К вопросу о приходе. Сказано в пастырском собрании Московского духовенства 22 февраля 1906 г.

С разрешения архипастырей, в целях возможно большого уяснения поставленного здесь на обсуждение вопроса о приходе, решаюсь и я сказать в настоящем пастырском собрании несколько слов. О значении прихода, о необходимости мероприятий к его оживлению говорить мне не приходится; если бы по этой части все у нас обстояло благополучно, то, конечно, излишним было бы и настоящее наше собрание. Равным образом я далек от мысли предложить какой-либо определенный и детально разработанный проект, устроения приходской жизни в епархии; человек новый в Москве, проведший всю свою жизнь и службу в условиях, весьма отличных от тех, которые приходится наблюдать в центре русской жизни, я совершенно не подготовлен к такой работе и должен не мало и долгое время здесь присматриваться и поучаться от других, а не предлагать свои проекты, которые у меня могут быть выведены только из теоретических положений.

Задача моего настоящего сообщения другая.

Прошлая моя скитальческая служба дала мне возможность видеть устройство приходской жизни в разных местах России и даже за рубежом ее: видел и приходы на Амуре и в Приморской области, где применяется инструкция 23 декабря 1859 г., о которой в прошлом пастырском собрании в исторической справке говорил один из докладчиков; видел я православные греческие приходы в Карсской области, числом до 60, состоящие из греков, переселившихся сравнительно недавно в Россию и принесших в новое отечество все порядки приходской жизни из соседней Малой Азии, из епархий Эрзерумской, или Феодосиопольской, и Трапезундской; видел я приходы сирохалдейские в Персии, в Урмии всего через 3 года после присоединения их к православию, в 1901 году, сохранившие еще старый несторианский строй прихода, унаследованные от глубокой старины; видел сирохалдейские приходы в России, в Эриванской губернии, 70 лет назад принявшие православие и живущие в обычных русских условиях приходской жизни; приходилось мне видеть обширный сирохалдейский несторианский приход в Карсской области, состоящий из турецких сирохалдеев-несториан; приходилось мне, наконец, наблюдать приходскую жизнь и среди инославных христиан, главным образом армян, в условиях жизни городской и сельской.

Этими наблюдениями, плодом 11-летней моей службы и разъездов по окраинам, я и желал бы поделиться с достопочтенным собранием. Дело это, мне кажется, не лишнее. Когда читаешь книги и статьи о приходе, в последнее время столь многочисленный, то постоянно встречаешь ссылки на пример восточных православных Церквей. Большинство писателей сами этой приходской жизни на Востоке не видели, а судить о ней по тем уставам и постановлениям, которые выработаны в Константинопольской архиепископии, в церквах Афинско-греческой, Сербской, Болгарской, Румынской, а также в Угрии и Трансильвании в пределах Австро-Венгрии. Достойно замечания, что в известных трудах Папкова, о. Благоразумова, Курганова и иеромонаха Михаила, – в трудах, с которыми, конечно, безусловно, необходимо основательно ознакомиться при решении занимающего нас вопроса, я не встретил, например, сведений об устройстве церковноприходской жизни в православных греческих епархиях в Малой Азии, в Эрзерумском и Трапезундском вилайетах, а равно в патрирхатах Антиохии, Иерусалима, Александрии и в других автокефалиях Востока. Очевидно, у авторов этих из следований о приходе не было под руками печатных уставов приходской жизни в помянутых православных Церквах.

Посему, быть может, не представится излишним выслушать голос человека, лично наблюдавшего жизненное применение тех особенностей церковно-приходского строя, на которые теперь постоянно делаются ссылки в печатных трудах и исследованиях о приходе. Мы увидим, что эти особенности иногда создавались в условиях, совершенно непохожих на те, в которых живем и действуем мы, православные пастыри внутренней России. Быть может, явится возможность более трезво отнестись к приходской жизни других православных Церквей, которую, нечего греха таить, у нас склонны слишком идеализировать и которую, даже, а priorі рассуждая, конечно, невозможно целиком переносить в нашу русскую действительность, столь разнящуюся от Церквей Востока и в прошлых исторических судьбах, и в настоящем положении церковно-государственной жизни.

Начну с Приамурского края. Инструкция о приходских попечительствах, отличная от общеимперской, действует там с 1859 года. В виду ее малоизвестности, я приведу здесь в существенных чертах ее главные положения. Она начинается глубоко-знаменательными словами: «Для полного обеспечения городских и сельских причтов Приамурского края, чтобы поставить их в независимое положение от прихожан, определить отношение к ним сих последних и доставить духовенству возможность, не озабочиваясь материальными нуждами, стать на высоту духовных учителей, поставлены следующие главнейшие правила». Весьма примечательны эти слова, предпосланные изложению правил. Из них ясно видно, что инструкция имела в виду главнейшим образом возвышение нравственного авторитета духовенства, давая ему полную независимость в материальном отношении от прихожан, следовательно, имела в виду права духовенства, а не права прихода. Иначе и быть не могло. Приамурье в 1859 году только что присоединено было к России при гр. Муравьеве-Амурском; только за 4 года до Айгунского договора с Китаем (1858 г.) появились первые русские поселения, притом весьма незначительные, на левом берегу Амура. В течение последующих 25 лет поселено было на огромном протяжении 2 000 верст, всего до 20 небольших станиц, образовавших Амурское казачье войско. Конечно, при таких условиях приходилось духовенство выписывать из Сибири и России, привлекать его материальными и иными льготами. О выборном начале духовенства нечего было, и думать, ибо избирать его было не из кого. Устроитель церковной жизни в этом крае преосвященный Иннокентий, впоследствии митрополит Московский, сам был родом из Иркутска, трудился на Камчатке и Алеутских островах, а кафедру в Благовещенск, в центр Приамурья, перенеся в 60-х гг. из Якутска. Совершенно такими же пришельцами были и все его сподвижники и все духовенство: все они явились в край со стороны, и если бы не было этого прилива извне, то церковная жизнь на Амуре и теперь бы не устроилась. Довольно сказать, что только ее последние пять лет в одну Благовещенскую епархию, насчитывающую всего 80 приходов, вызвано было 25 священников из внутренней России, а во Владивостокскую – 35 священников. Повторяем, о местных деятелях в 1859 году не могло быть и речи в Приамурье. Вся инструкция о приходской жизни и вызвана, главным образом, потребностью привлечь таких деятелей со стороны. Это видно из подробнейшего рассмотрения ее правил. Но этой инструкции каждому городскому и сельскому причту отводится казной 200 десятин земли, а причту кафедрального собора 1 200 десятин (ст. 1); причтам устраиваются всюду казенные квартиры (ст. 4), отпускается казенное отопление (ст. 7), положено казенное жалование 500 руб. в год священнику и, сверх того отпуск от прихода не менее половины казенного жалованья (ст. 10), причем эта повинность признается обязательной и раскладывается на всех прихожан без различия сословий (ст. 11) (только новоселы на 3 года освобождаются от этой повинности); плата за требы: молебны, панихиды и поднятие икон на дом (ст. 18) – по определенной таксе остается в силе; добровольные же даяния допускаются и за все прочие требы; на прихожан возлагается обязанность давать священнику подводы, чтобы привозить его в дома для исправления треб (от. 13). Впоследствии на разъезды отпущены были и от казны суммы, от 120 до 300 рублей в год священнику. Прихожане же обязаны доставлять отопление для церквей и часовен. Права прихожан указаны следующие: они могут пользоваться бесплатным совершением обязательных треб и, кроме того, их детей должны обучать священно-церковные служители в устраиваемых при церквах школах (ст. 18–20).

В приходах, согласно инструкции, действуют приходские попечительства, число членов в них не ограничено; избираются они общим собранием прихожан, которое составляется из всех домохозяев прихода, и из прихожан, домами в приходе не владеющих, но имеющих по закону право участвовать в собраниях местного городского или сельского общества, или в собраниях дворянства, а равно из прочих прихожан, – это особенность Амурских попечительств, – коих приходское попечительство признает полезным пригласить к участию в сих собраниях (ст. 29). Об избранных в попечительство доводится до сведения епархиального архиерея (ст. 22). Непременными членами попечительства состоят: священник, церковный староста, а также сельский или станичный начальник. Председателя попечительства избирает общее собрание прихожан; может быть избран на эту должность и священник; председателю присваивается звание попечителя прихода (ст. 23). В его отсутствие всегда исполняет обязанности председателя непременно священник. Попечительству не предоставлено право ни избрание духовенства, ни распоряжение церковными деньгами, но в его распоряжение, на просветительные и благотворительные нужды прихода, отводится от казны 300 десятин земли (ст. 26); сверх того, попечительствам предоставлено законом право возбуждать ходатайства пред казной об отпуске пособий на свои нужды. Вообще, по словам инструкции, приходские попечительства, составляя общественные учреждения, пользуются покровительством духовного и гражданского начальств (ст. 28). По окончании года попечительство дает отчет в израсходованных сумм и заведывании имуществами общему собранию прихожан, от которого зависит определение порядка отчетности и поверка ее (избрание уполномоченных для проверки 8 до 15 человек – ст. 33). Всем лицам, имеющим право присутствовать в общем собрании прихожан, должен быть составлен и содержим в исправности приходским попечительством особый список. Первоначально до образования попечительства список сей составляется священником, при участии 10 почетнейших из прихожан (ст. 30). Обращает на себя внимание последняя, 35-я статья инструкции: «В приходах, в коих учреждение попечительства из нескольких выборных членов оказалось бы неприменимым к делу, обязанности попечительства могут быть возлагаемы, с утверждения преосвященного, на одно лицо, пользующееся особым уважением в приходе, с предоставлением ему соответственных тому прав и звания приходского попечителя; таковое уполномоченное лицо, соображая свои действия с изложенными в инструкции правилами, входит во всех необходимых случаях в предварительное соглашение с настоятелем местной церкви».

Вот в главных чертах устройство приходской жизни в Приамурье, как оно предполагается по инструкции. Как же оно определилось на практике? Совершенно безошибочно скажу, что в обеих епархиях, в Благовещенской и Владивостокской, приходские попечительства, попечители, приходские собрания существуют только на бумаге и совершенно не привились к жизни. Причин для этого много. Обеспечение причтов жалованьем и землей взяла и исполнила казна; денежное пособие от прихожан взимается наряду с другими сборами администрацией; обязанность священно-церковнослужителей заниматься в церковных школах с детьми прихожан до 1884 года была фикцией, ибо при огромных разъездах по деревням, особенно когда, по местному выражению, нужно «постить» прихожан в св. Четыредесятницу, никаких правильных занятий в школах быть не могло; с 1884 года введены были правила церковно-приходских школ, и школы в Приамурье получили общерусскую организацию и содержатся большей частью на средства казны. Остается спросить: что же было делать приамурским приходским попечительствам? Можно, конечно, найти много дела, но при наличии средств, а их-то и не было. Те 300 десятин, что отводились попечительствам, давали доселе ничтожные доходы, а большей частью пустовали, при малонаселенности края и при обилии отведенной для крестьян земли. Ничтожные доходы от земли шли на церкви и Часовни, которые приходилось строить по деревням, и частью на воспособление церковным школам.

Только в самое последнее время усилился прилив Переселенцев в Уссурийский край; особенно много их будет после русско-японской войны; землеустроительными партиями отмежеваны участки по р. Амуру, Зее и Уссури уже теперь на 120 000 человек; вообще же ежедневный прилив переселенцев в Сибирь за последние 5 лет выразился в устойчивой цифре 250 000 человек ежегодно. При сохранении такого прилива переселенческой волны, несомненно, здесь усилится и оживится жизнь; поднимется земледелие и промышленность в этих богатых и хлебородных местах; вздорожает земля. Появится и появилось уже довольно новых приходов, но вся беда в том, что им уже не дается тех льгот и отпусков, которые обозначены в инструкции 1859 года: нет земли попечительствам, нет разъездных денег духовенству, не находится земли и причтам... Таким образом, только в старых приходах Приамурья возможно в будущем ожидать оживления приходской жизни в попечительствах, которые, владея 300 десятин земли, будут иметь у себя материальные средства. Остальные приходы, недавно возникшие и имещие впредь возникнуть, будут поставлены в условия, при которых попечительствам приходским, приходским собраниям и попечителям будет слишком мало простора для деятельности. Надобно иметь в виду, что, при малочисленности приходов, церкви в Благовещенской епархии обложены непомерными взносами: довольно сказать, что 80 приходов епархии выстроили епархиальное женское училище в 150 000 руб. и ежегодно тратят на него до 30–40 тысяч рублей. Это ведь в среднем на каждую церковь по 500 рублей ежегодно, да тысяч до двух единовременно. Только непомерно высокой продажей церковных свечей – 160 рублей пуд – можно пополнять церковные средства. Что же будет, если теперь приходские собрания запротестуют против такой продажи свечей и такого высокого обложения церквей на нужды женского училища, которые и церковными-то интересами оправдать можно только с большими натяжками?

Из сказанного ясно, что в устроении приходской жизни в России поучиться от устава приамурских попечительств едва ли можно. Конечно, если бы при новом аграрном проекте, который ныне разрабатывается правительством, был проведен закон о наделении каждого причта в городах и селениях 200 десятин земли и каждого попечительства приходского – 300 десятин, то, несомненно, закон этот был бы благодетельнейшим для Церкви. Тогда, при условиях настоящей русской жизни, попечительства или приходские советы, действительно, имели бы постоянный фонд, коим и распоряжались бы сами, а церковный деньги в той части, как это делалось доныне, могли идти, без протестов со стороны прихода на воспитание детей духовенства, в качестве особой льготы ему за труды служения, и на нужды специально пастырских школ, в какую бы форму они ни вылились после ожидаемого их преобразования.

Греческие приходы в Закавказье возникли сравнительно очень недавно. Только часть их, именно – приходы, расположенные по реке Цалке, Тифлисской губернии, насчитывают лет 60 своего существования в России; прочие, как в Карсской области, так и но побережью Черного моря, возникли вслед за последней русско-турецкою войной. Большинство греков переселилось в Россию из Эрзерумского и Трапезундского вилайетов и только самая незначительная часть их, именно в Батуме, являются выходцами из Константинополя. Таким образом, еще и доселе живо и действует в греческих селениях поколение, выросшее в Турции и, конечно, поддерживающее в приходской жизни те порядки, которые возникли и утвердились в малоазийских греческих приходах. Все в этих порядках говорит об условиях жизни православных именно в Турции, в государстве, в котором православные греки не только не имели внешней поддержки в лице правительственной власти, но, напротив, всегда видели в ней открытого или скрытого врага, от которого нужно было всячески отстаивать устои своего национального и религиозного бытия. Нужно сказать, что национальное начало в приходской жизни турецких греков преобладало над религиозным, а религиозное начало было крепко хранимо именно потому, что служило символом, знаменем и надежным средством укрепления и сохранения национального самосознания. Своеобразный строй приходской жизни давал грекам в Турции сплоченность, отсюда и видимую жизнедеятельность прихода. Но душой этого строя, повторяю, были не религиозные стремления, а больше национальные интересы и национальное самосохранение. Говорю эта с полным убеждением. То же должен я сказать и об армянах, живущих в Турции и Персии. Под этим углом зрения нужно рассматривать и все порядки приходской жизни греков в Турции. Отделились они от Турции, создали свое Афинское королевство, – и приходская жизнь у них там ослабела, как об этом свидетельствуют все исследователи: ибо национальная целость уже не подвергается в своем национальном государстве прежней опасности. Переселившись в Россию, греки тоже увидели, естественно, что им приходится, так сказать, ломиться в открытую дверь, ибо никакой опасности для веры не было; власть правительственная не только не препятствовала православию, напротив, поддерживала его и даже именно ради православия и только за православие позволила грекам переселиться в Россию, дала казенное содержание священникам, дала казенные пособия школам. Основы прежнего приходского строя стали постепенно ослабевать при отсутствии борьбы с врагом. Весь запас привычной энергии ушел в борьбу из-за греческого языка в школах церковных и министерских, и греческие приходские школьные эфории, или попечительства, потратили в этом отношении много сил в борьбе с представителями русской администрации.

Обратимся, однако, к устройству прихода среди турецких малоазийских греков, насколько об этом можно судить по их представителям в Закавказье. Приходские собрания там всегда бывали; они избирали приходских священников; они управляли и приходом при посредстве особо избранных-попечителей, епитропов, и школами при посредстве особых эфоров. Строй приходской жизни был, действительно, крепок в смысле единения прихожан, как греков среди враждебно настроенных турок. Но чтобы этот порядок сказывался на положении пастырства, в смысле крепкого влияния его на приход, этого совсем нельзя сказать. В священники избирались люди совершенно необразованные, едва умеющие читать; священников к одной церкви, вследствие борьбы партий в каждом приходе, избиралось и назначалось много; создалось «бродячее» духовенство, за плату совершающее требы, кому угодно; сила влияние при выборе духовенства перешла давно в руки богатых мирян, торговцев и кулаков. Приговор об избрании того или другого односельца в священники, когда греки жили в Турции, давался легко; избранный представлял архиерею деньгами около 5 рублей, подарки, в роде табаку и шерстяных чулок особого греческого приготовления, – и рукоположение его было обеспечено, хотя бы раньше к той же церкви и тот же архиерей уже посвятил нескольких священников. В Россию греки переселялись целыми селениями, и вот в селении, в котором насчитывалось до 50 дворов, оказывалось 12, 14, 16 священников. Все они были простые крестьяне, жившие крестьянской работой; многие из них были протоиереями, многие имели и имеют палицы. На мой вопрос, как они получали эти награды, следовал простодушный ответ: пять рублей... Священники были всецело в подчинении у прихожан, и особенно у епитропов; даже к школьному делу они не стояли близко, а чаше не имели никакого отношения; этим заведовали эфоры, которые и приглашали дидаскалов, нанимая их подешевле, и содержали их, и увольняли от должностей. Нужно заметить, что школы у греков всегда полны, народ дорожит ими.

По переселения в Россию условия сразу переменились. В 1896 году, с назначением из русской казны жалованья священникам в греческих приходах, назначены были и штаты духовенства. Много священников осталось не удел. Некоторые из них зачислены были штатными псаломщиками, а большинство совершенно покорно подчинились своей участи; священники, выражаясь нашим языком, вышли за штат; они обратились в обыкновенных поселян-хлебопашцев; никаких протестов и жалоб они не заявили. Прекратилось и избирательное начало духовенства, хотя и доселе греки постоянно при освобождении того или другого священнического места представлять приходские приговоры об избрании нового его заместителя. Я решительно не помню из многих случаев ни одного, чтоб избрание указывало именно достойнейшего; среди односельцев избирался не лучший, не излюбленный, как это предполагается выборным началом, а тот, кто имел партию богатых и влиятельных родственников и был угодлив перед попечителями прихода. Да приход и не знал ничего об избрании, хотя и представлялся обычно приходской приговор, ибо приговор у греков составить ничего не значит. Бывало не раз, что в один и тот же день и по одному и тому же предмету составлялись два совершенно противоположные приговора, подписанные одними и теми же лицами; много значит то, что приговоры часто подписываются не всеми прихожанами, а только «доверенными», а таковыми и состоят приходские попечители. Я сам лично читал приговор такого содержания: «Сим обязуемся все подтверждать под присягою, что бы ни заявляли и ни показывали от нашего имени односельцы наши, попечители прихода такие-то (имя рек)». При таком порядке, конечно, весь вопрос избрания кандидата в священство зависел от попечителей. Избрания никогда не удостаивались получившие семинарское образование, а таковых теперь среди греков уже достаточно; обыкновенно же избирают не знающего по-русски, малообразованного, уступчивого, молчаливого односельца, у которого чем меньше характера и силы влияния, тем больше и шансов для избрания в священники. Такие приговоры в России чаще всего оставались без последствий, и священнические места замещались лицами по избранию епархиальной власти. Нередко были неприятности таким назначенным священникам, но только от попечителей. Приход же собственно всегда принимал их охотно и с доверием. Но когда представлялась к тому малейшая возможность, попечители достигали своей цели, не пренебрегая средствами, для того, чтобы назначен был в приход непременно избранный ими. Припоминаю такой характерный случай. В известном местечке Б. проживают несколько десятков семейств пришлых греков. Закрылся здесь, по интригам грузин, русский причт; церковь, выстроенная на пожертвования русских посетителей этого местечка (курорт), была приписана к местной грузинской. Греки успели заручиться ходатайством и поддержкой сильных и влиятельных лиц и добились того, что отобранная у русских церковь была передана грекам; мало того, к греческому приходу было дано Св. Синодом казенное жалованье. Епархиальной властью назначен был в церкви священник-грек, уже послуживший, студент семинарии, с отличной стороны известный самим грекам. Его, однако, не приняли. Быстро сформированы были и попечительство, и приходской приговор; избранником оказался необразованный псаломщик из дальней деревни Карсской области, к тому же глухой и неспособный ни к проповеди, ни к преподаванию Закона Божия. Епархиальная власть отказала в посвящении избранного; тогда пущены были в ход те же сильные влияния, о которых упомянуто выше; появились письма высокопоставленных особ, и под давлением жалоб, криков, ни сем и проч. епархиальной власти пришлось уступить. Конечно, высокопоставленные лица были вполне уверены, что они отстаивают принцип избрания и необходимость иметь в приходе душе-пастырем излюбленного человека. А разгадка была проста: в числе местных греков самыми влиятельными и богатыми оказались родственники избранного. Им нужно было выгодно пристроить своего человека, прихожане же, оказалось, совсем и не знали избираемого пастыря... После на мой вопрос к некоторым из избирателей, как же они могли предпочесть образованному и достойному К. – у невежественного и глухого Д. – а, мне откровенно объяснили: подписывали из угождения его родственникам, в тайной надежде, что из этого ничего не выйдет и епархиальная власть настоит на своем.

Из сказанного, конечно, ясно, что пастырского влияния избранники-иереи на прихожан совершенно не имеют: они – простые требоисправители, послушные орудия их избравших. Оттого в среде греков, выходцев из Турции, под мусульманским влиянием укоренилось множество диких обычаев, совершенно нетерпимых в христианском обществе; эти обычаи духовенство терпит, не смея из страха пред приходом поднять пастырский голос. Так, по мнению греков Карсской области, для девушки и молодой женщины составляет верх неприличия – зайти в церковь. Только старухи обыкновенно робко стоят у западной церковной стены во время богослужения. По греческим обычаям, как об этом упоминалось, отец и сыновья сидят и обедают, мать им служит, но не смеет принять участия в трапезе; нет обычая, чтобы дети называли мать мамой, зовут ее просто: Мария, Пелагия. Бывает и так, что отец для потехи приказывает сыну в своем присутствии выругать мать скверными словами. Когда экзарх Грузии проезжал по приходам греческим, то поручал священникам по поводу сих нестроений при нем говорить народу поучения: священники отказывались из страха пред прихожанами. Сопровождавший экзарха благочинный-грек везде говорил такие поучения; он после того получил множество ругательных и угрожающих писем, обвиняющих его в измене греческой народности и в предательстве.

Сами греческие священники крайне тяготятся своим положением в приходе и откровенно высказываются за способ назначения духовенства, а не избрания приходом; такое избрание решительно везде является фикцией.

Скажу теперь об участии попечительств в распоряжении церковными суммами. В Турции, в греческих малоазийских приходах духовенство большей частью совершенно устранено от участия в заведывании церковным хозяйством. Нередки случаи ктиторства одного лица на правах вечной аренды доходов церкви или часовни, если таковые построены этим лицом, как это бывало в древнерусской жизни, да и доселе встречается у старообрядцев на севере России. Большей же частью всем распоряжаются попечители. Нужно отдать им справедливость, что они поддерживают и храмы, но особенно много они отдавали в Турции на религиозные национальные учреждения. Таков Сумелинский монастырь около Трапезунда – оплот греческой народности в Малой Азии, таковы и другие монастыри, училища, благотворительные учреждения, особенно же гонимые и пострадавшие за греческую идею лица. Нет сомнения, что здесь представляется широкое поле для хищений, которые вошли пряно в обычай. В монастырях этого и не скрывают. Греческие архимандриты, управляющие Закавказье землями, приклоненными патриархам Иерусалимскому и Антиохийскому и Синайской горе, обычно посылают своей митрополии едва ли и одну четвертую часть действительных доходов. Это делается открыто. Для кормления и посылаются сюда разные племянники и близкие родственники патриархов. Немало хищений и из церковно-приходских сумм, особенно если принять во внимание, что попечителями, только в виде исключения, бывают действительно лучшие люди прихода, о чем будет сказано ниже.

По переселению в Россию эти порядки изменились, но ввести русские порядки относительно расходования церковных сумм стоило, и стоит большого труда и большой борьбы. Новостью была для греков-переселенцев наша церковная отчетность, не нравилась обязанность покупать хорошие свечи на свечном заводе и затем отчитываться в их продаже; непонятны были взносы на учебные заведения. Но тяжелее всего оказалось, что деньгами распоряжаются только причт, прежде безгласный, и церковный староста. Старые священники стояли на стороне старых порядков, частью по сложившейся привычке, частью же из страха перед всесильными епитропами. В сел. В–ев был приговором прихода выделен участок земли-целины для нужд церкви и школы. Земля, сначала бездоходная, скоро поступила в аренду кавалерийской военной части и стала приносить доход до 600 р. в год – сумма порядочная. Приезжает в село наблюдатель школ и видит, что здание школы требует ремонта. Зная, что имеются деньги с участка, он у школьной эфории, т. е. попечителей школы, просит приходно-расходную книгу. Долго не соглашаются показать. Наконец, священник достает книгу. В ней стоять статьи: на восставших греков – 100 руб.; бедному греческому архимандриту – 60 руб.; другому, тоже бедному архимандриту – 100 руб.; такому-то вице консулу греческому в России для поддержания греков – 100 рублей. Таким образом, все суммы были израсходованы. Сколько из-за этого пришлось вынести борьбы! Священник оказался сторонником незаконной траты денег; переведенный в другой приход за систематическое противление духовной и светской власти, он туда не поехал, в селении же к новоназначенному выдающемуся по умственным и нравственным качествам священнику под влиянием многочисленнейшей родни переведенного старого священника половина прихожан не стала обращаться ни за какими требами; хоронили не отпевая, не крестили по году и по два младенцев; хоронили некрещеными; старый священник тайно в доме совершал литургии и таинства. За организованное со своими многочисленными родными и единомышленниками форменное вооруженное восстание против власти он, по распоряжению светской власти, был выслан из селения. Полетели прошения, жалобы, приговоры, дошло до Синода и даже Государя Императора.

Вот другой случай. Помня старый турецкий обычай, грек из одного прихода просил, чтоб ему отдана была часовня во имя св. Георгия, выстроенная кем-то из его родственников. Часовня была очень доходная по продаже свечей, и грек проситель все эти доходы считал по праву ему принадлежащими. Причт в разговорах с благочинным стоял против претензий просителя, но очень просил уволить его от всяких показаний и мнений по этому вопросу из боязни вражды со стороны многочисленной родни претендента на владение часовней и закупленных им других сторонников-односельцев. Конечно, епархиальная власть и раз и два отказала в удовлетворении незаконной, с точки зрения русских церковных порядков, просьбы. Тогда грек подает новое прошение, в котором пишет, что ему во сне явился святой Георгий и приказал непременно взять в управление просимую часовню. А в доказательство истины слов он прилагает приговор общеприходского собрания, коим прихожане удостоверяют за подписями, что действительно, мол, односельцу нашему такому-то (имя рек) во сне являлся св. Георгий и повелел ему то и то...

Да не подумает достопочтенное собрание, что я рассказываю анекдот и шутки ради. Содержание этого приговора в одной из статей моих я опубликовал в печати; возражение на него не последовало. Такова может быть цена общеприходских приговоров.

Речь о греческих приходах будет неполной, если я не коснусь кратко вопроса о том, действительно ли в число членов попечительств приходских попадают исключительно уважаемые, благочестивые и преданные Церкви лица. По совести скажу, что этого нет. В Турции попадали те, которые отличались национальным самосознанием, читали греческие газеты, следили за греческим движением. В России по старой привычке сидят в попечительствах приходских тоже большею частью греки националисты. Я знаю многих из них, которые буквально десятками лет не говели и не бывали в церкви; знаю одного адвоката, который и в Бога-то не верит, тем не менее, он – главарь церковно-приходского попечительства. Если сошел в могилу один националист-грек, член попечительства, его заменяет или такой же его преемник, или купец-кулак. И причт, и прихожане тяготятся им, тем не менее, он избирается ими, точнее сказать, сам себя избирает епитропом и сидит бессменно на месте. Как это так случается, это – тайна избирательной процедуры, всегда известная для тех, кто в ней заинтересован... Сутяжничество – вторая натура грека. И вот, вы видите этих «попечителей» в роли «доверенных» своего общества во всех судах Закавказья. Это большей частью самые неприятные и самые нечистоплотные в приемах своих лица, с ними вечно всякие приговоры, жалобы, протесты, прошения, домогательства; за ними вечно ложные показания и ложная присяга. Станет такой попечитель ходить по церковным делам, ему ничего не стоит, если нужным и полезным окажется, подписаться где угодно (ерсі); и т. д. Такие случаи встречаются очень нередко.

Все-таки нужно сказать, что попечительства в греческих приходах в России, с устранением борьбы за греческую национальность и веру, имевшей место в Турции, и с устранением в России права избрания священников и распоряжение церковными деньгами, постепенно слабеют и мельчают. Новое поколение, народившееся в России и привыкшее к русским порядкам, не испытавшее порядков приходской жизни в Турции, уже не может так настойчиво добиваться участия в приходской жизни и в приходском попечительстве. Худо это или хорошо, лучше ли будет, если возвратят теперь греческим приходам прежние права избрания духовенства и распоряжение церковными доходами, я не стану говорить. Мое дело только констатировать вышеприведенные факты, которые я изложил, как беспристрастный наблюдатель. Не могу, однако, не остановиться на одной мысли: уничтожение права избрания духовенства и распоряжения церковными деньгами, как мы видели, привело к понижению и ослаблению деятельности попечительств. Итак, если созидать приходские собрания, советы в русской приходской жизни с целью ее оживления участием мирян, то надо доводить дело до конца, т. е. дать им и право избрания пастырей, и право распоряжения церковными доходами. Без этого, вперед можно сказать, приходские советы будут мертворожденным детищем, и их постигнет та же участь мертвенности, которая стала уделом приходских попечительств. Но попечительствам, по положению 2 августа 1864 года, прямо не позволено было касаться денежных дел церкви. Относительно же церковно-приходских советов мы видим иное: в синодальном определении от 18 ноября 1905 г. в п. 4 замечено, что члены церковно-приходских советов могут быть приглашаемы к участию в заведывании и церковным хозяйством. Один из высших светских сановников при Св. Синоде, искренно и горячо занятый вопросом о восстановлении прихода, в ответ на недоумение мое по поводу сего пункта, заметил: «здесь, по-видимому, мало сказано, но много дано». Признаюсь, я и теперь остаюсь при прежнем недоумении: члены церковно-приходского совета могут быть приглашаемы к участию в заведывании церковным хозяйством, но могут быть, конечно, и не приглашаемы? Кто же их приглашает? Причт и староста? Но вдруг они переменились, и привлекаемые в настоящем году члены совета в будущем году уже не будут привлекаться? Кого далее, привлекать: всех ли членов совета in corpora, или и из них можно и должно делать выбор? В чем выразится заведывание их церковным хозяйством, если церковными доходами уже распорядился и впредь распорядится епархиальный съезд духовенства, консистория, епископ?

Все это – ряд вопросов недоуменных, как недоуменным является и вопрос: как это священник достигнет того, чтобы в члены совета привлечь непременно людей верующих, благочестивых и проч. Раз здесь избрание прихода, причем же тут священник? Конечно, только идеализируя действительность, можно уверять себя и других, что в члены приходских советов сами не пойдут люди не церковные. Нет, если там будут деньги, власть и влияние, то отлично пойдут. Ведь защищали же свободу православной Церкви и плакали об ее рабстве и параличе газеты заведомо атеистические и анархические, те самые, которые теперь, при обсуждении вопроса аграрного, прежде всего, готовы забрать у приходов и попечительств и церковные деньги, и церковные земли, отлично понимая, что, лишив церковь и лишая ее впредь, по мере накопления, всяких материальных средств, они приведут ее к полному бессилию. Где люди, там страсти...

Итак, или дать надо церковно-приходским советам и собраниям всю полноту самоопределения, или же, реформируя старый строй и вводя церковно-приходские советы, не давая им ни права избрания духовенства, ни права распоряжения церковными средствами, надо спросить себя: что же мы даем нового вместо прежних попечительств, кроме имени, а давая новое, надо помнить: семь раз примерь, а раз отрежь. Издали, в теоретических построениях могут казаться необыкновенно красивыми и привлекательными формы приходской жизни в некоторых церквах Востока. Но ведь условия жизни и истории не везде одинаковы. Пересаживать целиком порядки Константинопольской архиипископии в Россию совершенно невозможно уже потому, что там патриарх есть в то же время и этнарх (мы видим это и у патриархистов в Македонии), правительство иноверное и иноплеменное, а сами греки, несомненно, и в культурном, и в экономическом отношениях стоят значительно выше своих повелителей – турок.

Рядом с Константинопольской архиепископией – Афинское королевство. Мне припоминается статья г. Соловьева в «Русском Обозрении», напечатанные лет 13–14 назад, посвященная описанию состояния православной Церкви в Греческом королевстве. Те же греки, но какая разница в порядках церковной жизни! Половина архиерейских кафедр не занята; из богословского факультета при университете не вышло ни одного священника; на этом факультете числятся бедняки, ради получения церковных стипендий, но слушающие лекции на других факультетах; из семинарии бр. Ризариев число священников прямо ничтожно; огромная часть священников – невежды, и жизнь их жалкая.

Обычное явление: священник, чтобы снискать себе пропитание, держит кабачек; здесь он подает шары у бильярда для играющих, а жена его разносит закуски и напитки гостям. Правда, в последнее время приняты меры к поднятию умственного и нравственного уровня духовенства, но приходская жизнь здесь пала, приходы как бы уничтожены. Прихожане и не знают часто, кто у них пастырь, о деятельности эпитропов не слышно; избирает священников городское или сельское окружное управление, которое посылает его к церкви, как и церковного сторожа, и деньги на содержание и проч. Так сказывается разница условий жизни.

Еще больше мы увидим эту разницу при рассмотрении сиро-халдейских приходов в Персии. И сиро-халдеи жили и живут среди мусульман и угнетателей. И у них в идее мыслилось всегда право избрания приходских пастырей. Но какие ничтожные результаты сравнительно с греками в Турции! Жалкие храмы, без окон; нет ни икон, ни утвари, никакого бы то ни было имущества. Можно сказать безошибочно, что несториане-сиро-халдеи до присоединения к православию совершенно не имели даже понятия о церковных средствах и доходах. Нужно удивляться, как выстроены, были в былое время хоть и те жалкие храмы, что существуют ныне. Правда, мы наблюдали несториан в момент самого глубокого падения их религиозной жизни, когда епископы давно изменили вере отцов и бродили большей частью за границей, питаясь на даяния за проданную веру, священники-каши переходили от католичества в англиканство, потом в пресвитерианство, в православие и продавались тем миссионерам, которые давали больше денег. Я знаю случай, что из путешествовавших в Россию и Румынию для сборов подаяний (обычное занятие сиро-халдейского духовенства) некоторые священники дважды принимали православие в России. Но это-то глубокое падение религиозно-нравственное и показывает, что приходской строй с выборным началом, оказавшимся столь благодетельным для греков в Турции, однако, не спас древнехристианскую общину несториан от разложения. Значит, дело не в одних формах жизни... Между тем, сиро-халдеи в Персии, так же, как и греки в Турции, культурно стоят выше окружающей среды своих поработителей; у сиро-халдеев, как у греков, есть воспоминания, правда, более отдаленные, о цветущем состоянии их церкви в Сирии, в Месопотамии, успех в Китае, в Средней Азии, есть воспоминания и о знаменитых отцах и учителях; есть своя литература – такие отцы, как Ефрем и Исван Сирин; есть обширнейшая, мало исследованная, но высокоценная богослужебная литература; есть, наконец, и видимое средоточие церковной жизни – разумею патриарха в Коджанисе (мар-Шимуна), 1–2 митрополии, епископат. Одного недоставало сиро-халдеям сравнительно с греками: живого глубокого национального чувства. Может быть, это и привело к крушению их и религиозный строй жизни. А крушение было великое. Вот в кратких чертах тот порядок церковно-приходского уклада, или, точнее сказать, распада, который застала русская духовная миссия среди несториан в Персии. В каждом селении, при 40–50 дворах, бывало 5, 6 кашей, т. е. священников. Обыкновенно, желающий получить посвящение (большей частью для того, чтоб отправиться в Россию и, пользуясь саном иерея, больше выпрашивать милостыни) обращается к односсльцам с просьбой подписать бумагу о том, что они желают и согласны иметь его кашей. Просьбы, мелкие подарки решают все дело и слово «кабулевах» – согласие дано. Остается дать епископу 2–3 тумана, т. е. 4–5 рублей, и все готово, в рукоположении нет задержки. Но епископ может воспротивиться посвящению, например, в том случае, если каши, уже ранее посвященные для селения, упросят и ущедрят его, или если это посвящение нарушает интересы родственников епископа – кашей того селения. И здесь выход есть. На протяжении страны в 60 верст в длину и 40–50 верст в ширину имелся и матран (митрополит), и 4–5 абун (епископов), частью имевших епархии, а то и безместных. У каждого из них легко можно купить рукоположение, тем больше, что это делается скоро: абуна и без служения курбаны (литургии) совершит рукоположение. Принцип избрания духовенства, однако, держался в народе твердо, я в случаях, если епископ сам, без избрания народа, посвящал какого-либо кашу, то селение иногда и отказывалось принимать посвященного.

При множестве священников, посвященных к одной церкви, конечно, в служении не было никакого порядка, которого не могла дать и епископская власть, ибо авторитет ее пал до крайности, да и сами епископы были собственно виновниками таких беспорядков. Священник, конечно, не имел никакого влияния «мариту» – приход, хотя ришиту – приходский сбор в пользу священников, установленный веками, – духовенство поддерживало. Ришита полагалась и епископу. Как уж ее делили между собой многочисленные духовные лица, трудно представить и изобразить: одно нужно сказать, – что на этой почве шли бесконечные между ними распри, тяжбы, ссоры и счеты, окончательно ронявшие и епископа, священников в глазах народа.

Кроме кашей, существовали среди несториан и шемаши–диаконы. Это было просто почетное звание; епископ ставил их сколько ему угодно за 2–3 рубля. Шемашу можно найти чуть ли не в каждом сиро-халдейском семействе, они даже не участвуют в богослужении. Если это человек богатый и властолюбивый, то такой шемаша держит в повиновении и кашей, и даже самих абун, конечно, благодаря подкупам, на которые так падка персидская администрация, и благодаря влиянию в среде единоплеменников, всецело находящихся в кабале у капиталистов. Приходских попечительств не было в среде несториан никаких, церковный староста – савра – большая редкость. Мне известен случай, что в одном селении это звание передавалось по наследству и едва ли не связано было с правом вечной аренды построенной на средства этой семьи церкви. В большинстве же случаев церковью заведывает каша, хотя трудно сказать, чем в ней заведовать, разве только стенами, ибо каждый каша все принадлежности богослужения обыкновенно носил с собой и имел их, как собственность. Интереса к церкви и приходу у несториан не было никакого. Из 5–6 кашей нередко сельчане не обращались ни к одному. Интересны отношения кашей к вопросу о религии. В Карсской области уцелело в пределах России одно селение, сохранившее несторианство, из сиро-халдеев – выходцев из Турции, Около 40 дворов приняли православие, для них устроили церковную школу, дали священника. До 100 дворов оставались в несторианстве. Отслуживши в один из послепасхальных воскресных дней службу в этом селении, я с крестным ходом обошел вокруг него и затем на многолюдном сходе убеждал народ присоединиться к православию. Несколько семейств изъявили согласие; прочие все заявили, что примут православие, если им дадут землю. Но интереснее всего поступили каши. Старый каша заявил, что ему нечего сообразоваться с желаниями прихода, он оставил теперь службу и с семьей готов принять православие, но каша молодой, действующий, прямо заявил, что как решит приход, так поступит и он, и если его прихожане примут православие, то и он охотно примет. Таким образом, не пастырь в деле веры действует на паству, а наоборот, – паства на пастыря. Так случилось и в Персии. Когда несколько десятков тысяч несториан решили присоединиться к православию, за ними пошли и все решительно каши. Это было в 1898 году. Я был в Персии через три года после того, когда там работала русская миссия. К этому времени уже сказывались последствия новых порядков. Усилен авторитет местного епископа, введение определенного порядка при назначении кашей, утверждение одного из них, как приходского, введение правильного порядка богослужения, уничтожение партийности в среде прихожан, естественной при прежних порядках выбора и при наличии 5–6 священников, – все это сразу сказалось повышением интереса прихожан к церкви, духовенству и приходскому делу. Из 42 существовавших тогда православных приходов в трех уже устраивались или исправлялись храмы на местные средства, явились небольшие пожертвования на утварь в храмах, появилось и собственное церковное небольшое хозяйство.

Еще разительнее оживление приходской жизни у сиро-халдеев, принявших православие 70 лет назад и переселившихся из Персии в Эриванскую губернию, в Россию. Здесь теперь до 10 правильных сиро-халдейских приходов. Долго не было среди них подходящих священников из сиро-халдеев, а назначавшиеся сюда священники-грузины, не знавшие языка, а главное – не имеющие совсем ни понятий, ни стремлений к устроению жизни прихода и ограничивавшиеся, как и в Грузии, только формальным требоисправлением, мало вносили доброго в устроение религиозного быта новообращенных. За последние 15 лет появились священники русского воспитания, родом из сиро-халдеев, и жизнь приходская заметно изменилась к лучшему. Церкви содержатся исправно; раздается проповедь, православные обычаи прививаются прочно; есть церковные доходы; есть доказательства участие прихожан к церкви и школе. Уже были случаи довольно крупных пожертвований со стороны сиро-халдеев на построение и содержание церквей и школ, чего прежде никогда не было слышано. Таким образом, здесь введение русских порядков церковно-приходской жизни, при отсутствии выборного начала духовенства, сказалось самыми ощутительными добрыми последствиями.

Из сказанного мною, мне кажется ясно, что формы жизни как в государстве, обществе, так равно и в приходе сами по себе не имеют самодовлеющего и всеисцеляющего значения. Они – в зависимости от совокупности всех условий, в которых жила и живет та или другая община человеческая. Мы видели и видим как одно и то же начало, применяемое к приходской жизни в различных местах и у различных народов, приносит столь различные последствия. Недаром и вопросы, которые теперь волнуют наше пастырство в различных православных церквах, решаются неодинаково: достаточно сказать, что и избрание приходского духовенства в Сербии и Румынии принадлежит епархиальной власти, как и в России, а у тех же сербов и румын в пределах Австрии принадлежит приходу, открытой подачей голосов под руководством протопресвитера, т. е. нашего благочинного. В Болгарии члены причта избираются причтом же и приходским попечительством закрытою подачею голосов и проч. Видим, однако, что такое устройство прихода не спасло Болгарию от широкой и успешной пропаганды католицизма, а ее интеллигенцию – от атеистических увлечений, в которых она не уступит и русской.

Несомненно, и в России в деле оживления и улучшения приходского строя нужно поискать не зарубежных образцов, а указаний русской же жизни, считаясь не с одним только прошлым, которого нельзя реставрировать во всех подробностям при изменившихся условиях жизни, но и с настоящим. Мало доброго выйдет, если русские архиереи вынуждены будут повторять слова жалобы Псковского митрополита Маркелла царям Иоанну и Петру Алексеевичам, «что в Пскове и его пригородах с уездами архиереи над церквами воли не имеют, а по древнему обычаю владеют церквами мужики, и вотчинами церковными корыстуются сами мужики и многая церковная казна пропадает за ними от давних лет». Худо будет, если, подобно древним новгородцам, станут из городов изгонять «владык» без всякого суда и без ведома высшей духовной власти. Худо будет, если будут сельчане избирать и прогонять попов по своему произволу, нанимая других за меньшую плату, как это было на Руси в XVI веке. Мы видели мало доброго в смысле пастырского авторитета и влияния на приход и в положении иереев у греков и в других церквах Востока.

Требования настоящего времени в русской церковной жизни ясны: необходимо возможно широкое оживление приходской жизни при активном участии в ней мирян, искренно преданных Церкви; но необходимо при этом, чтобы церковная община не обращалась из вспомогательной для церковной администрации в начальственную и управительную; необходимо сохранить твердость власти епископской, во избежание анархии церковной жизни; сохранить и возвысить силу влияния на приход и авторитет приходского пастырства; его свободу в исполнении им своего долга ради Господа, ради высоких задач Церкви, а не по видам человекоугодничества; необходимо привлечение в ряды пастырства людей высоко-религиозных, строго-церковного направления, высокообразованных и способных отдаться с энергией и умело приходской работе в области религиозно-нравственной, просветительной и благотворительной; необходимо обеспечение потребностей Церкви в образованных пастырях содержанием и надлежащей постановкой пастырских школ. Дело весьма серьезное: увлечение, идеализация чуждых форм чуждой жизни и излишняя прямолинейность здесь особенно опасны. Можно, ради теоретической красоты того или иного положения, ввести такие изменения в строй приходской жизни, которые приведут нас не к оживлению ее, а к потере и того какого ни наесть прихода, который мы уже имеем.

Источник: Полное собрание сочинений протоиерея Иоанна Восторгова : В 5-ти том. - Репр. изд. - Санкт-Петербург : Изд. «Царское Дело», 1995-1998. / Т. 4: Статьи по вопросам миссионерским, педагогическим и публицистическим (1887-1912 гг.). - 1995. - 654, IV с. - (Серия «Духовное возрождение Отечества»).