже и Л. Толстой, осудивший их крайности, ныне в глазах их пал и объявлен у них сумасшедшим. Тем более злобы возбуждают исторические, крепкие организации, как опора порядка и государственности. Среди этих организаций Церковь в духовной области и воинство в области внешнего устроения жизни являются главными и основными. И это вполне естественно. Не только всемирная, но и предмирная история в горнем царстве духов открывается борьбой добра и зла, ангелов света и ангелов тьмы. Борьба эта переходит и в мир разумно-нравственной твари на земле, и с тех пор борьба добра и зла красной нитью проходит в истории человечества и составляет одушевляющее и движущее её начало. Никто не может уклониться от неё. Каждый должен определить, на какой стороне он стоит в этой мировой борьбе и под каким знаменем сражается. Для борьбы с мировым злом приходил на землю Сам Сын Божий, да разрушит дела дьявола, и в первые же дни Своей земной жизни Он был, как вы сегодня слышали, пророчески объявлен знаменем, около которого до скончания веков будет происходить ожесточённая борьба верных и неверных. Ведёт такую внутреннюю борьбу со злом каждый отдельный человек. В сокровенной и невидимой области духа эту борьбу добра и зла ведёт и всё собрание отдельных воинов – Христова избранница и продолжательница Его дела на земле святая Божия Церковь. По древнему выражению, она есть лагерь Бога – castra Dei; и теперь её имя: воинствующая на земле Церковь, в противоположность небесной, торжествующей. Ведёт она борьбу, и из окружающего мрака зла видит в светлом грядущем победу; бодрость, силу и веру дают ей отрадные и вечные слова обетования её главы – Христа: «Созижду церковь Мою и врата адовы не одолеют ей» (Мф. 16:18).
А в области внешнего и видимого обнаружения зла ведёт с ним борьбу государство, к этому именно и призванное, ведёт борьбу христолюбивое, христоименитое воинство. Кратко, но ясно и сильно об этом учат апостолы, вопреки всяким попыткам обосновать анархию на силе Священного Писания. Государство – это Божий слуга, отмститель во гнев злое творящему, оно призвано увенчивать добро, наказывать и сдерживать зло: оно не без ума меч носит (Рим. 13 гл.). Естественно, если оно хочет быть победоносным, если оно желает осмыслить высшим смыслом своё существование, оно должно быть в единении c той несокрушимой духовной силой, которой обетована навеки победа и неодолимость силами зла и нижé вратами ада.
Неудивительно поэтому, что Иоанн Креститель, дав обычные наставления воинам, заповедал им избегать пороков, распространённых в их среде, но не отрицал самого звания воинского и не приказывал им оставить его. Неудивительно, что и Спаситель, похвалив нравственные достоинства капернаумского сотника, не повелел ему сложить воинские доспехи, не повелел ему даже, как другим, оставить дела житейские и следовать за Собой, но оставил его у долга его служения. Неудивительно, далее, что первые христиане охотно и во множестве служили в рядах войск и если оставляли воинское звание, то в том только случае, если их заставляли кланяться кумирам и признавать за божество цезаря. Неудивительно, что при императорах-язычниках состояли целые легионы из воинов-христиан и среди них знаменитый legio fulminatrix при Марке Аврелии. Не удивительно, что из воинов же вышло много мучеников за Христа, много великих благодетелей человечества, много святых, которых доныне чтит святая Церковь. Один из недавно умерших русских писателей, мыслитель-христианин (Вл. Соловьёв в сочинении «Под пальмами») делает даже такое замечание: «Посмотрите, – говорит он, – в числе наших русских святых всё больше или монахи, или воины». И, действительно, цари, князья-воители, умиравшие за веру, сражавшиеся за веру и отечество, и Константин Великий, и Владимир Святой, Борис, Глеб, Игорь, Довмонт, Андрей Боголюбский, Михаил Черниговский, Михаил Тверской, Александр Невский и другие, – все эти воины почитаются в Церкви, как святые, наравне с величайшими преподобными подвижниками. Неудивительно, наконец, что и доныне Церковь благословляет христолюбивое воинство. Великая, величайшая, несокрушимая сила в этом единении Церкви и воинства: когда Церковь воодушевляет и подкрепляет воина в исполнении долга его звания, в его готовности умереть и пострадать за избранную идею, и когда он эту идею берёт у Церкви и в своей жизни и деятельности исполняет задачи Церкви на земле. Это – тело, соединённое с духом, живое, действенное и мощное; это – мощь, способная победить все препятствия, страшная для царства зла. Мысль эту вполне разделяют оба лагеря: и защитники, и отрицатели воинства. Помнится речь одного из героев русско-турецкой войны, выдающегося русского полководца (генерала Драгомирова), на обеде в день церковного торжества, при открытии мощей святителя Феодосия. Оратор заявил, что он – не чужой на этом духовном торжестве, и что в лице присутствовавших высших церковных иерархов он видит собратий в великой борьбе со злом, только в другой, более важной, духовной области. А в современной Франции новая жидовствующая ересь, породившая и питающая анархическую клику, злобно кричит, что сабля и ряса подали друг другу руку и вступили между собой в союз. Что же: при единстве врага естественно людям сходиться. Знают это тёмные силы зла и поэтому со всей злобой и страстностью восстают против союза христианства и государства, Церкви и воинства и объявляют его противоестественным.
Противоестественный союз христианства и государства! Но кто же ратует здесь за христианство? Или питомцы и единомышленники распявших Христа, или люди, которым по безрелигиозному направлению так же пристало распинаться за христианство, как Иуде пристало бы отстаивать верность и бескорыстие. Противоестественный союз Церкви и христолюбивого воинства! Но не противоестественно ли было бы обратное явление? Возьмём самый простой и наглядный пример. Вот пред нами разбойник, грабитель и многократный убийца, приведённый и представленный на суд, и вот пред нами георгиевский кавалер, проливавшей кровь на поле брани, со следами ран, увечий и пережитых страданий. Неужели в нравственном отношении их можно поставить на одну доску? Отчего против этого сопоставления возмущается здоровое нравственное чувство? Отчего оно никак не укладывается ни в голову, ни в сердце? Дело очень простое. Оттого, что один шёл убить, а другой шёл умереть; один идёт во имя своё, во имя личной пользы, узкой корысти и себялюбия, а другому, напротив, личное-то себялюбие подсказывало убежать с поля брани, но он шёл во имя Бога, за Церковь, за родину, за других, за ближних прежде всего, а не за себя. В воинском служении христианство всегда мыслило элементы подвига и мученичества, а не мучительства: «ты злопостражди, яко добрый воин Иисуса Христа», – пишет ап. Павел ученику своему Тимофею (2 Тим. 2:3). Просто и убедительно выяснил это различие один из святых первоучителей славянских – равноапостольный Кирилл, в мире Константин-философ. Когда в споре с неверными последние указывали ему на видимое противоречие христианства, заповедующего любить ближних и в то же время допускающего войну, св. Кирилл спросил их: «какую, по вашему мнению, заповедь нужно прежде всего исполнить, бо́льшую или меньшую?» Ему ответили: «бо́льшую». Тогда святой сказал: «правда, Христос заповедал любовь к ближним, но Он дал и другую заповедь, которую Сам же и назвал наибольшей: больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою (жизнь свою) положит за други своя» (Ин. 15:13).
Бывали ли вы на кладбище воинском? Нет части света, где бы не умирали наши русские воины. Я видел их могилы в далёкой Персии, в Урмии и Хое, я бывал в Карсе, где мы стоим воистину «на кровях», как выражались наши предки. Там полегли костьми тысячи и десятки тысяч безвестных героев-мучеников, страдальцев за веру и отчизну, там они обагрили кровью эту чужбину, эти скалы и камни, эту негостеприимную землю. Они шли, готовые на смерть, неведомые безвестные герои, совершая подвиг в тайне своего духа только пред лицом Бога. Шли умирать и знали, что там за ними стоит благословляющая их родная Церковь, которая без их подвига померкнет и поникнет пред неверным полумесяцем, стоит и родимая Россия, которая привела их на край своего царства, исполняя богоуказанную мировую свою и христианскую задачу на Востоке. Разве их не тянуло домой? Разве не тянуло их к свету, теплу и покою, в мирные и дорогие семьи? Разве в последние предсмертные минуты не представлялись им близкие и родные образы?
О, не забыть мне до гробовой доски тех чувств и впечатлений, которые я испытал на другом таком же братском кладбище, в нашем многострадальном Севастополе. Вот на историческом холме раскинулась и разрослась зелёная роща – жизнь на месте смерти. Какая священная тишина, какой царит мир! Идёшь в этом безмолвии посреди бесчисленных могил и в онемении чувств читаешь знаменательные и поражающие надписи: «Такой-то и там-то убит, смертельно ранен, разорван на части»... «Братская могила в 100, 200, 300 человек»... «Братская могила в 500, 700 человек»... Да, кто хочет учиться уважению к воинству, кто хочет понять и оценить его труд, подвиги и заслуги, тот должен идти на братское воинское кладбище! Знаем, придёт время, и стены вашего храма и этого зала украсятся надписями и свидетельствами о том, что вылетевшие из этого гнезда орлы сумели умирать за родину, за её честь, за её покой. Не останутся без продолжения строки на чёрных мраморных досках, что мы видим в вашем храме, где перечисляются имена тех героев-мучеников, которые вышли из этого училища и положили жизнь на поле бранной чести, защищая Церковь, Царя и родину. Знаем это и говорим, но говорим не с мятущимся сердцем. Жизнь – не вечный праздник веселья, жизнь есть труд и подвиг искупляющего страдания, жертва и служение духу и высокой идее любви и самоотвержения. Она выражена словами Иисуса Христа, которые по преимуществу являются родными и путеводными для воинства: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».
Да будет эта идея вашей, друзья, путеводной звездой, чтобы с ней и при свете её вы прошли через жизнь без страха и сомнений! Аминь.
*Речь, сказанная 1 февраля 1908 года юнкерам Московского Алексеевского военного училища после всенощного бдения в присутствии Августейшего Начальника военно-учебных заведений Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Константиновича. По местам представляет повторение слова, сказанного в Карсе, и напечатанного во II томе.
Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 3: Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы (1906-1908 гг.). - 1995. - 794, VII с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).
