Коммунизм в эпоху реформации.

В наши задачи не входит подробное рассмотрение замечательнейшей эпохи, известной в истории под именем реформации. Реформационное движение по существу ничего не заключало в себе коммунистического. Оно было, с одной стороны, реакцией – ответом на моральный упадок католицизма, который с циничной откровенностью начал торговать отпущением грехов (продажа индульгенций), и в лице своих кардиналов и пап являл образцы вавилонского разврата, с другой – это был протест против всемирной эксплуатации римского престола, на поддержание которого христианским государствам приходилось тратить громадные средства. Конечно, лечение было гораздо хуже и губительнее, чем самая болезнь, и протестантство, в смысле религиозной целости, стоит безмерно ниже католичества. Но нужно сказать правду, что католичество обратилось к этому времени в силу только человеческую, отошедши от начала Божественного или им только прикрываясь. И с этой человеческой стороны католицизм и папство изъяснили свою сущность.

1) Они не могли более удовлетворить потребности живой веры, таящейся в душе человека; через своих монахов и священников, должности которых, благодаря ненасытному корыстолюбию и обмирщению римского клира, отдавались на откуп, они привили народу ту мысль, что стоит только слушаться аббатов и давать им как можно больше денег, – и все грехи простятся. Забота о душе не есть дело обладателя этой души, а его духовника. Ты можешь грешить как угодно и в чём угодно, лишь бы аккуратно платил десятину в пользу церкви.

Отпущение грехов за деньги несёт учение католической церкви, но оно фактически было логическим развитием политики католицизма. Морально он опустился столь низко, что даже и не почувствовал всей низости торговли «милостью Бога», которую в телегах развозили по рынкам и расхваливали наряду с самой лучшей капустой и огурцами.

Народ без различия классов почувствовал обман бессовестной комедии и лихорадочно стал искать обновления источника веры.

2) Как только обнаружился духовный изъян католицизма, князьям и самостоятельным городам стало казаться бессмыслицей платить папские налоги. Наоборот, явился вопрос – не следует ли у католической церкви отнять и то, что дадено раньше? Инстинкты корыстолюбия заговорили и в них.

Самой глубокой во всех отношениях реакцией на католицизм была германская реакция: интересы материалистические всегда были присущи германским племенам. Здесь реформация проявилась в грандиозных размерах. Она пожелала обновить обветшалые формы религии, выдвинув протестантство и, в частности,  лютеранство.

Мы не будем здесь вдаваться в абсолютную оценку вновь возникших религиозных учений; с этой «абсолютной» точки зрения протестантство и лютеранство со своей верой без дел, весьма удобной для германского бюргера, безгрешно попивающего пиво и покуривающего свою трубку, конечно, также окажутся несостоятельными. Но относительно говоря, вновь возникшую религию мы должны признать фактором огромной важности и силы. Она явилась источником огромного воодушевления, часто нездорового, но всё же сильного.

Культурные завоевания Германии, Англии, Франции и вообще всей Западной Европы как в области отмены крепостничества, так и в области рабочего законодательства всецело есть следствие реформации и пробуждённого ею религиозного подъёма. Даже революция и вооружённые восстания имели успех постольку, поскольку они содержали в себе зёрна этой силы воодушевления.

Что это так, мы можем убедиться на судьбе чисто революционных и коммунистических движений, происходивших одновременно с реформацией. Утопия цвиккауских братьев, крестьянское восстание под руководством талантливого и равного по величине Лютеру Томаса Мюнцера, «Новый Иерусалим» анабаптистов в городе Мюнстере, рассмотрением которых мы займёмся, лопнули, как мыльные пузыри, реформация же победоносно обошла всю Европу.

Братия из Цвиккау

Коммунистические идеи таборитов из Богемии в середине и конце XV века перебрасываются в Германию, главным образом в соседнюю горнопромышленную Саксонию; здесь, в местечке Цвиккау, крупном центре ткацкой промышленности, они находят радушный приём у подмастерьев и рабочих. Мы уже раньше указывали, что замкнутый цеховой характер ремёсел в средние века обособлял отдельные социальные группы. Это способствовало тому, что цехи переходили в секты, столь же замкнутые и пропитанные таинственностью. Так как члены цеха в своей организации равны были буквально во всех, как жизненных, так и духовных, отношениях, то индивидуальной разницы и разобщённости в семейном, экономическом и т.п. отношениях, какую мы наблюдаем хотя бы у современных рабочих, там не было. Всякое нарушение этого равенства повело бы к выходу из одного цеха (скажем, подмастерьев) и к переходу в другой (например, цех мастеров).

Благодаря этим своеобразным условиям, люди одного и того же цеха (чаще всего низшего в экономическом отношении) переходили иногда к коммунальной жизни. От этого в жизни каждого отдельного лица почти ничто не нарушалось; были даже некоторые выгоды. Поэтому-то идеи коммунизма имели среди таких цехов большой успех. В силу же вполне понятной узости государственного кругозора, корпоративный коммунизм проецировался ими на весь мир и окончательно забывались специально местные условия, делавшие его пригодными только в определённых и далеко не идеальных условиях.

Коммунизм цвиккауских братьев с самого начала принимает хилиастический характер. Они верили, что приблизилось тысячелетнее царство и скоро князьям и дворянам придётся распрощаться со своими привилегиями. Но хилиазм этот осложняется у них особым оттенком: тысячелетнее царство нужно создать. Нужно подняться на дворян и князей и вообще на всех собственников, перевешать их и водворить коммунизм.

Так, Иван Пфейфер (флейтист, буквально – свистун) из деревни Никласгаузена, призванный, по его словам, проповедовать Евангелие и революцию Св. Девой, говорил следующее: «рыба в реках и дичь в лесах должны быть общим достоянием. Если бы духовные и светские князья, графы и рыцари имели не более, чем простой народ, то у всех нас всего было бы достаточно, и это должно быть так. Дело дойдёт ещё до того, что князья и господа принуждены будут работать за подённую плату".

По словам хроники того времени, цитируемой историком реформации Ульманом, успех проповеди Пфейфера был огромный. «Подмастерья бежали (к нему) из своих мастерских, крестьяне-рабочие от плуга, жнецы со своими серпами, не испросив отпуска у своих мастеров и господ, и скитались в тех одеждах, в которых были захвачены безумием. Очень немногие имели средства к пропитанию, но те, к кому они заходили, снабжали их пищей и питьём, и они не обращались друг к другу иначе, как с названием брата, или сестры».

Беглецы эти, как и табориты перед основанием Табора, устраивали митинги и коммунистические трапезы. На одном из таких собраний они порешили начать вооружённое восстание, но оно не состоялось. Епископ Рудольф Вюрцбургский послал своих рейтаров, которые напали на Пфейфера во сне и захватили его. Конец был средневековый – костёр.

Из «апостолов» в Цвиккау выделялись, между прочим, Макс Штюбнер и Николай Шторх.

В начале цвиккауского движения деятели реформации Лютер, в особенности же его друг Меланхтон, относились к братьям из Цвиккау довольно снисходительно. Последний, между прочим, полагал, что «по многим признакам в них обитают праведные души». Но это отношение резко изменилось с выступлением на сцену Томаса (Фомы) Мюнцера.

Томас Мюнцер

В начале своей деятельности Мюнцер примыкал к Лютеру и его сподвижникам, но затем под влиянием хилиастического коммунизма цвиккауских братьев он всё более и более начал брать радикальный курс и пришёл к окончательному разрыву с Лютером, Меланхтоном и другими реформаторами.

Дальновидный политик и оппортунист Лютер, очень не чуждый низкопоклонства пред светскими правителями, на которых он и променял папу и кардиналов, понимал, что утопические мечтания братьев из Цвиккау затормозят реформацию и могут привести в полное расстройство государственную жизнь.

Поэтому между ним и Мюнцером, отчасти на почве личного соперничества, отчасти благодаря различию во взглядах, возникает острая полемика, которая, по обычаям того времени, ведётся в невозможно грубой форме.

Так, в начале крестьянских войн (в реформацию) в Германии, неразрывно связанных с именем Т. Мюнцера, М. Лютер пишет саксонским правителям письмо, в котором предупреждает их, что дух Мюнцеровской пропаганды не хочет оставаться только при словах, но думает пустить в дело кулаки, силой восстать против власти и, таким образом, устроить настоящий бунт.

А поэтому Лютер настоятельно рекомендует предупредить восстание!

Далее идут невозможные сплошные ругательства по адресу Мюнцера.

Этот последний не остаётся в долгу, и в целом ряде писем обличает брата «смиренника», «тихохода» и «доктора лгуна» в оппортунизме, низкопоклонничестве и измене заветам Христа.

Одно из таких посланий он заканчивает: «Спи спокойно, милая скотинка; я охотно познакомлюсь с твоим запахом, когда ты будешь изжарен гневом Божиим на огне, в горшке или на сковороде в твоём собственном соку; чтоб чёрт тебя побрал! Ослиная туша, – ты изжарился бы медленно и был бы жёстким кушаньем для твоих ханжей».

Какой же лозунг противопоставил Мюнцер брату «Sanftleben’y» (мирно прозябающему) и «Leisetreter’y» (тихоходу)? А вот какой: «Omnia sunt communia (всё общее), и каждому всё должно даваться по мере его потребности». Если бы какой-либо князь, граф или господин не захотел поступить так, когда этого потребуют, то его решено было обезглавить или повесить.

Таким образом, мы уже у Мюнцера встречаем ясно формулированный лозунг коммунизма: «каждому по потребности». В новое время коммунизм, включивший кроме организации потребления и организацию производства, сделал к положению Мюнцера добавление: «а работа по способности».

То соображение, что формула: «работа по способности, а продукт труда по потребности» – может привести к иллюстрации русской поговорки: «Тит, иди молотить! – Брюхо болит; Тит, иди кисель есть! – А где моя большая ложка?» – не смущает современных адептов коммунизма. Они убеждены, что всё «образуется», что всё будет «добро зело». Как – это никому неведомо, и меньше всего – самим социалистам.

Вероятно, этими же соображениями успокаивал себя и Т. Мюнцер, когда в Мюльгаузене (после захвата этого города) объявил: «Omnia sunt communia». Но «потребности» его ополчения так вдруг неимоверно возросли, что самому же Мюнцеру пришлось через несколько недель отменить коммунистической порядок.

Как и цвиккауские братия, Томас Мюнцер надеялся водворить своё коммунистическое царство Божие на земле революционным путём. В одном из своих агитационных посланий, назначенном для горнопромышленных рабочих, он пишет: «За дело, за дело! Железо горячо, – куйте его! Пусть ваши мечи не остывают от тёплой крови. Пока злодеи (т.е. дворяне и князья) живы, вы не освободитесь от человеческого страха».

Пропаганда Мюнцера подымала город за городом и округу за округой.

Князья Саксонские сначала не знали, как отнестись к движению.

Жесточайший же враг Мюнцера Лютер советовал им идти на уступки, чтобы использовать крестьянское движение в целях реформации. Но вскоре это движение приняло явно революционно-демократический характер, ничего общего с реформацией, которую поддерживали саксонские правители, не имеющей. Князья резко изменили тактику. Лютер также учёл всю утопичность и бесплодность коммунистического движения и потому выступил с резким воззванием против него.

«Восстание хуже, чем убийство, – писал он, – поэтому всякий, кто в силах, должен помогать душить бунтовщиков и резать их явно и тайно, всякий должен думать, что нет ничего более ядовитого, вредного и дьявольского, чем восставший человек. Он подобен бешеной собаке, которую нужно убивать. Если ты не убьёшь её, то всё равно она искусает тебя и целую страну»...

Это письмо не только характерно, как передача настроения Лютера к возникшей крестьянской войне, но и как характеристика, правда, преувеличенная, физиономии противников.

Нужно заметить, что все общественные движения средневековья ярко окрашены религиозным духом. И будь то восстание сектантов или крестовый поход, организованный папой, они одинаково заключают огромное количество фанатизма и присущей ему беспощадности и исступления. В этих движениях нет оппортунизма и половинчатости современных нам восстаний. С одной стороны, и повстанцы теперь не так жестоки, с другой – и меры подавления их более чем мягки.

В средние века наблюдалась иная картина. Там не изменяли выставленному лозунгу и умирали за него в буквальном смысле все до единого.

Крестьянская война, во главе которой стал Мюнцер, также имела религиозную основу. Сам Мюнцер был священник и притом с высшим образованием того времени.

Реформацией он интересовался не менее Лютера и оспаривал у него его популярность. Даже первоначальная ссора их произошла оттого, что Мюнцер опередил Лютера, переведя на немецкий язык обедню с латинского. Он говорил «от Писания» и вместо того, чтобы призывать к восстанию, он призывал к «исповедованию Евангелия». Правда, Священное Писание понималось им своеобразно, как ряд символов, которые он, вопреки точному смыслу Библии, толковал как ему заблагорассудится, но от этого религиозный фанатизм его сторонников не был слабее.

Стало быть, та почва, которую он подкладывал своей проповеди хилиастического коммунизма, была в высшей степени прочной.

Однако, с самого начала деятельности Мюнцера ему чрезвычайно туго удаётся привить крестьянам коммунизм, как фактор религиозного свойства. В Мюльгаузене, который повстанцам после разных перипетий удалось взять, большим успехом пользовалось революционно-демократическое направление Генриха Пфейфера, с которым Мюнцеру пришлось сильно считаться.

Когда, однако, ему удалось частично осуществить коммунизм в Мюльгаузене, то это внесло столь сильную деморализацию в войска, что самому же Мюнцеру пришлось отменить его.

Как известно, крестьянское восстание оканчивается поражением мятежников в Франкенгаузене, где они имели самый прочный отпор.

Меланхтон передаёт, что перед сражением Мюнцер обратился с такой речью к повстанцам: «Не поддавайтесь страху слабой плоти и смело наступайте на врагов. Вы не должны бояться пушек, ибо увидите, как я буду ловить руками ядра, которые они будут бросать в нас».

Новейшие историки (Циммерман и другие) подвергают сомнению подлинность этой речи, но она, во всяком случае, очень характерна для Мюнцера.

Правительственные войска победили и, по свидетельству самого ландграфа гессенского Филиппа, «все находившиеся в городе (Франкенгаузене) мужчины были перебиты, а всё имущество разграблено».

Генрих Пфейфер и Томас Мюнцер после страшных пыток были обезглавлены.

Анабаптисты

После разгрома крестьянского движения под предводительством Мюнцера, настроение демократических групп падает. Тысячелетнее царство Христа и ожидаемый «Новый Иерусалим» снова становятся в сектантских группах предметом веры, как неизбежное следствие сектантствующей религиозной мысли, а не как проявление революции. Это настроение упадка отражается у швейцарских анабаптистов. Как известно, швейцарская реформация выдвинула в Цюрихе (Швейцария) Цвингли, который был для неё тем же, чем Лютер для Германии.

Но между Цвингли и Лютером большая разница. В то время как второй стремился придать своему учению характер универсальной религии по преимуществу, первый стремился организовать церковь государственную. Характер этого стремления исторически вполне понятен, так как он полагал предел жадным рукам папской курии, опиравшейся на универсализм католической религии.

Нужно заметить, что в протестантизме, как совершенно справедливо замечает Каутский, вообще проявилось стремление завоевать церковь, как средство господства, и включить её в государство. Поэтому государственная власть во всех странах, где дело дошло до реформации, определяла, к какой церкви, к какой «вере» должны были принадлежать граждане.

Создалась даже такая поговорка: «чьё правление, того и религия». (Cujus regio, ejus religio).

И действительно, если почему-либо князь менял веру, или каким-нибудь способом передавал своих подданных князю другой веры, граждане должны были подчиняться этому беспрекословно и менять веру, – остаток древне-римского воззрения, пропитавшего незаметно мировоззрение народов Европы.

Само собой разумеется, сопротивлявшиеся наказывались протестантскими духовными и светскими властями не менее жестоко, чем католическими (Кальвин велел сжечь Мизаили Сервета). Тем, у кого не было в принятии той или иной веры политических расчётов, такая практика должна была не особенно нравиться. И действительно, на этой почве мы видим быстро выросшую анабаптистскую ересь.

Она заключалась в том, что члены её признавали только крещение взрослых, которые могли сознательно принимать ту или иную религию. Крещение детей они называли «детской ванной» и не признавали его за таинство. В доказательство они, так же как и современные баптисты, приводили тот довод, что в Евангелии нигде не упоминается, что Иисус Христос крестил младенцев. Подробный разбор этой ереси с точки зрения Священного Писания и учения православной Церкви относится к курсу обличения сектантства.

Здесь мы ограничимся только общим указанием на то, что «перекрещение» и крещение только взрослых имеет корни не в Св. Писании, а исключительно в политике того времени.

Вначале анабаптисты не имели какой-либо определённой физиономии, как секта; этим названием объединялся целый ряд сект с самыми противоречивыми взглядами. Так, оставляя в стороне религиозные разногласия, мы отметим, что среди них были крайние коммунистические направления, считавшие всякую собственность грехом, и более умеренные, которые говорили, что общность имущества надо понимать в том смысле, чтобы никто из своих не терпел нужды (как теперь у наших молокан; вообще это учение развивается в первоначальной стадии существования секты, когда ей приходится бороться особенно напряжённо за самое своё бытие и когда дорог для общины и состоит на учёте каждый отдельный адепт).

Существовали и такие группы анабаптистов, которые по Платону требовали общности жён.

Но всех их объединяло то, что они желали как можно меньше иметь дела с государством (была даже одна анархическая группа, совершенно отрицавшая его). Они не хотели ничего о нём знать, но отрицали (вначале) насильственное воздействие против него и проповедовали долг покорного терпения.

Впоследствии, когда анабаптистов выгнали (под влиянием Цвингли) из Швейцарии и они разбрелись по Богемии, Голландии, северной Германии, среди них образуется более радикальное течение (мельхиориты в Нидерландах), которое хотя и верило в скорое появление «Нового Иерусалима», но полагало, что он сам по себе, чудом не появится. Для создания его нужно обратить на врагов меч.

Наиболее интересный эпизод этого радикально-коммунистического движения связан с историей города Мюнстера (в северной Германии), к которой мы и перейдём.

«Новый Иерусалим» в Мюнстере

Город Мюнстер был первоначально епископским городом, т.е. епископ был в нём правителем и военачальником. Но во время реформации епископ ушёл оттуда, продав, как говорят, своё место своему преемнику.

В это время туда стекаются множество анабаптистов крайнего коммунистического толка и легальным образом (по избранию) становятся у власти.

В других местах Германии, а также в Нидерландах и Богемии анабаптистов в это время начали страшно преследовать, поэтому они естественно устремились в Мюнстер, который, по их мнению, и должен был стать «Новым Иерусалимом». Новый епископ вскоре умер (как говорят историки, от злоупотребления спиртными напитками) и анабаптисты окончательно завладели городом.

Они ни за что не соглашались впустить в город другого, назначенного правительством, епископа. Тогда началась осада Мюнстера. Ещё задолго до неё в Мюнстере начали мало-помалу осуществлять коммунистические идеи, теперь же этот процесс значительно усилился.

Под руководством булочника Яна Матиса (он же и пророк) и Иоганна Бакельзона из Лейдена, по профессии портного, была торжественно провозглашена общность имущества. Для распоряжения общинным имуществом были избраны «диаконы», как в Иерусалиме. Те из местных жителей, которые не хотели подчиниться пришельцам, были выдворены. Сначала главную роль в Мюнстере играл «пророк» Ян Матис. Но вскоре его сменил Иоганн Лейденский, чрезвычайно талантливый самородок, бывший хорошим оратором и вдобавок актёром и поэтом.

Случилось это так: «Когда партия перекрещенцев завладела городом, то, по словам враждебного историка, они всё больше и больше теряли самообладание, теряли тот кроткий идейный характер, который это движение имело вначале. Прежде всего они ознаменовали себя рядом насилий, разгромом зданий, библиотеки, церквей, картинных галерей и проч. В огне погибли архивы, много сокровищ искусства, между прочим погиб и монастырь святого Морица с архивом». (Цит. по Булгакову).

Нашёлся скептик, который выразил сомнение в правильности того, что происходит в городе. Пророк Матис без суда велел отрубить ему голову. Раздались крики протеста, и толпа стала собираться вокруг Матиса.

Тогда выступил Иоганн Бакельзон и заявил, что смерть его есть воля Отца Небесного. Тогда же он провозгласил себя пророком, непосредственным глашатаем воли Божества.

Одновременно с сим Матис в порыве экзальтации внушил себе, что ему нужно совершить подвиг Гедеона и самому с небольшими количеством воинов разбить осаждающих врагов.

Во время вылазки его убили. Хозяином положения остался Иоганн Бакельзон. Он говорил, что наступили апостольские времена, что Мюнстер есть тот «Новый Иерусалим», о котором говорится в Апокалипсисе (гл. XXI), и что все города пристраиваются к нему.

По «пророческими откровениям» Иоганна вместо городского совета были избраны для управления городом 12 старейшин, по примеру древнего Израиля.

Затем было введено многожёнство.

Каутский полагает, что это явилось необходимыми следствием того, что в городе женщины в 3 раза по числу превышали мужчин, вследствие изгнания части последних.

В многожёнстве он видит мудрую административную меру Иоганна Лейденского.

Быть может это было и административной мерой, однако, не без животного оттенка, но возможно предположить, что он для полноты стиля ввёл этот ветхозаветный обычай.

Через некоторое время объявился ещё один пророк, который говорил, что «Новый Иерусалим» и «Новый Сион» не могут оставаться без короля, а потому Бог повелел Иоганну Лейденскому сделаться королём, на что последний и ответили исполнением воли Божества...

Далее история «Нового Иерусалима», по выражению профессора Булгакова, приняла «опереточный характер».

«Король» сделал себе две золотые короны, завёл огромную свиту с необычайными костюмами и стал устраивать торжественные представления и процессии по городу.

На площади у него стоял трон, на котором он судил преступников. Виновным он самолично отсекал головы.

Однако, положение осаждённых начало ухудшаться. И в то время, как Иоганн Бакельзон задавал роскошные пиры, народ начал голодать.

Чтобы хлеб и мука попадали в общественные пекарни, приходилось устраивать строгие обыски.

Пророки, появившиеся в огромном числе, становились экзальтированнее и горячо убеждали, что «Новому Иерусалиму» предстоит ещё долгое тысячелетнее царство.

Однако, осаждающие сделали последнее нападение, и «Новый Иерусалим» всецело оказался в руках врагов.

Анабаптистов не пощадили. Все до одного они были убиты, а Бакельзон и два его ближайшие пророка предварительно были преданы жестоким пыткам. Вместе с мюнстерским восстанием, вообще кончая XVI веком, исчез христианский социализм, как реальная религиозная движущая сила.

В новое время он влачит весьма жалкое существование и всецело является прислужником атеистического социализма, который изредка пользуется его доводами в целях пропаганды в среде тёмных масс и ради тактических целей.

Другие попытки осуществления на практике коммунизма в средние века оканчивались так же печально.

Для нас они поучительны тем, что сопровождались фанатизмом и исключительной энергией, о которых в наш, как принято выражаться, «нервный век» и мечтать не приходится.

Рассматривая эти коммунистические попытки, мы видим две причины, обусловливавшие их бесплодность: 1) внутреннее разложение и 2) разрушение извне.

И та и другая говорят нам, что коммунизм самым фактом существования своего на известной стадии создаёт себе смерть. Личность не может окончательно отказаться от себя и подчиниться принудительной тюремной регламентации коммунизма. Она начинает протестовать и хотя бы путём преступления рано или поздно сбрасывает с себя тяжкие, рабские оковы коммунизма.

Но понятно и стремление к коммунизму. Бесконечная борьба человека с природой и со своими собратьями, жестокая дарвиновская «борьба за существование» заставляет человека мечтать о счастье, о братстве, о полной гарантии безопасности.

Такой гарантией кажется ему коммунизм. Но ужасный закон и здесь не прекращает своего действия. Он ставит человеку дилемму: или ты должен духовно умереть в замкнутой общине, связавши себя по рукам и ногам, или должен её разрушить. Если же ты не разрушишь её, то придут другие и растопчут твоё мёртвое тело.

Но человек боится смерти. Он продолжает жить, а, следовательно, и бороться.

Творец мира Господь Бог видит эту борьбу и неведомыми нам путями направляет её к красоте и совершенствованию мира. Нужно одно: чтобы человек в ней не обращался в грубую механическую силу, в зверя, и сохранял бы свойства своей духовно-нравственной личности.

Сравните первобытного дикаря и современного культурного человека. Какая огромная разница! А ведь она создалась этой борьбой.

Но теперь вглядитесь и в самую борьбу. Разве она такая беспощадная, как во времена первобытного состояния человека или даже в ближайшие к нам средние века?

Нет. Пострадавший за нас Христос внёс такую поправку в эту борьбу, что она, по мере проникновения неискажённого Евангельского учения в народные массы, не только с каждым столетием, но, можно сказать, с каждым годом теряет свой кровожадный и жестокий характер.

Она уже перестаёт быть борьбой, а переходит в соревнование, как у тех слуг, которым по Евангелию даны в неодинаковом количестве таланты, и не в борьбу классов, а в мирное сожитие (симбиоз). В этом ошибка, роковая ошибка социализма с его проповедью «борьбы классов» с его идеалами не впереди, а позади истории человечества, в отношениях древнего варварства и дикости. Дикарь, как и ребёнок, – по природе коммунист. Но это не венец развития, а его отсутствие.

Самый принцип такой борьбы – соревнования – Евангелием не устраняется, так же как насильственно не предписывается имущественное и духовное равенство.

Человек, если он не хочет быть лукавым рабом, не должен усыплять свои способности, зарывать в землю таланты, наоборот, высшим напряжением сил он должен развивать все способности своей души.

И вот, когда он поднимется выше других, Евангелие говорит ему: «Помоги младшему брату твоему».

В свою очередь и «меньший», если он руководствуется Евангелием, не будет с завистью и ненавистью смотреть на того, кто поднялся выше. Скорей он будет смотреть на него с уважением и удивлением к той силе, которую проявил высший.

Таким образом в общественной организации создаётся целый ряд неодинаковых, но гармонично связанных между собой ступеней.

Связь эта – великие заповеди Христа, которые заставляют человека проникаться достоинством той ступени, на которой он стоит.

Коммунизм же, как видим, требует другого, а именно – разрушить все ступени, за исключением низшей, а эту последнюю сделать тюрьмой. Таким образом он старается толкнуть историю назад, но природа и история жестоко как бы мстили за это; слишком много они потратили сил, чтобы вывести человека из примитивных условий существования.

Саванаролла

Говоря о средневековом коммунизме, совершенно нельзя обойти молчанием глубоко оригинальную фигуру Джироламо или Иеронима Саванароллы. В исторической перспективе она кажется вылитой из мощной стали. Ни капли уступок погрязшему в разврате обществу, ни малейшего снисхождения греху; долой компромиссы, долой половинчатость! Или на земле должен царить Бог, или она должна быть сожжена огнём Божиим. Вот девизы Саванароллы.

Обычно изображают его мрачным фанатиком, для которого нет живой личности, слабой в грехе и могучей в покаянии; он – символ жестокого и беспощадного аскетизма и ригоризма средних веков...

Нужно сознаться, что историческая критика далеко не беспристрастна к этому поборнику истины и неустрашимому бойцу за правду, как он её понимал.

Давно пора снять с него позорный покров; среди честных искателей правды, среди беззаветных борцов за идеалы Саванаролле больше, чем кому-либо, принадлежит первое место.

Не он виноват, что страстная жажда осчастливить, если и не весь мир, то хоть родную Флоренцию, привела его к организации насилия и шпионажа. Он не мог быть виноватым, так как своей смертью на костре запечатлел свои призывы.

Виноваты те принципы, та смесь теократического демократизма и коммунизма, которую он полагал в основу своей деятельности.

Для нас особенно поучительно то обстоятельство, что лично Саванаролла в моральном отношении стоит выше всяких подозрений. Вследствие этого мы ярко и наглядно имеем возможность наблюдать здесь развитие последовательного коммунизма в его средневековой форме.

Именно Саванаролла, а не кто другой, воплотил в своей системе все наиболее положительные и наиболее отрицательные стороны этого коммунизма.

Для большей ясности коснёмся некоторых данных его биографии. Родился он в 1454 г., стало быть был младшим современником Томаса Мора. Принадлежал к аристократической семье, которая его чрезвычайно любила и ждала, что он сделает блестящую карьеру придворного врача, по примеру своего деда Михаила.

Однако, настроение Саванароллы было иное. Одинокий мальчик чуждался общества и вместо игр усердно изучал Аристотеля и Фому Аквинского. На 21 году своей жизни он бежал в Болонью в Доминиканский монастырь, оставив отцу письмо, в котором говорит, что «позорное положение общества, несправедливость людей, деспотизм, разврат, разбойничество, гордость, идолопоклонство, ужасное святотатство, – всё соединилось, чтобы заставить его бежать из такой заражённой и гниющей нравственно среды: нет человека, который бы делал добро; добродетель поругана, пороку же воздают поклонение. Всякому сколько-нибудь честному человеку остаётся одно: покинуть скорей этот вертеп разврата и преступлений; остаётся жить одному, вдали от взора людского, как существу разумному, а не как животному, окружённому свиньями».

Но осуществить план созерцательной жизни не удаётся Саванаролле.

Разврат и порок, который заставил его бежать в монастырь, гнездился не только в княжеских хоромах и дворцах богачей, которые терзали Италию междоусобием, – он имел место на самых верхах католической церкви.

«Никогда так низко не падал авторитет папской власти, как в XV веке; предательство и алчность папы Павла II, так много проповедовавшего против гуситов и еретиков, набросили достаточную тень на папство. Он сам мучил римских академиков, заподозренных в уважении к учениям Платона, и один из них даже умер от пытки в его руках. Он делал всё, чтобы одолеть чехов и даже направил на них турок85, долженствовавших быть палачами Богемии. Чтобы накопить побольше доходов, он оставлял вакантными места епископов, и над ним смеялись, что он когда-нибудь останется единственным католическим епископом. Но за Павлом II является папа Сикст IV, и весь Рим стал указывать пальцами на кардиналов, продавших в священной коллегии свои голоса за его выбор, так как такой человек, как Сикст, мог достигнуть папского престола только при помощи подкупа.

Путь его был путём невообразимого разврата, алчного добывания денег всеми средствами и бешеной траты этих денег. «Никогда Содом и Гоморра, – говорят современники, – не были ареной таких гнусностей, какие происходят теперь».

Не лучше был и его преемник Иннокентий VIII. При нём совершалось до 200 убийств в неделю, причём убийцы, благодаря подкупам, оказывались безнаказанными.

«Бог не желает смерти грешников, – глумились по этому поводу папские прислужники, – а потому пусть убийцы и бесчинники живут и платят за это».

Современники думали, что худшего папы, чем Иннокентий VIII, не может быть. Однако, его преемник Александр VI Борджиа оказался сто крат хуже.

Он далеко превзошёл всех своих предшественников не только разгулом, предательствами и убийствами, но и полным индифферентизмом в делах веры, когда эти дела не сулили ему каких-либо выгод. Даже фанатические защитники папства принуждены сознаться, что легче совсем не говорить об этом папе, чем говорить о нём сдержанно. Он соединял с самыми великими пороками (например, кровосмешение) очень мало добродетелей, или даже совсем не имел их. Достигнув подкупом престола Св. Петра, он держался на нём самыми бесчестными средствами. «Вряд ли, – прибавляет к этому Шеллер-Михайлов («Саванаролла»), – есть хоть один историк, который отнёсся бы к нему с похвалой.

Ясно, что при таких условиях аскетически настроенный и экзальтированный Саванаролла не мог предаваться созерцательной жизни.

Как политический деятель, он выдвинулся в 1494 г. во Флоренции, куда был послан из Доминиканского монастыря.

Флоренция в то время находилась во власти банкиров Медичи и, по словам историков, была самым развратным городом того времени.

Вполне понятно, что сначала суровый проповедник не находил сочувствия своим аскетическим призывам.

Но мало-помалу его талантливая, огневая проповедь зажгла склонные к мистицизму сердца средневековых флорентинцев.

Громы и молнии из соборной церкви Санта-Мария дель-Фиоре раздавались не только во Флоренции, но находили отклик по всей Италии.

Саванаролла пророчествовал о «последних днях» и говорил: «Я вижу прелатов, не заботящихся о своей духовной пастве, но развращающих её своими дурными примерами. Священники разбрасывают достояние церкви; проповедники проповедуют пустое тщеславие; служители религии отдаются всяким излишествам; верные не повинуются более прелатам; отцы и матери дурно воспитывают детей; князья давят народ, разжигая страсти; граждане и купцы думают только о наживе, женщины – о пустяках, крестьяне – о краже, солдаты – о богохульстве и всяких преступлениях. Я хотел бы молчать, но не могу: слово Божие в моём сердце горит неугасаемым пламенем; если я не уступлю ему, оно сожжёт мозг костей моих. Князья Италии посланы ей в наказание, их дворцы – убежище диких зверей и земных чудовищ, т.е. негодяев и развратников, потакающих их развращённым желаниям и их дурным страстям. Там злые советники, изобретавшие без конца новые налоги, высасывая кровь из бедных; придворные философы и поэты, рассказывающие тысячи сказок, чтобы довести до богов генеалогию своих владык; там, – что ещё хуже, – духовные лица следуют тем же побуждениям... Это действительно Вавилон, братия, город безумцев и злодеев, который хочет разрушить Господь. Ступайте в Рим! Вместо христианства там прелаты отдаются поэзии и красноречию...

В их руках вы найдёте творения Горация, Виргилия или Цицерона; из этих книг они учатся управлять душами. Они изучают тайну управления церковью по созерцанию звёзд, а не по размышлению о Боге. С внешней стороны она прекрасна эта церковь с её украшениями и позолотой, с блестящими церемониями, роскошными облачениями, с золотыми и серебряными светильниками, с богатыми дароносицами, с золотыми митрами с драгоценными каменьями... Но в первоначальной церкви дароносицы были деревянные, а прелаты были золотые. Это праздники ада празднуют теперь наши прелаты; они не верят более в Бога и издеваются над Его таинствами... Что ты делаешь, о, Господи? Приди освободить Свою Церковь из рук демонов, тиранов и злых пастырей! Разве Ты забыл Свою Церковь? Разве Ты перестал любить её? Поспеши с наказанием, чтобы она поскорее возвратилась к Тебе! О, Рим, готовься! Твоя казнь будет ужасна. Ты будешь опоясан железом, ты пройдёшь сквозь мечи, огонь и пламя. Бедные народы, я вижу вас удручёнными невзгодами! Италия, ты больна тяжким недугом, и ты, Рим, ты болен, болен смертной болезнью. Если ты хочешь исцелиться, откажись от своей ежедневной духовной пищи, от своей гордости, от своего честолюбия, от своей расточительности, от своей алчности. Но Италия смеётся, она отказывается от лекарства и говорит, что её врач заблуждается. О, неверующие, не желающие ни слушать, ни обратиться на путь истинный! Господь говорит вам: так как Италия полна людей крови, куртизанок, сводников и негодяев, то Я наведу на неё худшего из врагов. Я низвергну её князей и подавлю гордыню Рима. Этот враг переступит порог в её святая святых и загрязнит её церкви. Рим сделается жилищем блудниц. Я превращу его в обиталище лошадей и свиней. Когда настанут ужас и смятения, тогда захотят грешники обратиться на путь истинный, но они уже не смогут сделать этого. О, Италия, казни пойдут за казнями: бич войны сменится бичом голода; бич чумы дополнится бичом войны; казни будут и тут и там... У вас не хватит живых, чтобы хоронить мёртвых; их будет столько в домах, что могильщики пойдут по улицам и станут кричать: «у кого есть мертвецы» и будут наваливать на телеги до самых лошадей и, целыми горами сложив их, начнут их сжигать. Они пойдут по улицам крича: «У кого есть мертвецы? У кого есть мертвецы?» А вы выйдете, говоря: «Вот мой сын, вот мой брат, вот мой муж!» И пойдут они далее крича: «Нет ли ещё мертвецов?» О, Флоренция! о, Рим! о, Италия! Прошло время песен и праздников. Покайтесь! Господи, Ты свидетель, что я с братьями моими старался поддержать словами своими эту падающую руину: но я не могу больше, силы мне изменяют. Я не хочу более, я не знаю, что ещё говорить об этом. Мне остаётся только плакать и изойти слезами на этой кафедре. Милосердия, милосердия, Господи! Минута настала. Идёт муж, который завоюет всю Италию в несколько недель, не вынимая меча. Он перейдёт через горы, как некогда Кир. Наес ducit Dominus Christo meo cyrot и утёсы и крепости падут перед ним».

Саванаролле не надо было быть пророком, чтобы предвидеть нашествие французов, на которое он намекал.

Вскоре после смерти Лоренцо Медичи и возведения на папский престол Александра Борджиа в Италию действительно двинулся Карл VIII со своими войсками. После взятия некоторых городов без боя он приблизился к стенам Флоренции. Правители её частью бежали, частью (Пётр Медичи) пошли с повинной во французский лагерь.

Вот тут-то и случилось событие, которое вознесло Саванароллу на вершину славы.

В то время, как Флоренция ожидала разгрома, он прошёл сквозь густые толпы солдат в лагерь Карла VIII и повелительным голосом заговорил: «Христианнейший король! Ты – орудие в руках Господа, посылающего тебя, чтобы освободить Италию от её страданий, как я уже предсказывал в течение многих лет, и чтобы преобразовать церковь, лежащую в унижении. Но если ты не справедлив и не милосерд, если ты не станешь уважать и ценить город Флоренцию, его жён, его детей и его свободу, если ты забудешь дело, к которому призвал тебя Господь, то Он изберёт другого для выполнения воли Своей. Тогда Он наложит на тебя Свою гневную десницу и смирит тебя страшными наказаниями. Это я возвещаю тебе по повелению Бога».

Карл VIII по своему разврату не только не стоял ниже, но превосходил тогдашних правителей. Тем не менее, он ужасно испугался Саванароллы и объявил Флоренцию свободной. Но от свободы до счастья и благосостояния страны – дистанция огромного размера.

В Флоренции начались интриги партий, разнуздались страсти; начался грабёж под флагом громких слов братства и свободы.

Словом, по выражению Шеллера, «настал один из тех повторяющихся нередко в истории моментов, когда обуздывают чернь и спасают от её стихийной бури не политики, не учёные, не военные, а люди высокие по нравственности и на словах, и на деле, воодушевлённые, пламенные патриоты, Минины и Жанны д’Арк, около которых ещё при их жизни создаются народом легенды. Одним из таких людей был Саванаролла».

При его непосредственном участии была выработана флорентийская конституция, вернее республика, во главе которой, по выражению сурового проповедника, должен стоять Христос.

Принципиально Саванаролла считал лучшим монархический строй. Но так как во Флоренции не было наследственного, всеми признанного царствующего дома, а князья других городов были слишком развращены, то он в основу организации положил иерократический принцип.

Нужно заметить, что Саванаролла отлично понимал, что роль закона Божия и служителей алтаря должна сводиться не к светскому владычеству, а к религиозно-нравственному воспитанию, которое неуклонно и упорно должно проникать и в быт, и в законодательство страны, чтобы стать её прочным фундаментом.

В то же время оно (религиозно-нравственное воспитание) по самой сути своей не должно облекаться силой принудительности и становиться под опеку закона. Закон Божий должен быть выше человеческого.

Нейтральный пункт воспитателя, положение древне-библейского пророка, советующего правителям, и хотел занять Саванаролла. Но обстоятельства заставили его принять более непосредственное участие в реформировании Флоренции и даже стать её фактическим правителем.

Отсюда мы видим, как он в миниатюре повторяет всю историю католицизма, хотя его образ действий разнится от приёмов пап, как небо от земли.

Вот, например, несколько пунктов, положенных Саванароллой в основу флорентийской конституции:

1) Стараться по возможности помочь стеснённому положению бедняков. Для этого Саванаролла думал сделать два сбора; один с городов, другой с деревень, и если при всём том сумма окажется недостаточной, то обратить в постоянную монету церковные вещи. Он надеялся побороть сопротивление жадного духовенства.

2) Уменьшить налог с неимущих классов народа, которые, если ничем не владеют, то не должны ничего и платить.

3) Дать занятие бедным подёнщикам, которые бывают лишены иногда дневного пропитания. (Право на труд).

4) Принять меры к тому, чтобы в судах не сказывалось лицеприятие в ущерб бедным.

Саванаролла требует возможного равенства, которое он полагал в основу своей конституции.

Он советовал устроить такое правительство, которое исключило бы возможность единодержавия, – тогда все граждане будут заботиться о сохранении свободы, которую они получили от Бога. Все высшие должности должны заместиться по выборам, причём в основу Флорентийской конституции предположено положить «Высокий Совет» из всех взрослых равноправных членов, в количестве 3200 чел.

Затем, в виду громоздкости этого учреждения, был избран совет 80-ти, который занимался делами управления. (Булгаков: «История социально-экономических учений»).

Таким образом, у Саванароллы мы видим смешение аскетически-теократических и социалистических идей.

Вспоминая тогдашние нравы Флоренции, развращённой в лице богатых классов и голодной в лице бедных, мы можем представить себе всю неимоверную трудность создания морального подъёма, который был необходим для поддержания конституции Саванароллы.

Он создал этот подъём. Но, как и все прочие проповедники, он находил нравственные усилия граждан незначительными, а потому естественно стал склоняться в сторону насильственного водворения добродетели.

К этому же его толкало и фактическое положение правителя.

«Правители флорентийские, – говорит он в одной из своих многочисленных проповедей, – я решаюсь обратиться к вам. Карайте грех, истребляйте пороки, относитесь серьёзно к этому ужасному уклонению от природы. Не старайтесь наказывать тайно, но делайте это во всеуслышание всей Италии. Начинайте сначала с одного, доберётесь после до прочих... Наказывайте игроков. Известно ли вам, что ещё игра продолжается? Если вы застанете гражданина, играющего на 50 дукатов, велите передать ему: «община нуждается в 1000 дукатах, внеси эти деньги». Без сострадания вырывайте язык у богохульников» и т.д.

Но дело не ограничилось только подобными воззваниями; чтобы провести насильственно в жизнь аскетический уклад монастыря св. Марка, где жил Саванаролла, понадобилось ввести организованный шпионаж.

Для этой цели он воспользовался детьми.

«Известно, что никто, как дети, – говорит Булгаков, – если им поручить обязанности взрослых и их заинтересовать, не будут с такой лёгкостью и усердием исполнять указанные обязанности, и вот на эту черту психологии детей воздействует Саванаролла, и, как можно судить на основании фактов, воздействует с самыми лучшими целями, хотя с некоторой неразборчивостью в средствах. Во всяком случае, эти мальчишки, представляющие собой добровольный шпионаж, инквизицию, сделались настоящим проклятием города потому, что они были невыносимы своим стремлением всюду совать свой нос, всё наблюдать и обо всём доносить. Это, конечно, система крайнего духовного деспотизма, к которому неизбежно должна была привести система правительственного насилия, поставившая себе задачей нравственное воспитание».

В городе образовались две партии, одна за Саванароллу (бедняки и все те, кому был выгоден его режим), другая против него (богатые и недовольные принудительным аскетизмом).

Началась борьба, в которой величественный образ Саванароллы освещался истинным героизмом.

Но, по мере роста притеснений, недовольных становилось всё больше и больше. К ним присоединился и папа Александр Борджиа, которому весьма не нравилось обличение римского клира. По настоянию врагов, Борджиа сначала отлучил Саванароллу от церкви. Но это не уменьшило авторитета проповедника во Флоренции. Здесь у Саванароллы сформировалась большая партия. Не папа погубил его, а система, которую он насильно прививал Флоренции.

Усилившиеся враги однажды схватили его и доставили с некоторыми сообщниками в Рим, где после ужасных пыток Саванароллу сожгли на костре.

Через несколько лет католическая церковь, однако, причислила его к лику святых.

Оценивая деятельность Саванароллы, мы опять наталкиваемся на тот факт, что последовательное проведение равенства, по возможности в коммунистической форме, даёт печальный результат разгрома.

Скажут, – Саванаролла неверно понимал эту идею, – но где же она, эта верная идея? Начиная с средневековых сектантов и кончая современными социалистами, она каждый раз после своего провозглашения (как, например, во время французской революции) отрицается жизнью. Упорное повторение этого факта поневоле заставляет задумываться: да полно – благодетельна ли эта идея? не таится ли в ней самый жестокий деспотизм?