Социализм, в связи с историей. Начало христианской эры.

Рабство в Риме

Мы уже не раз говорили, что вся античная культура, в частности римская, была построена на рабстве; теперь мы несколько подробнее разовьём эту картину.

Как только образцовая крестьянская община – Рим вступила на путь завоеваний, мы наблюдаем в ней следующие любопытные процессы, завершившиеся окончательно в эпоху всемирного владычества Римской Империи:

1) Завоевание африканских и азиатских колоний даёт колоссальное количество дешёвой рабочей силы в виде рабов; это создаёт все необходимые условия для развития крупной индустрии.

2) Вербуя для войска солдат из сельского населения, римское государство создаёт особый класс «свободных от собственности» пролетариев, который растёт тем больше, чем шире развиваются войны.

В мирное время этот класс становится тяжёлой обузой для государства. С рабским трудом (в силу дешевизны его) он не может конкурировать, от сельского хозяйства отвык, а с другой стороны, он является опорой военного могущества Рима. На произвол судьбы покинуть его нельзя, следовательно, остаётся дать возможность паразитировать за счёт государства.

3) Вследствие усиленных рекрутских наборов, сельскохозяйственный класс Рима истощается, земледелие падает. Поля и луга римских крестьян скупаются римскими патрициями. Образуются громадные латифундии, которые дают такую картину концентрации земельной собственности, которой мы и теперь, в эпоху полного развития капитализма, не можем наблюдать.

4) Голодного безработного пролетариата накопилось столько, что современный капиталистический мир ещё не видел такого количества. (Мейер: «Рабство в древнем мире»).

Таким образом, произошло то, что 68 лет спустя после победы над Ганнибалом и 75 лет спустя после подчинения Востока, Тиверий Гракх мог сказать: «Животные Италии имеют свой навес и подстилку, а те, которые боролись и умирали за Италию, не могут ничего назвать своей собственностью, кроме воздуха и света, и бесприютно должны скитаться с женой и ребёнком; поэтому лгут полководцы, когда требуют от них пред битвой, чтобы они сражались за свои дедовские могилы и святилища. Ибо никто не имеет более семейного святилища или могил предков из всего множества римских воинов; и те, которых называют повелителями мира, сражаются за богатства и прихоти чужих людей, не обладая сами хотя бы комом наследственной земли». (Цитируем по Мейеру: «Рабство в древнем мире»).

Можно подумать, что Тиверий Гракх заимствовал свою речь из какой-нибудь социалистической прокламации нашего времени; больше, – можно подумать, что мы излагаем не общеизвестные места исторических трудов по Греции и Риму, а добросовестно перечисляем марксистские предпосылки социальной революции, которая из царства капиталистической необходимости с лёгкостью акробатического прыжка перенесёт нас в царство социалистической свободы.

Правда, придиркой могут послужить те обстоятельства, что в капиталистическом производстве Рима участвовал не свободный рабочий, а раб, и что тамошние фабрики не могут быть названы фабриками в современном смысле слова.

Но на это мы могли бы ответить, что социалистическая литература утверждает, будто современное положение рабочих рабское и даже хуже рабского и что свобода его есть миф. По этому поводу французами пущено не лишённое пикантности mot:

– Извозчик, ты свободен?

– Свободен.

– Ну, кричи: да здравствует свобода.

Что же касается фабрик, то здесь мы предоставим слово чрезвычайно осторожному историку Мейеру, которого ни один правоверный марксист не заподозрит в лжесвидетельстве.

«Я должен предупредить то возражение, – говорит он, – что вообще непозволительно переносить на промышленное производство древнего мира, которое всегда оставалось организованным на подобие ремесла, название фабрики. Мы не хотим спорить о словах, но затем мне кажется, что в данном случае, как и почти всегда, при историко-экономических обзорах окружающая действительность мешает обозревателю подойти к делу с правильным мерилом в руках. Конечно, крупных машин древний мир не знал, и гигантские фабрики настоящего времени оставались ему неизвестными; но такое промышленное дело, как фабрика орудий Демосфена, где в качестве мастеров работали 33 подготовленных раба, – ограничиваясь только этим общеизвестным примером, – даже измеряемое современной меркой не может быть иначе квалифицировано, как фабрикой».

Мы тоже не настаиваем, что наша промышленность есть копия римской. Нам важно было установить, что троица Маркса (концентрация, пролетаризация, революция) имела место в Римской Империи, и по теории – «чем хуже, тем лучше» можно было ожидать прыжка, если и не в царство социалистической свободы, то хоть избавления от рабства.

Увы! Прыжков было много (напомним хоть восстание рабов под предводительством Спартака), но, к сожалению, они ни к чему не привели.

Честь уничтожения рабства принадлежит скромной религии рыбаков, ничего общего не имеющей с тактикой с.-демократов, – христианской религии, той самой религии, про которую Бебель сказал, что она тормозит прогресс и затемняет классовое самосознание рабочих.

Влияние христианства на рабство

В первом послании к Коринфянам ап. Павел пишет: Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся. (1Кор. 7:20–21). Где же здесь протест? Где хоть малейшая тень принципиального осуждения рабства?

Её нет. Ап. Павел совершенно не интересуется рабством как гражданским институтом, и не вопиет против него, не призывает к восстанию... Прочтём дальше: раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов.

Вот в этих глубоких словах и кроется смерть рабства.

Христиане равны пред Богом религиозно-нравственным равенством.

Ибо все мы одним духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. (1Кор. 12:13).

Рабству здесь места нет.

Заметьте, эти положения высказываются не стоиками, мнение которых, в качестве частной философской доктрины, можно разделять и не разделять, которым можно с одинаковым правом руководствоваться и не руководствоваться; это есть закон Божий, обязательный для верующего. Сила его и действие безграничны. Ап. Павел прекрасно характеризует это:

Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы. (2Кор. 10:4).

Как разрешается рабство под влиянием христианства, мы можем судить по действиям того же ап. Павла, призывавшего «каждого оставаться в своём состоянии».

У колоссянина Филимона сбежал раб Онисим, которого ап. Павел встретил в темнице. Бегство раба в то время наказывалось жестоко, и вот ап. Павел пишет Филимону.

«...Имея великое во Христе дерзновение приказывать тебе, что должно (я не приказываю, а), по любви лучше прошу, не иной кто, как я, Павел, старец, а теперь и узник Иисуса Христа; прошу тебя о сыне моём Онисиме, которого родил я в узах своих. Он был некогда негоден для тебя, а теперь годен тебе и мне; я возвращаю его. Ты же прими его, как моё сердце... Не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного, особенно мне, а тем больше тебе, и по плоти и в Господе» (Флм. 1:8–11, 16).

И ап. Павел не сомневается, что просьба его будет исполнена.

"Надеясь на послушание твоё, я написал к тебе, зная, что ты сделаешь и больше, нежели я говорю» (Флм. 1:21).

Приведённые слова не нуждаются в комментариях. На эгоистическом фоне древности они рельефно живописуют ту силу, которая в уничтожении рабства оказалась более действительной, чем все бывшие до неё революционные попытки.

Французский историк Алар, написавший специальное исследование о влиянии христианства на рабство, вот что говорит в своём труде:

«Существуют две степени в освобождении рабов: освобождение лиц и труда. Первое всецело относится к порядку моральному, второе зависело преимущественно от порядка экономического и политического. Первое было всецело совершено, по крайней мере подготовлено, ранее половины VI века. Это было делом христианства. Под его влиянием раб постепенно перестал быть вещью. Он возвратил одно за другим права человеческой личности. В религиозном обществе он имел их все с самого начала Евангельской проповеди (раб в языческом обществе не имел своей религии и в этом отношении тоже оставался бесправным). В гражданском обществе он возвращал их мало-помалу, по мере того, как законодательство прониклось духом христианства.

Грани, которые, помимо прочего, отделяли раба от свободного человека, не существовали в Церкви. Там было только одно крещение, до которого тот и другой допускались на том же основании и в том же положении. Религиозное просвещение давалось без различия лиц, святые таинства совершались для всех, раб вместе с господином склонялся на колени пред евхаристической трапезой и садился рядом с ним за стол – агап. На христианских кладбищах останки раба и свободного погребались в одинаковых и соседних могилах. Равенство проведено было много дальше; в религиозном обществе раб мог занимать место выше свободного. Таким образом крещёный раб занимал высшее место по сравнению с тем, которое имел свободный, но ещё оглашаемый. Ряды клира были для него открыты; цепи рабства не составляли для него препятствия тому, чтобы он мог получить от Церкви власть решить и вязать. Подобно тому, как для Церкви было одно только крещение, для неё был и один брак; она не делала различия в этом отношении между рабами и свободными. Она допускала первых к таинству, которое делало их супругами, признавала нерасторжимость их браков и права, отсюда проистекающие... (язычество не признавало брака рабов).

В великом религиозном обществе, в малом обществе семьи раб рассматривался Церковью, как равный свободному. Это он обнаруживал в исповедничестве.

Всегда, когда христиане призывались исповедовать свою веру, он приходил, и рабская кровь смешивалась с кровью свободных на зубах зверей или на топоре палачей. Тогда видели, что он был достоин тех прав, которые дало ему христианство. Из его уст вырывались прекрасные призывы совести, поразительные подтверждения нравственной свободы. Рабы умели умирать за свою веру, другие за свою чистоту...

Церковь, для которой не существуют социальные различия, при пении гимнов возносила останки этих смиренных мучеников, и в известные дни, к большому изумлению язычников, верные всех сословий склонялись коленопреклонённо пред камнем, превращённым в алтарь, под которым почивали мученики из рабов.

Равенство, возвращённое рабу в религиозном и семейном строе, было великим завоеванием, существенным, основным: Церковь, пользуясь своим влиянием, всё более и более убеждала свободных людей довершить её дело. Освобождение рабов покровительствовалось ею всеми способами. Она видела в нём заслугу. Она приучила верных рассматривать дар свободы, как великий из видов милости. Редко христиане умирали, не освобождая рабов... (Но это не было обязательным).

Религиозное чувство вызывало и ещё более бескорыстные акты. Мы видим христиан, освобождающих ещё при жизни даром всех рабов, которых они имели, т.е. добровольно отказывающихся, ради угождения Богу и блага своих ближних, от важнейшей части, а иногда и от всего «движимого имущества».

Воспользуемся прекрасной характеристикой Алара, чтобы подчеркнуть основные тенденции христианства в рабстве.

Оно (христианство) не сделало освобождения рабов делом самих рабов, а сделало это делом самих рабовладельцев. Но и рабовладельцы призывались поступать так не во имя счастья обездоленных, не во имя свободы и сытости, а во имя закона Бога.

При этом следует отметить существенный характер требования христианства, в отличие от требований заштопанного обрывками религии и морали так называемого христианского социализма.

Этот последний, выдав какое-нибудь своё требование за требование закона Бога, говорит:

Христос повелел – отдай свой рубашку неимущему, следовательно, неимущий имеет право требовать, а в случае несогласия – и экспроприировать эту рубашку; имущий же обязан отдать эту рубашку неимущему.

По смыслу учения Христа эту формулу никак нельзя признать правильной.

Имеющий две одежды должен (по доброй воле и нравственному закону), а не обязан (по юридическому праву) отдать одну из них неимущему, но этот последний никоим образом не имеет права требовать её у имущего.

Применяя эту (нами схематизированную) формулу к рабству древнего мира, христианство дало следующие результаты:

1) Рабство отменилось постепенно, по мере того, как индивидуальное сознание рабовладельцев проникалось сознанием безбожности этого института и по мере того, как личность раба пропитывалась всё бо́льшим и бо́льшим достоинством, необходимым для будущей свободной жизни.

2) Не выставив категорического требования уничтожения рабства, а указав это как «ублажение» (конечный пункт которого завершается таким требованием), христианство добилось того, что уничтожение рабства произошло без тяжёлой ломки политических и экономических отношений, которая, даже при самых благоприятных условиях, тяжким бременем ложится на низшие классы.

3) Все категорические предписания христианской морали высказываются как «ублажения», осуществление которых предоставляется определять каждому сообразно своим силам (могий вместити да вместит).

В этом кроется глубочайший исторический смысл, который делает понятным то, что христианство на протяжении двадцати веков не изживает своей сущности и чутко улавливает реальное содержание жизни в свои формы.

К этому вопросу нам ещё придётся возвращаться, поэтому мы пока лишь отметим, что уничтожение рабства в древнем мире являет глубочайший пример того, как бессильны и жалки бывают иногда революционные попытки разломать веками сложившийся экономический и политический строй жизни, который естественно рушится, или, вернее, перестраивается, если в корне противоречит господствующей религии.

Коммунистично ли христианство?

С тех пор, как Евангелие с вытекающей из него моралью заняло прочное место в сознании человечества, нет ни одного политико-экономического учения, которое так или иначе не определяло бы своего отношения к учению Христа.

Мы не будем говорить здесь о многочисленных злобных и страстных нападках по его адресу, не будем касаться и не менее горячей защиты его. Цель наша совсем иная; это с научной бесстрастностью вскрыть – насколько основательно различные социал-революционные учения прикрывают свои требования знаменем христианства.

Правда, чрезвычайно трудно быть бесстрастным нам, духовенству, с малых лет выросшему на священном писании и с любовью продумавшему каждое его слово, трудно быть бесстрастным, видя, как беззастенчиво извращают его и плетут революционные тенета, чтобы опутать «малых сих» – простой, доверчивый русский народ.

Но всё же мы постараемся это сделать, дабы не могли нас упрекнуть в недостаточной внимательности к социалистическим учениям, опирающимся на авторитет Христа и Его апостолов, или в предвзятом недоброжелательстве.

С социально-экономической точки зрения существуют три взгляда на Евангелие.

1) Одни говорят, что Евангелие имело в сущности великую социальную миссию, что оно явилось в интересах бедных, что всё остальное в нём имеет второстепенное значение. По этому воззрению Иисус Христос был великий социальный реформатор, желавший освободить глубоко придавленные нуждой низшие сословия; Он-де выставил определённую социальную программу, – программу, возвещающую равенство всех людей, освобождение их от экономической нужды и избавление от гнёта и насилия. А так как гнёт, насилие и нужда могут быть уничтожены только в социалистическом строе, где не будет ни богатых, ни бедных, ни хозяев, ни рабочих, ни угнетателей, ни угнетённых, то, следовательно, осуществление этого строя есть дело Христа, Который к тому же очень заметно проводил в Своём учении коммунистические тенденции.

2) Другие также сводят Евангелие к решению социальной проблемы, но они приходят к совершенно другим выводам. Пытаясь доказать, что в благовестии Иисуса Христа всё имеет в виду хозяйственный строй, они объявляют Евангелие совершенно утопичной, неосуществимой программой: Иисус смотрел на этот мир кротким, но робким взором: выйдя Сам из низших и угнетённых классов, Он разделял недоверчивое отношение маленьких людей к большим людям и богатым, чувствовал отвращение ко всем прибыльным занятиям, отвергал необходимость имущественных стяжаний и в этом направлении проводил свою программу, чтобы по всему «миру», – а это для Него была Палестина, – распространить всеобщую бедность, и тогда, в противовес земному несчастью, воздвигнуть своё «царство небесное», – программа и сама по себе невыполнимая и способная оттолкнуть от себя сильные натуры.

3) Третий взгляд совершенно отвергает принципиальную основу двух, приведённых выше воззрений.

Большая натяжка видеть в Евангелии результат непосредственного участия Иисуса в экономической и социальной борьбе Его времени, более того, – Евангелие лишено характера какой бы то ни было принципиальной причастности к экономическим вопросам. Иисус просто заимствовал образы и примеры из этой области, и Сам лично относился с сердечностью к несчастным, бедным и больным; но, во всяком случае, Его чисто религиозная проповедь и Его деятельность, как Спасителя, не имела в виду улучшения земного положения людей; придавая деятельности Иисуса социальный оттенок, тем самым, так сказать, обмирщают Его цели и намерения. Да, немало среди нас таких, которые считают Иисуса таким же «консерватором», как и они сами: Он-де уважал, как «от Бога положенные», все тогдашние социальные контрасты и учреждения.

Рассмотрим первое положение, истолковывающее Евангелие, как специальную миссию, а Христа, как социального реформатора.

Читая от доски до доски Евангелие и апостольские послания, запечатлевшие в себе дух Христов, мы не видим, чтобы основным мотивом их были социальные или экономические вопросы. Наоборот, мы должны признать, что «проповедь Евангелия не есть проповедь экономическая, а есть проповедь религиозная о человеческой душе, об её отношении к Богу» (С. Булгаков).

Из этого учения лишь одним из производных учений является учение о богатстве и бедности. В полную противоположность современным учениям, например, экономического материализма, Евангелие не признаёт определяющего значения богатства и бедности для человеческой личности. Если в наше время и распространено воззрение, что человек есть то, что он есть, то, напротив, Евангелие говорит, что человек не зависит от своего имущества, учение о душе, о вечности жизни, о средствах к спасению, – вот та точка зрения, под которой Евангелие рассматривает учение о богатстве и бедности.

Этот взгляд разделяется и Гарнаком. «Евангелие, – говорит он, – есть социальное учение строгой святости и потрясающей силы; оно есть возвещение человеческой солидарности и братства и призывает милость к бедным. Но это неразрывно соединено с признанием бесконечной ценности человеческой души и, так сказать, вплетено в проповедь царства Божия. Но в Евангелии напрасно мы стали бы искать каких-нибудь законов, установлений или указаний, направленных к насильственному изменению каких бы то ни было исторических отношений».

Это вполне подтверждается и Евангелием (см. от Мф. 6:19 до конца главы; ей соответствует глава 12 от Луки).

Согласно духу Евангелия учили и апостолы; в доказательство сошлёмся на известный текст из послания ап. Иакова, особенно излюбленный социалистами христианского толка.

"Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельствовать против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания« (Иак. 5:1–5).

Вносится ли что-нибудь новое этими словами в дух Евангелия? Абсолютно нет. Богатство рассматривается здесь прежде всего, как великая опасность для самих обладателей его. Здесь слышна забота, жаление богатых, их душ, ибо, по словам Христа, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6:21).

Если бы ап. Иаков был пропитан социалистическим духом, а не Евангелием, то свою горячую тираду он непременно закончил бы описанием жестокой нищеты и призвал бы пролетариат к экспроприации экспроприаторов, но он заканчивает иначе. »...Укрепите сердца ваши, потому что пришествие Господне приближается. Не сетуйте, братия, друг на друга, чтобы не быть осуждёнными: вот, Судия стоит у дверей« (Иак. 5:8–9).

Как видим, богатство осуждается ап. Иаковом не само по себе, а как мамона, которой служат люди. Богатые, впавшие в этот тяжкий грех, осуждаются не во имя страданий пролетариата, а во имя высшей справедливости.

Богатый должен быть милосердным, чтобы собрать сокровища на небеси; должен воспользоваться богатствами для души, но по этому долгу пролетариату ничего не причитается получить; это предоставляется внутреннему усмотрению обладателя благ, к которому и апеллирует ап. Иаков.

Имея заботу прежде всего о душе. Иисус Христос естественно не мог дать какого-нибудь определённого плана социального переустройства, ибо поставленный Им идеал – спасение души и достижение Царства небесного – есть дело внутреннего настроения и личного совершенствования. Правда, это в конце концов ведёт и к социальному переустройству и непременно должно вести (как видим на примере рабства), но это уже явление производное.

По этому поводу А. Гарнак высказывает чрезвычайно интересные соображения.

«Если – говорит он, – разуметь под программой вполне определённые постановления и предписания, то Иисус не выставлял такой специальной программы в целях искоренения и устранения бедности и нужды. Он не вмешивался в экономические и исторические отношения. Допустим, что Он вмешался в них, что Он дал законы, которые были бы благодетельны для Палестины, – чего бы Он этим достиг? Сегодня Его законы были бы полезны, а завтра уже устарели бы и только обременили и внесли бы путаницу в Евангелие... Иисус не был социальным реформатором. Он мог даже сказать однажды слова: «бедные всегда у вас останутся»; этими словами Он, по-видимому, намекнул, что социальные отношения никогда в основе своей (частная собственность) не изменятся. Он не хотел быть душеприказчиком и отказался от разрешения тысячи экономических и социальных вопросов так же, как однажды отказал в просьбе произвести раздел наследства. И несмотря на это, всё же во все времена не прекращались попытки извлечь из Евангелия конкретную социальную программу. Это пытались и теперь ещё пытаются сделать даже Евангелические богословы. Дело это, и само по себе безнадёжное и рискованное, становится уже совершенно запутанным и нелепым, когда многочисленные «пробелы» Евангелия в этом отношении начинают заполнять ветхозаветными законоположениями и программами» («Сущность христианства», лекция 6-я).

Одна из таких «безнадёжных» и «рискованных» попыток особенно поучительна, это – попытка основать на Евангелии социализм и коммунизм. Она кроется на колоссальном заблуждении, будто учение Христа и апостолов, а также и практика христианства первых веков содержит в себе идеи социализма и коммунизма. Этому заблуждению бываю порой причастны и люди, ничего общего с социализмом не имеющее. Так, например, Ж.М. Гюйо утверждает, будто «христианство, принципиально включающее в себе идеи коммунизма, само внесло в сознание народов ряд понятий и представлений, которые неминуемо должны были послужить основой великого брожения нашей эпохи... Известно, что у первых христиан всё было общее, и этот коммунизм был непосредственным последствием акта крещения» (!?).

Прочитаем об этом в Деяниях Апостольских.

«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее». «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду» (Деян. 4:32, 34–35).

Для характеристики этого «христианского коммунизма» прочтём далее поучительную историю об Анании и Сапфире.

«Некоторый же муж, именем Анания, с женой своей Сапфирой, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принёс и положил к ногам апостолов. Но Пётр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твоё мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твоё ли было, и приобретённое продажей не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоём? Ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен»... Так же была наказана и соучастница лжи, жена его Сапфира (Деян. 5:1–5, 10).

Есть ли в приведённых словах хоть тень социализма и коммунизма? Есть ли здесь указание на принудительную организацию (государства, общины, муниципалитета, товарищества etc.) производства и организацию потребления, которыми характеризуются эти понятия? Ничего подобного.

Мы видим здесь союз любви, одно сердце и одну душу, коммунизм же является лишь частным применением этой любви.

Надо удивляться, что первохристианский коммунизм поражает некоторых исследователей; мы в грандиозных размерах наблюдаем его и в наше время. Возьмите любую семью – вот вам и коммунизм потребления, но только, как и в Иерусалимской общине, неорганизованный, следовательно, в современном смысле не подходящий к понятию коммунизма.

Затем, обратите внимание на истории Анания и Сапфиры. Они наказываются не за то, что нарушили регламент, предписывающий всё отдавать в общинный фонд (такого регламента не было и быть не могло), а за то, что солгали.

В самом деле, зачем было лгать Анании: разве то, чем он владел, не его было! Разве его насильно кто-нибудь принуждал нести жертву? Нет. Принцип общения имуществ был добровольный, а не принудительный, и нарушение его отнюдь не вызывало исключения какого-либо члена из общины, тем более из церкви.

К выводам, согласным с нашими, приходит и профессор Булгаков, свидетельство которого тем более ценно, что сущностью своих взглядов он примыкает к христианским социалистам.

«Считать, – говорить он, – порядок, который описывается относительно Иерусалимской общины, каким-либо строем, той или иной организацией собственности, вообще институтом права и хозяйства – в высшей степени ошибочно. Здесь не было ни коммунизма, ни социализма, ни индивидуализма, как учреждения; в действительности здесь то, что происходило, являлось свободным выражением взаимной любви, которую можно наблюдать между друзьями, в семье, в церковной общине в лучшее время её существования: без этих чувств и самых таких проявлений любви нельзя получить (курсив наш). Эта первоначальная солидарность и взаимная любовь принимали формы широкой и разнообразной благотворительности и взаимной поддержки, в числе которых общение имуществ Иерусалимской общины было только одной из многих форм».

Вывод отсюда ясен: строить социализм на догмах христианства и на практике христиан первых времён – нельзя, нет оснований.

Христианские социалисты понимают это, и потому им остаётся социалистический строй пришивать (да и то белыми нитками) к христианству; доказывать, что он наиболее полно воплотит христианское требование солидарности и братства в мире. Но раз христианские социалисты сходят в эту плоскость «умствований от разума», их требование лишается характера должного и, таким образом, подлежит рассмотрению наравне с прочими социальными рецептами, с точки зрения целесообразности, осуществимости и т.д., чем мы и займёмся в своём месте.

Теперь рассмотрим взгляд на Евангелие, как на социальную проповедь нищенства.

Это, как говорит Гарнак, францисканское недоразумение, которое может быть и близко по духу ко Христу, но выходит из рамок собственных взглядов и настроений Христа.

Чтобы войти в курс этого вопроса, рассмотрим, кого, собственно, называл Христос нищими и бедными. В заповедях блаженства мы читаем: Блаженни нищие духом и т.д.; есть ли это экономически бедные? Очевидно, нет. Слово «бедные» Иисус Христос употреблял, пользуясь фразеологией своего времени.

«В широких кругах угнетённого и бедного народа, в этой нуждающейся и страдающей массе, среди тех многочисленных людей, для которых слово «несчастье» было лишь другим выражением вместо слова «жизнь», для которых несчастье было жизнью, в этих слоях народа, как нам достоверно известно, действительно были отдельные наслоения, которые с страстным и непоколебимым упованием ухватились за обещания и утешения своего Бога, смиренно и терпеливо ожидая дня, когда наступит их спасение. Будучи часто слишком бедны, чтобы приобретать только самые необходимые культовые благословения и связанную с ними пользу, угнетённые и отверженные, обречённые на неправедность, – они не могли лицезреть храм; но они устремили свои взоры к Богу Израиля, и горячие мольбы понеслись к нему: «Пастырь, прошла ли совсем ночь?» Вот до какой степени душа их была раскрыта и восприимчива к Божеству, и вот почему во многих псалмах и в родственной им позднейшей иудейской литературе слово «бедные"» обозначает тех, готовых принять Бога, которые ожидали утешение Израиля» (А. Гарнак).

Из этого ясно, что мы не имеем права целиком переносить современные понятия богатых и бедных в те отдалённые времена.

Но нет сомнений, что большинство нищих духом (в смысле противоположности фарисейской гордости и чванливости) были также нищими и экономически. И если нищенство первого рода Христос проповедовал, то со вторым Он боролся. Ложным представляется утверждение, будто Христос так сказать, стремился к всеобщему обеднению и разрушению, чтобы на всеобщем несчастье воздвигнуть Своё царство небесное. Справедливо как раз обратное. Он называл нужду нуждой и горе горем. Далёкий от мысли идеализировать их, Он всем своим существом стремился бороться с ними и устранить их. И уже в одном этом смысле вся Его деятельность является настоящей деятельностью Спасителя.

Но как боролся! Призывал ко всеобщему восстанию, экономическому террору, всеобщей забастовке? О, нет, гораздо более решительными средствами, именно – милосердием и состраданием.

Если в вопросах человеческого счастья последним основанием является бомба, то никакой общественный строй не гарантирован от взрыва. Быть может, социалистический? Нет. Анархисты и для него готовят бомбы, заранее предупреждая, чтобы в план постройки социалистического «земного рая» включили также и тюрьмы для них. Но предположим, что социалистов сменили анархисты и на пепелище социалистического строя стали процветать «свободные, основанные на договоре союзы», – есть ли здесь гарантия прочности? Увы! К анархистам придут «сверхчеловек» Ницше и «единственный» Штирнера. Они разбросают их союзы и «раздавят слабых»: мир-де не богадельня, – слабые подлежат уничтожению.

Но кто сильные и кто слабые? Взгляните на улицу. Обычная картина: богатый подаёт нищему милостыню.

Руководствуясь социалистической философией, мы должны сказать ему:

– Зачем ты подаёшь? раздави его!

Социалист не имеет права упрекнуть тебя. Ведь в пушках не только конституция, а и всякий социальный строй.

Морально твоя деятельность и деятельность социалиста будет одинакова, раз последнее основание капитализма и социализма – бомба...

Но раз дело дошло до бомбы, то тебе ли, нищему, обездоленному, вырождающемуся пролетарию, бороться с хорошо вооружённым, а ещё лучше охраняемым капиталистическим строем?

Нет, положительно здесь нужно более действительное оружие, а именно – вера, послушание Богу, любовь, милосердие и сострадание, с одной стороны, и жалость к богатым – с другой. Ибо раз бомба, как последнее основание права, исчезла, им приходится считаться с напоминанием ап. Иакова... Плачьте и рыдайте... Богатство ваше сгнило.

Те течения в христианстве, которые время от времени появлялись на горизонте церковной истории со специальной целью брать под свою защиту нищенство и проповедовать всеобщее обеднение, или которые сентиментально кокетничали с нуждой и несчастьем, в сущности не могут с полным правом ссылаться на пример Христа. Но Он выделил в этом отношении тех людей, которые желают посвятить всю свой жизнь на благовествование Евангелия и служение Слову, – а этого Он не требовал от всех, но видел в этом особое призвание и особый дар.

По словам апостола Павла, «Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования».

Они (проповедующее Евангелие) должны быть уверены, что найдут себе хлеб и пропитание. Следовательно требование нищенства вовсе к ним не предъявляется; наоборот, здесь скрыто возлагается обязанность на верующих – поддерживать благовествователей.

Третий взгляд на Евангелие, как на учение не от мира сего, ничего общего не имеющее с улучшением земного положения, мы не будем подробно рассматривать. Предыдущее изложение некоторых основ Евангелия, как нам кажется, в достаточной мере опровергает его.

В нём есть та доля истины, что главное в учении Христа, это – проповедь о Царстве Божием и что каждый должен свою социально-экономическую деятельность оценивать с точки зрения этого идеала.